Каждый день декабря - Китти Уилсон

class="p1">Я стискиваю ее руку. Беда в том, что мама необъективна. Я могу сказать, что только что поджег дюжину котят, и она отыщет тому оправдание. Может, сейчас самое время сказать о том, почему я хочу остаться один? Что не стоит ей переживать насчет моей личной жизни и что любой разговор на эту тему отзывается во мне болью? Джесс больше нет, за нее некому заступиться, кроме меня, и мама должна уважать решения, которые я принял и буду принимать еще долгое время по очень веской причине.

– Хорошо, но я еще не закончила. Говорят, время все лечит, и это правда, но скорбь не всегда проявляет себя так, как нам представляется. Она не линейна и может дать о себе знать в самый неожиданный момент. И не всегда исподволь, заторможенно и депрессивно. Порой она проявляется в злости, ярости, бесцельной агрессии, и это тоже в порядке вещей. Но ясно одно: чтобы исцелиться, нужно повернуться лицом к своим эмоциям, и если я могу помочь в этом, позволь мне это сделать. Однажды, поверь мне, воспоминания перестанут причинять боль и принесут в твою душу умиротворение.

Она говорит так искренне, что я испытываю искушение открыться. Мне хочется сказать, что я по-прежнему испытываю раздвоенность и изо дня в день раздираем скорбью и разочарованием в себе самом. Но говорить об этом сейчас было бы эгоистично.

– Ты с самого детства был сердечным мальчиком, дарил любовь, поэтому выслушай меня сейчас, и я оставлю тебя в покое. – Ее голос обретает строгость. – Это догадки, но перестань винить себя за то, что произошло не по твоей вине и было тебе неподконтрольно. Не ты принял решение той ночью сесть за руль – что бы ты там ни думал о том, как повлиял на эту ситуацию, – и за погоду ты ответственности не несешь. Это был несчастный случай, мой милый, несчастный случай, и хватит оглядываться на прошлое, нужно смотреть в будущее. Нам обоим. Я так и делаю, а ты?

Ее слова пробивают мне сердце – я киваю, хватаю ее за руку, смотрю ей в глаза и соглашаюсь. Жаль, что не все так просто.

Мама глубоко вздыхает, делает храброе лицо и улыбается. Затем она лихо выписывает восьмерку, радостно взвизгивает и говорит:

– Ну что, еще кружок? Кто вперед к тому бортику?

Это мне под силу.

– Идет!

И мы срываемся с места.

К другому бортику мама подъезжает чуть раньше – она гораздо увереннее держится на льду – и поворачивается ко мне с сияющей улыбкой. От холода щеки у нее порозовели, уши красные. На ней шапочка с помпоном, из-под которой выбились волосы, глаза смотрят весело и озорно. Со времени моего отъезда в Австралию она постарела, а последнюю пару недель изводила себя переживаниями, но в это мгновение она такая оживленная и радостная, что я мысленно фотографирую этот момент, чтобы навсегда сохранить в своей памяти.

Но прошлое я нахожу в тебе

И все готов простить своей судьбе![30]

Шестнадцатое декабря

Рори

Я стою возле холодильника, перепроверяя наличие всего того, что необходимо на завтра. Я почти уверен, что все имеется. Хорошо, более чем уверен – и пусть по квартире не бродят настоящие индюшки, а Санта со своей миссис Клаус не сидят диване, попивая глинтвейн и мягко журя шкодливых эльфов, но в остальном обстановка вполне рождественская.

И правда в том, что я получил удовольствие. Нет, пока один, я не стану включать гирлянду и сидеть с зажженной елочкой, но мне понравилось искать игрушки, которые, как мне кажется, приглянутся Белл и вызовут у нее лучезарную улыбку.

Улыбка, представляющаяся моему воображению, отличается от той вежливой, которая обычно адресована окружающим и мне в том числе. Это улыбка по-настоящему счастливая и радостная, которую я замечал на ее лице считаные разы, в присутствии Луизы и Марши, или той ночью, когда она увидела мой искренний интерес к ее шекспировскому проекту.

С этой улыбкой она вся светится, излучает счастье и способна сделать теплым самый морозный день. В этой улыбке есть преображающая сила: она не только преображает ее лицо и облик, но и тех, кому эта улыбка предназначается. Ее тепло согревает еще очень долго. От нее легко попасть в зависимость.

