Зал ожидания (сборник) - Юрий Гельман

По заданию главного редактора фронтовой газеты «Советский воин» Фимка, а правильнее сказать, ефрейтор Ефим Глузман был направлен в передовую часть. Там он собирался сделать несколько снимков отличившихся в боях солдат и офицеров.

У Фимки был сколиоз и зрение минус четыре. Звание «ефрейтор», присвоенное военному фотографу, было, по большому счету, формальностью. Но Фимка гордился этим званием. Ему было двадцать пять лет. В армии он не служил по состоянию здоровья. Однако свое фото в новенькой солдатской форме с одной полоской на погонах все же послал маме в эвакуацию, в Чкалов – пусть порадуется, пусть Соньке покажет…

…Было около семи вечера. Августовское солнце, как желток «глазуньи», подрагивая, катилось к закату. Или это полуторку так подбрасывало на кочках и выбоинах, что и солнце, и бронзово-серые перистые облака, процарапавшие небо, и густой темный лесок, сбегавший к дороге со склона – все это скакало вверх-вниз перед Фимкиными глазами. А он, обеими руками вцепившись в борт грузовика, вовсю вертел своей курчавой головой на тонкой шее, схватывая налету детали мелькавшего пейзажа. И такой энтузиазм переполнял его в эти минуты, что если бы и захотел Фимка описать свои ощущения словами – не хватило бы ему этих самых слов.

Рядом с ним на мешках с новым обмундированием лежал и устало смотрел в небо старшина Пархоменко. Фимка познакомился с ним в штабе механизированного корпуса, где майор Холодков ломал голову над тем, куда бы отправить этого смешного и неуклюжего фотокора. Послать к чертям собачьим – нельзя, все-таки по заданию газеты приехал. А тут как раз Пархоменко подвернулся.

– Вот, товарищ ефрейтор, – сухо сказал майор Холодков, – в самый раз на передовую попадете. Старшина лучшей роты вас туда и доставит.

– А что там? – наивно спросил Фимка. – Мне бы героя какого-нибудь, который особо отличился…

– А там все герои! – заявил майор. – И все особо отличились. Правда, старшина?

– Так точно, – лениво ответил Пархоменко, покручивая усы толстыми пальцами.

– Вот и отлично! – облегченно сказал майор. – Доставишь корреспондента в целости и сохранности. Лично отвечаешь! Пусть там на свою статью материал соберет. А завтра…завтра привезешь его обратно, ну, и, конечно, сам знаешь чего еще…

– Сделаем, товарищ майор, – ухмыльнулся старшина, – если останется…

– Что значит «если»? Пошути мне еще! Если…

Пархоменко не ответил, а только тронул Фимку за руку, жестом показывая на дверь.

– Я не корреспондент, – поправил Фимка майора Холодкова, – я фотограф. Я только подписи к фотографиям сочиняю, а статьи другие пишут.

– А по мне вы все, тыловики, равны – как бы ни назывались. Сочинители! Наскоками на передовую попадаете, когда все стихнет, а потом строчите там всякую чепуху. А ты поползай с нами на брюхе, когда немец минами все поле засыпáет или танками утюжит. Вот тогда я посмотрю, много ли ты наснимаешь да напишешь…

Фимку возмутили слова майора, но старшина потянул его за рукав, понимая, что нельзя доводить ситуацию до конфликта.

– У него жена… с редактором каким-то… – тихо сказал Пархоменко уже на улице. – Понимаешь?

Фимка кивнул.

– Да и контуженый он…

Фимка кивнул еще раз.

Потом, уже в кузове полуторки, Фимка сказал, будто размышляя вслух:

– Всякое бывает, наверное. – А потом добавил после паузы: – Товарищ старшина, а что это майор просил завтра привезти?

– Ты только в газете своей не пиши об этом, – встрепенулся старшина. – Куда я тебя везу, это батальон майора Говорухина. Мы вчера в Дубоссарах винзавод у немцев отбили. Ну, и с погребами, соответственно…

– Вот оно что! – воскликнул Фимка. – Молдавское вино – это, действительно, хорошая вещь! Только кто ж его делал во время войны? А если это еще старые запасы, то как оно до сих пор сохранилось, а?

– А видать, его там столько было, что немцы все выжрать не смогли, – ответил Пархоменко. – Это наши смогут! А немчура – слабаки.

Они ехали по узкой грунтовой дороге, прорезавшей когда-то довольно густой, а теперь высеченный войной лесок. Справа и слева сквозь поредевший частокол сосен виднелись почерневшие от взрывов поля. Пахло гарью. Совсем недавно здесь шли ожесточенные бои. Еще три дня назад по этой местности пролегала линия немецкой обороны. Теперь она была отброшена на десяток километров западнее. Тут и там стальными монументами возвышались искореженные орудия и обгоревшие, потерявшие грозный вид – и от того жалкие – танки.

