Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев

следующее утро при посадке в самолёт я поделился с моим шефом безопасности и пилотом содержанием служебной записки, полученной от нашего посольства. В ней было специальное предупреждение: при подлёте к Кабулу необходимо обойти стороной высокую гору рядом с аэропортом. Обычно траектория полёта проходила как раз над этой горой, но теперь на её вершине появился опорный пункт сил, враждебных президенту Раббани. Значит, мы могли попасть под обстрел.

Пилот, как мне показалось, внимательно выслушал мои предупреждения и дал команду на взлёт. Это был военно-транспортный самолёт, под завязку загруженный гуманитарной помощью. Он вместил только моих коллег-дипломатов и нескольких журналистов, отобранных по жребию, чтобы никому не было обидно. Мы сидели на сумках в хвосте самолёта. Я улегся на каких-то мешках и задремал. Меня разбудили крики. Мой шеф безопасности кричал что-то в ухо сильно побледневшему пилоту и энергично указывал на окно кабины. Я вскочил на ноги и выглянул наружу. Мы летели прямо над той самой горой, и несколько афганских бойцов вели по нашему самолёту огонь из пулемётов, другие снимали зелёные чехлы с какой-то техники — по-моему, это был переносной зенитно-ракетный комплекс «Стингер».

— На этой вершине всегда были наши. Не могут они стрелять в нас! — без конца повторял ошарашенный пилот.

— Наших в Афганистане больше нет, болван! — крикнул ему в ответ мой шеф охраны.

— Командир, сделайте что-нибудь, пока нас не сбили! — сказал я громко и, насколько мог, спокойно, чтобы вернуть пилота к реальности. Позже он оправдывался, что просто не обратил внимания на предупреждение посольства. Что могли добавить дипломаты к его опыту многолетних полётов в Афганистан и обратно в условиях войны? Но получилось как получилось. Спасибо ему, в критический момент он сумел собраться. Это был действительно классный лётчик. Самолёт буквально рухнул вниз, как камень, уходя от обстрела, и безопасно приземлился. Афганские официальные лица, встречавшие нас на лётном поле, не могли скрыть изумления от такой драматичной посадки. А я ещё раз убедился в профессионализме наших дипломатов: посольские телеграммы — это, как правило, ценная информация, если, конечно, они не подгоняются под идеологические установки.

На фоне полуразрушенного города российское посольство находилось в удивительно хорошем состоянии. В Кабуле оставалось немного других посольств, и их число убывало с каждым днём по мере того, как бои внутри города и вокруг него усиливались. Я провёл короткую встречу с персоналом посольства и порадовался деловому настрою дипломатов. Из посольства я поехал в президентский дворец на встречу с Раббани.

Улицы были грязными, проезжая часть — разбитой. На стенах одно-двухэтажных домов — следы артобстрелов и пуль. Народу много. Причём вооружённых людей не меньше, чем уличных торговцев, которых, как обычно в азиатских городах, было великое множество.

«Центральные улицы вполне безопасны, — рассказывал посол, пока мы медленно продвигались вперёд, сопровождаемые любопытными взглядами горожан. — В других районах обстановка хуже. Нам повезло, что у нас есть этот старый „мерседес“. Он бронированный, с пуленепробиваемыми стёклами. Хотя, слава богу, нас ни разу ещё не обстреливали».

В этот самый момент я заметил подростка, сидевшего на земле прямо в гуще толпы. Никто не обращал на него внимания. Паренёк держал в руках противотанковый гранатомёт, в который он только что вставил гранату. Он поднял скучающий взгляд, который мигом изменился, когда он заметил наш одинокий «мерседес». Вскочил на ноги, с усилием водрузил гранатомёт на плечо и нацелил его на машину. На секунду мы встретились глазами. И наша машина промчалась мимо него. Я оглянулся: юный боец положил гранатомёт на землю и как будто утратил к нам интерес.

— Видели этого парня? — спросил я охранника, сидевшего на переднем сидении.

— Конечно. Надеялся, что вы его не заметите. Я ничего бы не смог сделать. Заметил его слишком поздно, когда гранатомёт уже был у него на плече.

Хотел выскочить из машины и вырвать оружие у него из рук, но потом понял — слишком рискованно. Он мог нажать на спуск просто от страха.

— Думаете, броня автомобиля нас бы защитила?

— Без шансов. Этот снаряд легко пробивает любую танковую броню и выжигает всё внутри.

Мог бы он нажать на спуск? Да. Почему не нажал? Никто не знает. Будем считать, нам просто повезло.

Внешне и по манере говорить Раббани скорее напоминал университетского профессора, а не президента страны, охваченной гражданской войной. Он говорил тихим голосом, был задумчив и предупредителен. Просто поразительно в той обстановке хаоса. Он пообещал помочь стабилизировать положение в Таджикистане и подтвердил своё согласие на освобождение четырёх военнопленных.

На послеполуденной встрече с премьером Хекматияром я услышал те же самые обещания и заверения. Премьер был противоположностью президенту: напористый, властный, собранный. По пути к его опорному пункту, расположенному в горах, на некотором расстоянии от города, несколько раз артиллерийские снаряды разрывались совсем рядом с нашей машиной. Хекматияр сказал, что беспорядочная стрельба ещё со времен советского вторжения стала частью обыденной жизни. При отступлении советская армия оставила много оружия, и сейчас многие умеют им пользоваться.

Сразу после встречи с премьер-министром мы поехали в аэропорт и к пяти часам были готовы к взлёту. Афганские представители сказали, что они ждут военнопленных с минуты на минуту. Они попросили прощения за задержку, сославшись на плохие дороги. Эти извинения повторялись затем каждые десять минут. Позже приехал посланец от Раббани с сообщением о том, что четверо военнопленных находятся на пути в аэропорт, и обязательство президента освободить их нерушимо.

В 6:30 вечера пилот сообщил нам, что, если не взлететь тотчас же, станет слишком темно, и полёт будет невозможен. Я решил остаться на ночь в Кабуле и вылететь рано утром. Афганские представители клялись, что военнопленные к этому времени точно доберутся до аэропорта. Как оказалось, это были пустые обещания. Мы ждали до полудня и улетели без пленных. Афганские лидеры, с которыми я встречался, либо лгали, либо были бессильны — возможно, и то и другое.

Я был глубоко озабочен увиденным в Афганистане. Позже, на встречах с американскими коллегами я неоднократно призывал их не бросать страну, которой они помогали бороться с советским вторжением. Здесь было слишком много вооружённых группировок, которые продолжали бы борьбу за власть. В своей речи на 47-й сессии Генеральной Ассамблеи в сентябре 1992 года я призвал ООН обратить внимание на положение в Афганистане. Мой призыв не был услышан. В следующем году, на 48-й сессии, я повторил: ООН не может «оставить миллионы живущих там людей лицом к лицу с эпидемией этнического, кланового и религиозного экстремизма». Но понадобились события 11 сентября 2001 года, чтобы привлечь внимание