Княжич варяжский (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Сергей и раньше, будучи умудренным и терпеливым воеводой, двуличных не жаловал, хотя и понимал, что в политике таких — каждый второй, если не каждый первый.Впрочем, с Веремудом можно и позже разобраться. Сейчас Сергея ждал Смоленск.

Смоленск. В прошлой жизни у Сергея с этим городом было связано немало. Именно здесь он впервые сошелся в настоящем хольмганге с настоящим нурманским хольдом. И победил, что удивительно.

Сейчас Смоленск был настоящей нурманской вотчиной. Старшим тут сидел стопроцентный нурман. С королевским именем Харальд и необычным для нурмана прозвищем Бережливый. Конунг Харальд Бирнирсон Бережливый. Бережливый и не слишком амбициозный, надо полагать, поскольку признал себя младшим по отношению к Киеву и расширять владения не планировал. Однако Смоленск конунг держал четко и национализма не допускал. Преимущество своим, нурманам, предоставлял только при приеме в лучшую дружину. Ну и сам обитал не в селении, а обособленно: в крепости на холме. В остальном — равные условия для всех родов и племен, лишь бы жители города способствавали его процветанию.

Давний друг Сергея купец Жилен, обитавший как раз в Смоленске, был тому доказательством. Кстати, именно от Жилена Сергей и узнал, о политической обстановке в Смоленске. А вот о родословной смоленского владыки Жилен осведомлен не был. Что и не удивительно. Зато о ней кое-что знал Убийца.

— Я слыхал об одном человеке, — сказал Дёрруд. — Его звали — Бирнир Бесстрашный…

Они расположились на ночлег в селении, устроенном в начале волока, ведущего к Днепру.

Места хватило всем. И прием варягам был устроен по высшему разряду. Волочане постарались. Варяги заплатили новгородским скобяным товаром. Их кузнец такое делать не умел.

— Бирнир Бесстрашный, — Дёрруд погладил льнувшую к нему девку, приложился к кувшину, поставил его на войлок.

Пиво было неплохое. Из Смоленска, кстати.

— Бирнир был воином Одина, — сообщил Убийца.

Ну надо же. Везде берсерки.

Сергей подумал. Машег сказал вслух.

— И не просто берсерк, — уточнил Убийца, — а вожак берсерков Сигурда Рагнарсона. Слыхали о таком?

Сергей слыхал. Нурманы тоже.

Дёрруд поднял с войлока кувшинчик, потряс. Не удовлетворившись результатом, заглянул внутрь, вздохнул. Поглядел на девку. Та помотала головой. Дёрруд еще раз вздохнул. Он тоже знал, что это было последнее пиво, причем не его, а Тейта Болтуна. Болтун уступил его за дирхем вместе с кувшинчиком. За эти деньги можно было купить бочку, а в сезон так даже и две. Но нынче не сезон. И до Смоленска, где можно разжиться ячменной радостью, — полпоприща зимней дороги.

— Может, медовухи? — предложил Сергей.

Дёрруд мотнул головой, раздавил ни в чем не повинный глиняный кувшинчик и, сбросив напряжение, спокойно продолжил:

— У Сигурда Рагнарсона был доверенный человек, Скульд Крум. Рагнарсон дал ему хирд, чтобы тот отомстил какому-то Сигурдову обидчику. Больше на земле данов не видели ни Скульда, ни этого хирда.

— А при чем здесь Бирнир? — нетерпеливо бросил Машег, вынимая из запасного колчана очередную «пачку» стрел.

Сергей обратил внимание, насколько точные, неторопливые движения рук хузарина не гармонируют с его отрывистым резким голосом.

— Бирнир со своей стаей тоже пошел со Скульдом, — сказал Дёрруд. — И тоже пропал. Его родня после этого обеднела. Потому что Сигурд отнял у них земли на Сконе, которые подарил Бирниру. Я знаю об этом точно, потому что кое-что от тех земель досталось моему деду. А еще, — продолжал Убийца, — вместе с Бирниром пропал и родовой меч. О нем мне тоже мой отец рассказывал. Мол, из-за него и Бирнир пропасть мог. Проклятие на нем было: превращал своего хозяина в непобедимого воина. Ни один щит, ни одна броня перед ним устоять не могли. И ни один другой меч не мог поразить хозяина, пока меч у него в руке. Даже имя помню: Безымянный. Потому что в нем, говорят, жила душа воина, отказавшегося от имени.