Эта улыбка все чаще появляется у нее на лице в моем присутствии, когда она расслабляется. На днях она блеснула ей, поймав мой взгляд, когда мы ели соленое тесто. И ее улыбка сияла, как маяк, когда мы мчались с холма на старых жестяных подносах. Они с Маршей вцепились друг в дружку, визжа от смеха, и Белл время от времени оборачивалась на меня, проверяя, как мне катание. Мне понравилось. Правда-правда. В этом было что-то раскрепощающее, прилив адреналина, подавляющий опасения, де, как это глупо, может, не нужно, и порождающий чувство радости от того, как это здорово. Я уже очень давно не испытывал ничего подобного, не позволял себе этого.

У меня такое чувство, что Белл Уайльд преподает уроки, которые мне жизненно необходимы. И рядом с ней я чувствую себя в безопасности – само собой, не физически, одно только катание с горки чего стоит, – а эмоционально, что в данный момент для меня гораздо важнее. Безопасность связана с пониманием того, что она сознательно избегает романтических отношений и концентрируется на работе – это исключает риск неоднозначных сообщений или неверно истолкованных символов. Ей вполне хватает дружеских отношений и больше ничего не нужно. Я мог бы – будь на то желание, которое у меня Совершенно Точно Отсутствует, – пустить в ход красные розы, или обручальные кольца, или даже трусы-боксеры, но результат был бы нулевой: она однозначно послала бы меня к черту. Она никогда не узнает, как я признателен ей за это. Никакого давления и беспокойства о том, что она может подумать, а ей не нужно беспокоиться о том, что я на нее западу. И в ее компании я чувствую себя расслабленным, чего со мной не бывало уже давно.

Нужно как-то ее отблагодарить. Я предполагаю, что к концу этой безумной недели ее сияние отчасти померкнет. Если я могу чем-то порадовать Белл, оказавшуюся на грани изнеможения, то я это сделаю.

Теперь я знаю, что общение не всегда дается ей легко. Она достаточно откровенно сказала о том, что образ контактной личности, который был у нее в университете, подпитывался стимуляторами, а не комфортным окружением. Ее способность взаимодействовать или получать удовольствие, не испытывая чувства социальной тревожности, ограниченна. Она переживает по всяким мелочам – из-за того, что сказала или сделала. Невысказанным осталось то, что это происходит из-за плохого самоощущения, из-за того, что она считает себя недостаточно хорошей.

Мне памятно это чувство. Я испытал его на первом курсе университета, когда оказался в компании отпрысков богатых родителей. Таких, как Белл, которые, как я считал, все в жизни получали на блюдечке. Чьим матерям не приходилось за день делать уборку в четырех домах, чтобы поставить на стол еду. Которые не оставались с пустым желудком, когда подходил срок арендной платы. Которые с одного взгляда понимали, что я – нищий, что у меня не та одежда, и мой подержанный ноутбук куплен на eBay, а не в фирменном магазине Apple.

Я быстро перерос это чувство. Мне не составило труда понять, что, воспитанный мамой – а позже мамой и Дейвом, – я вырос счастливее, чем большинство этих детей, которые носили дизайнерскую одежду и каникулы проводили в Антибе. Меня любили, лелеяли и поддерживали. И, как показал вчерашний день, это до сих пор так.

Когда я думаю о Белл и о том, как она тогда меня пугала, ужасала и в то же время привлекала, и когда я думаю о ней сейчас и о том обеде в доме ее родителей, ее подростковое поведение не вызывает удивления, это хрестоматийный случай. Ребенок, которого родители постоянно игнорируют или унижают, лишен уверенности в себе и обращается к веществам, чтобы маскировать чувство неполноценности. Я никогда не слышал от нее обвинений в адрес родителей, она считает себя ответственной за свои поступки. Тем вечером в доме Луизы она не постеснялась признать, что сама косячила, тогда как могла бы переложить вину на них.

Эта ее черта вызывает у меня восхищение. Чем больше времени мы проводим вместе, тем яснее становится, что она сложнее, чем может показаться, – наверное, я и раньше догадывался об этом, но до конца не осознавал. Когда я был моложе, я классифицировал людей и раскладывал по ящичкам – так я лучше себя чувствовал, ощущал контроль и даже некоторое превосходство. Теперь я понимаю, что это было не только недоброжелательно, но несправедливо и необъективно. Это оказывало и окружающим, и мне плохую услугу.

Я