Зал ожидания (сборник) - Юрий Гельман

– Я понимаю, – сказал Фимка. И вдруг встрепенулся: – А хотите, я вам пару анекдотов расскажу?

– Свежих? – спросил Ключик.

– Наверное, – ответил Фимка. – Я вообще-то не очень большой любитель, но вот недавно услышал…

– Валяй! – Майор Говорухин расстегнул ворот гимнастерки, расслабил портупею.

– Ну, так вот, – начал Фимка, – сначала, так сказать, литературный. Пушкин на приеме у Сталина. – На что жалуетесь, товарищ Пушкин? – Жить негде, товарищ Сталин… Сталин снимает телефонную трубку: – Моссовет! Бобровникова мне! Товарищ Бобровников? Тут у меня сидит товарищ Пушкин, чтоб завтра была у него самая лучшая квартира! Что еще у вас, товарищ Пушкин? – Не печатают меня, товарищ Сталин… Снова Сталин снимает трубку: – Союз писателей! Фадеева мне! Товарищ Фадеев! Тут у меня сидит товарищ Пушкин, чтоб завтра напечатали его самым большим тиражом! Пушкин благодарит и уходит. Сталин снова снимает трубку: – Товарищ Дантес? Товарищ Пушкин уже вышел!..

– Сильно! – одним словом прокомментировал услышанное капитан Силантьев.

– И жизненно, – добавил Говорухин.

– А вот еще один, – сказал Фимка воодушевленно, хотя офицеры даже не собирались смеяться. – Стоит мужчина и читает газету. Еле слышно говорит: «Да, доведет нас черт усатый до ручки!» Его забирают тут же, привозят на Лубянку. «Так, кто доведет нас до ручки?» – «Гитлер, конечно!» – «А, ну, тогда идите». – «А вы кого имели в виду?» – спрашивает он от двери и убегает.

Наступила пауза. Офицеры переглянулись.

– А знаешь, ефрейтор, на войне – проще, – тихо сказал майор Говорухин. – Понятнее здесь. Иногда думаешь: как возвращаться?..

– Я… понимаю… – согласился Фимка.

– Ни хрена ты не понимаешь! – Капитан Силантьев положил тяжелую руку на плечо гостю.

Фимка поежился от этого прикосновения.

– Да ладно, фотограф, забудь. За анекдоты спасибо. Все. Завтра снимешь нас, да? Тут где-нибудь, чтоб красиво…

– Обязательно.

– Молодец, еврейтор! Ты действительно не обижайся, мы тут нервные все. Война…

Фимка посмотрел на него доверчиво, и слабая улыбка тронула его лицо. Он чувствовал в словах этих людей, этих воинов-победителей некую вседозволенность, порой обидную, но простительную лишь за то, что они, эти люди, ежедневно рискуя собой, играя в догонялки со смертью, могут себе позволить насмешливый тон в адрес тыловиков.

– Коля, тебе хватит, пожалуй, – сказал Говорухин.

– Да ну, Анатольич, что значит «хватит»? Такого вина я сто лет не пил. А может, не ровен час, подстрелят меня. Вот я и хочу, чтобы потом, на том свете, не обидно было…

– Брось, что раскудахтался! – Майор Говорухин ударил ладонью по столу. – Мы с тобой и вот, с Лехой, еще в Берлине пить будем! И обязательно покрепче что-нибудь – за победу!

– Точно, командир, – подтвердил Ключик. – А ты, Коль, и вправду, не болтай о смерти. Она баба чуткая, слух у ней хороший…

– Плевать! – сказал капитан.

– Лешка прав, – вставил Говорухин. – Давай о чем другом поболтаем. Например, что ты после войны делать будешь.

– Я-то? – переспросил Силантьев.

– Ты-то.

– Ну, не решил еще. Служить, наверное, останусь, – задумался капитан. – Может, до генерала дослужу… Хотя… кому после войны военные нужны будут?..

– А я в институт пойду, – сказал Ключик. – В сельскохозяйственный, у нас в Краснодаре. Хочу, чтобы по всей стране пшеница росла по пояс!

– Это хорошо, – согласился Говорухин. – Это нужно. Наголодались люди на многие годы вперед.

– А еще, – мечтательно произнес Ключик, – танцевать выучусь, и потом в нашем клубе приглашу на вальс Нинку Широкову…

– А это кто, Леха? – спросил капитан. – Невеста твоя, что ли? Ты никогда не рассказывал.

– Нет, Коль, она просто… самая красивая девушка в Краснодаре…

– Тогда понятно.

– А ты, военкор? – спросил Майор Говорухин. – Тоже ведь мечтаешь.

– Конечно, а как же без этого. И я в университет вернуться хочу, – ответил Фимка. – Я на историческом в Харькове учился. А там жизнь покажет… А вы сами, товарищ майор?

– Я… – задумался Говорухин. – Знаете, ребята, как только война закончится, подам рапорт и выйду в отставку, наверное. Надоела мне эта форма, эта служба. Честное слово, надоела. Детей буду растить, воспитывать. У меня ведь один сынишка уже есть, и еще с женой сделаем. Пацанов сделаем. Баб-то много осталось, а мужиков за три года побили сколько…

– А где ваша семья? – спросил Фимка.