— Душа воина? А такие бывают? — с восхищением проговорил Машег.

— Не часто. Но бывают. Вот у нашего хёвдинга такой. Только не проклятый.

— Это да, — согласился Машег. — Тем, что у Вартислава, раньше один хан печенежский владел. Как Варт у него клинок отнял, так удача у хана ушла. Вместе с ханством. А Варт видишь какой удачливый, разве нет?

С этим спорить никто не стал.

— А что за проклятие было у того меча? — спросил Милош. — Ты знаешь?

— Знаю. Бесстрашие. От него Бирнир прозвище и получил.

— Да ну? Разве это проклятие! — воскликнул безбашенный хузарин. — Храбрость — это же путь в славе и победам!

— Это путь на воронов пир, — проворчал Дёрруд. — Главным блюдом, — он покосился на прикрытую шкурой дверь, потом на девку.

Сергей знал, о чем думает дан: не послать ли все же девку за медовухой, раз пиво кончилось? Не послал.

— Храбрость — это когда не страх повелевает тобой, а ты — им, — сказал Убийца. — А бесстрашие — это когда бросаешься в одиночку на дюжину, даже не посмотрев, кто они.

— Ну ты-то бросался, я сам видел! — возразил хузарин.

— Бросался, — согласился Дёрруд. — Но сначала смотрел. А когда у тебя в бою пропадает страх, то у тебя один выход: стать воином Одина. Один даст тебе ярость, которую дает нам страх. И радость от того, что ты повелеваешь страхом, а не он тобой, Один тоже даст. Но уже не твою, а свою. Это радость валькирий, что кружат над полями крови и мечтают унести героев в Асгард. И воин Одина тоже хочет туда, за пиршественный стол Асов! Именно поэтому я, лишенный священной ярости, и могу их убивать.

«Какой, однако, интересный разговор пошел, — подумал Сергей. — Просто откровение за откровением».

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Машег. — Ты убиваешь их, потому что они хотят быть убитыми. Так, что ли?

— Не убитыми. Они бьются, потому что это их дорога в Валхаллу. Дорога, которая открывается им в сражении. А я… — Дёрруд улыбнулся так, что даже Сергею стало немного не по себе. — Я просто хочу их убить.

— Ну ясно тогда, — сказал Машег и отложил стрелу, которая ему чем-то не понравилась.

Сергей тоже понял. Великая мечта — это замечательно. Но иной раз она — как цветные ленты на конце копья. Струятся и мелькают перед глазами, пряча главное — неприметный стальной наконечник.

— Был ли отцом смоленского конунга Бирнир, о котором ты слышал, или не был, мы когда-нибудь узнаем, — сказал он, — а пока мне хотелось бы понять, как себя вести с самим конунгом. Что нам от него ждать?

Убийца не ответил. Глядел, как искорки из печного огня улетают в продух на крыше. Важное занятие. Медитативное.

— Может, ты с ним тоже родня? — предположил Милош. — По браку.

Он только что смазал меч льняным маслом и теперь с удовольствием глядел, как играют на клинке багровые отблески. Тоже медитативное занятие. Чистить оружие можно бесконечно. Даже если оно в безупречном состоянии.

— Может, и родня, — не стал спорить Сергей.

— А если и так, какая разница? — вмешался Машег. — Руяне, вон, тоже родичи, а что толку?

Хузарин отложил стрелу, которую забраковал, и взял следующую. Осталось еще четырнадцать из тех шестидесяти, которые он проверял ежедневно. Если время позволяло, понятно.

— Ты — хёвдинг, — вышел из созерцательного состояния Дёрруд. — Конунг должен принять тебя как брата.

— Скорее как сына, — уточнил Милош. — Харальд постарше Стемида.

— Мне не нужен приемный отец, — мотнул головой Сергей. — У меня уже есть один. А ты, выходит, знаешь этого Бирнирсона?

— Видел. — Милош аккуратно вложил меч в ножны. — Дел не имел, но говорят о нем неплохо. Спокойный, не жадный. Для нурмана, — уточнил он, на всякий случай покосившись на Дёрруда: не обидится ли?

Тот не обиделся. В его понимании это был комплимент. То, что остальные считали жадностью, сами нурманы полагали бережливостью и предприимчивостью. Чтобы прослыть жадным в этой среде, надо было очень постараться. Например, не заплатить вовремя клятвенно обещанное.