Фимка смотрел по сторонам и радовался. Он понимал, что уж если отогнали фашистов почти к самой границе, стало быть, скоро войне конец. Еще чуть-чуть, еще одно маленькое усилие – и враг будет разбит. А это значит, что наступит мир на земле, что сотни тысяч людей вернутся к привычному труду – направленному на созидание, а не на разрушение. И он, Фимка Глузман, сможет восстановиться в университете на свой родной исторический факультет. Сменит солдатскую военкоровскую гимнастерку на светлую рубашку в полосочку, а галифе – на гражданские брюки синего цвета. И еще – сделает, наконец, предложение Соньке…

Полуторка не спеша, враскачку, двигалась вперед. Мотор взвизгивал на ямах и затихал на кочках, Фимку подбрасывало со скамейки и притягивало к ней снова. И он улыбался. Поправлял сползающие с носа очки – и улыбался.

– Что это? – вдруг спросил он у старшины, вглядываясь в помертвевшее поле.

Пархоменко приподнялся на локте и выглянул через борт грузовика.

– Похоронщики, – ответил он, – кто же еще.

Фимка хотел что-то спросить, уточнить для себя – но промолчал. Он просто смотрел на людей, которые копошились в эти минуты совсем неподалеку. Там, в полусотне метров от дороги, стояла телега, запряженная исхудавшей пегой лошаденкой, и люди в солдатской форме укладывали на эту телегу убитых.

– Вчера здесь жарко было! – добавил старшина. – Отбивались немцы, ох как не хотели уходить! Но мы им дали просраться! Видишь, сколько техники побили?

– Вижу, – ответил Фимка. – А теперь…

– Теперь похоронная команда собирает наших. Немцев, видать, с утра пустили…

– На поле?

– А куда же? Они своих подобрали, а мы – своих. Так положено. По законам войны для этого объявляется перемирие. Не знал, что ли?

– Знал… – тихо сказал Фимка. – Только никогда не видел своими глазами.

– Вот и смотри теперь, – махнул рукой старшина. – Кого целого подберут, а кого и по частям… руки там, ноги… Свезут к братской, потом за следующими поедут. И так пока всех в поле не соберут. Сколько этих могил позади! Не счесть… Так-то… Я от самой Волги иду, так что навидался…

Он снова прилег на мешки, искоса поглядывая на фотокора. А Фимка, как завороженный, продолжал смотреть на непростую работу похоронной команды. Неторопливую, по всему видно, ставшую привычной для этих людей – и от того еще больше угнетавшую постороннего наблюдателя. Фимка чувствовал, как горький комок то ли сочувствия, то ли ужаса поднимается из глубин его организма, подкатывается к самому горлу и душит, душит…

«Как страшно, – думал он в эти минуты, – как страшно сознавать, что эти люди, эти погибшие солдаты, уже никогда не узнают, чем закончилась война. И действительно, сколько их – этих могил – разбросано по всей стране. Не пересчитать. И немецких тоже… Во время наступления всегда погибает больше тех, кто идет в атаку. Значит, здесь больше наших погибло, где-то в другом месте немцев. А в целом, наверное, получается равновесие…»

В комнате еще было светло. Заходящее солнце било косыми лучами в единственное уцелевшее окно. За столом, накрытым серой льняной скатертью, сидели три офицера. Когда Фимка вошел, старший из них по званию – майор – как раз произносил тост.

– Ну, ребята, – сказал он вполголоса и без особого пафоса, сжимая правой рукой стакан с вином, – я вам так скажу: слава богу, что мы остались живы. Всякие там лозунги и красивые слова говорить не хочу, это для партсобраний больше подходит. А вот то, что вы по-прежнему со мной – за это и стóит выпить. Ура!

– Ура! – повторили вслед за ним капитан и старший лейтенант.

Не обращая внимания на вошедшего, офицеры опустошили стаканы и дружно поставили их на стол. Этих нескольких мгновений хватило для того, чтобы фотографический взгляд Фимки отметил раннюю седину в высокой шевелюре майора, смуглость кожи старшего лейтенанта и глубоко посаженные, острые глаза капитана.

Офицеры пощипали кое-какой закуски со стола, и лишь после этого капитан повернулся лицом к двери.

– Кто такой? Почему без доклада? – спросил он нарочито строгим голосом, в котором угадывалось, впрочем, безразличие.

– Военный корреспондент ефрейтор Глузман, – представился Фимка, правой рукой отдавая честь, а левой неуклюже одергивая гимнастерку. – Прибыл по заданию редакции газеты «Советский воин».