– Они в Казахстане сейчас, потом назад в Тулу должны вернуться. Уже скоро, наверное. Война – она, проклятая, всех по свету разбросала…

– Война – это боль, – вдруг сказал Фимка. – Боль потерь, боль разлук, боль физическая и духовная…

– Наверное, ты прав, – согласился майор. – Только я считаю, что война – это еще и работа, тяжелая, нервная, изнурительная. И наградой тому, кто выполнит эту работу лучше, – есть жизнь.

– Не, ребята, – вставил капитан Силантьев, – война – это как русская рулетка: сегодня барабан в револьвере повернулся так, а завтра – иначе…

– Ты опять? – Говорухин строго посмотрел на товарища. – Ключик, ему больше не наливай.

– Все, командир, молчу! – сказал капитан. – Уговорил!

Он взял со стола помидор, поднес ко рту и укусил его так, что брызги томата полетели во все стороны, задевая сидящих рядом. Старший лейтенант Ключик прыснул от смеха, Фимка тоже не смог сдержаться. Только майор Говорухин остался серьезен. Взглянув на него, Фимке показалось, что он задержался в недавних воспоминаниях о своей семье.

– Давно так не смеялся! Уморил! – сказал Ключик через несколько секунд. И добавил философски: – На войне, как ни странно, мало смешного…

– Мало? – переспросил Говорухин. Его лицо изменилось, будто майор из грустных воспоминаний вернулся в эту случайную комнату полуразрушенного дома, приютившую офицеров после тяжелого боя. – А вот я вам сейчас расскажу…

– Ну-ка, давай! – встрепенулся капитан Силантьев. – Тоже анекдот, наверное?

– Нет, похлеще, – ответил Говорухин. – Это было еще в сорок втором, под Сталинградом. Командовал я взводом. Не стану говорить, какая обстановка тогда была, да и не важно это теперь. Дело в другом. Как-то в декабре, ночью, сидели мы в блиндаже – несколько таких же лейтенантов, как я, взводные, политруки, и командир роты с нами. Над картой сидели, что-то разбирали, как обычно. На дворе минус пятнадцать, ветер воет, поземка метет, а у нас довольно тепло: буржуйку натопили. Вдруг часовой у входа докладывает, что один из бойцов роты к нам просится. Ну, впустили. Входит закутанный до самых бровей – не разобрать, кто. Командир говорит: кто такой, что надо? Тот молчит, только глаза сверкают. Ну, подошли к нему, тулуп расстегнули, ушанку развязали. Гляжу, а это мой боец – Бахтиёр Рузметов из Ташкента или Намангана, точно не помню. Тогда я сам к нему – что тебе надо, спрашиваю. А он по-русски еле-еле говорил, такое впечатление, что всю жизнь где-то в горном кишлаке просидел и грамоте не учился вовсе. Стоит, чернющими глазами вращает, что-то под нос себе бормочет. Ты что хотел? – спрашиваю. А все ждут, смотрят на нас. И тут этот красавец достает из внутреннего кармана гимнастерки листок какой-то и мне сует. Беру я у него бумагу, подхожу к столу, где светлее – там керосинка стояла. Разворачиваю листок… и что я вижу: сверху немецкий орел со свастикой в когтях, как на гербовой бумаге, а ниже текст какой-то…

Говорухин замолчал. То ли намеренно выдерживая паузу, то ли передумал рассказывать вовсе.

– Ну, не томи, Анатольич! – взмолился капитан Силантьев. Потом повернулся к старшему лейтенанту и добавил: – Налей-ка командиру, видать, в горле у него пересохло.

Ключик быстро исполнил просьбу капитана и пододвинул стакан ближе к майору. Тот взял стакан, заглянул в него и продолжил свой рассказ.

– А там крупными печатными буквами написано: «Иван, забирай этого обратно! Нах… нам такой язык, пришли другого!»

После этих слов майор Говорухин залпом выпил свое вино и со стуком поставил стакан на стол. Наступила пауза.

И вдруг Силантьев с Ключиком, переглянувшись, одновременно захохотали так, что чуть не попадали со стульев.

– Выходит… – еле выдавливая из себя слова, сквозь смех комментировал капитан, – немцы его, как языка, взяли? А тот ни слова по-русски… Они его допра… а он… И послали обратно с запиской!

– Точно! – ответил майор Говорухин.

– Ну, насмешил, так насмешил! – не унимался Силантьев.

– А как же его взяли? – спросил Ключик. – Выяснили потом?

– Как взяли… Как и наши немцев берут: поссать он отошел, вот и все.

– Да, история… – вздохнул Силантьев. Потом спросил, поворачиваясь к Фимке: – А ты что скажешь, военкор? Тут целый рассказ можно написать.

– Это, конечно, смешно, товарищи офицеры, – смущенно ответил Фимка, – только я на минуточку представил себе состояние этого Рузметова…