Тайна, покрытая мраком - Владлен Бахнов

— Тише, тише, пожалуйста! — оглянулась Примерова. — Мы поговорим об этом после работы.

Они шли по аллеям парка. Спорили они давно, и страсти накалились.

— Завтра на собрании будет отчитываться наша комиссия, — говорил Фигуркин. — Что я должен сказать?

— Ничего! Это же просто глупо. Почему ты веришь какой-то дурацкой вычислительной машине?

— Пока ВОВ хвалил Горназ, ты была о нем другого мнения.

Они дошли до свободной скамьи и присели.

— Ну, хорошо. ВОВ может ошибаться?

— Может. Я десять раз проверял его расчеты. Поедем и вместе проверим еще раз.

— Никуда я не поеду. Стану я проверять какую-то машину! И почему я должна верить твоему ВОВу больше, чем вышестоящим организациям, которые находят Горназ нужным и полезным?

— Ну, знаешь… Зачем же я тогда вообще делал ВОВ?

— Не знаю, не знаю. Тебя никто не просил. Ты вечно вмешиваешься не в свои дела!

Но тут рядом с ними присел добродушный любознательный старичок.

— Не помешаю? — вежливо спросил он. — А то везде парочки, и всюду я третий лишний. Хоть бы выделили для стариков персональную аллею, что ли.

Примерова и Фигуркин поспешно ретировались.

Дальнейший разговор происходил почему-то на колесе обозрений, куда незаметно для себя попали спорящие.

Они сидели в кабине, то поднимавшейся, то плавно опускавшейся над парком, и ничего не замечали вокруг себя.

— Ты хочешь, чтобы в результате твоего выступления нас влили в Горнаим? Ты этого добиваешься?

— При чем тут Горнаим? Я уверен, что Горнаим тоже никому не нужен.

— Но ведь ты предлагаешь закрыть Горназ, а не Горнаим.

— Я не работаю в Горнаиме…

— Вот-вот! Я вижу, тебе хочется работать в Горнаиме. Не для этого ли ты затеял всю историю? Ты думаешь, я не знаю, как тебя переманивал Рыбацкий? Видно, он не зря старался.

— Ах, так? Тогда нам не о чем разговаривать! — И Фигуркин попытался выйти из кабины, которая в этот момент находилась над самыми верхушками деревьев.

— Ох, как ты боишься потерять свое директорское место, — снова заговорил он после паузы. — Тебе все равно, чем заведовать, лишь бы заведовать! И любое дело для тебя только реклама твоих организаторских способностей. Даже элсоназ тебе нужен был не для пользы, а для славы!

— Так вот что ты обо мне думаешь! — воскликнула Примерова и в свою очередь бросилась из кабины. Что, кстати, ей легко удалось сделать, потому что колесо обозрения уже остановилось и кабина стояла на земле.

И снова они шли по парку.

— Подумай сам, что ты собираешься сделать. Мы образцово-показательное учреждение. Нас поднимают. О нас пишут в газетах, говорят по радио…

— Нас приглашают выступать в детских яслях и диетических столовых…

— Неостроумно… К нам водят делегации, нас ставят всем в пример. И вдруг какой-то Фигуркин хочет оказаться умнее всех, как всегда, вмешивается не в свое дело и заявляет, что все неправы! Один, видите ли, Фигуркин прав. Да ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт?

Ослепительно вспыхнула молния, и недовольно загремел гром.

— Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие — нет? Ты понимаешь, на что ты идешь?

— Не пугай меня. Я ничего не боюсь! — гордо сказал Костя и вздрогнул от еще более сильного удара грома.

Хлынул ливень.

Прячась от дождя, они забежали в какое-то помещение и очутились в так называемой комнате смеха — королевстве кривых зеркал.

— Значит, ты все-таки выступишь на собрании?

— Да!

— И скажешь, что Горназ нужно ликвидировать?

— Да!

— Так вот единственное, чего ты сумеешь добиться, — это очередных неприятностей! Ты всегда отличался умением ставить себя в дурацкое положение. Над тобой будут смеяться, как над шутом!

Но тут Костя неожиданно захохотал. Захохотал искренне и весело.

— Ты посмотри, какая ты… — сказал он, указывая на окружающие их зеркала.

Только теперь Примерова заметила, где они находятся. Со всех сторон на нее смотрели ее до неузнаваемости искаженные отражения — вытянутые, сплюснутые, расплывшиеся и съежившиеся. И это показалось ей до того обидным, что она круто повернулась и выбежала из комнаты смеха.

Фигуркин задумчиво брел по просыхающим после дождя улицам.

«Горназ — образцово-показательное учреждение, — вспоминал он слова Примеровой. — О нас пишут в газетах, говорят по радио… Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие нет? Ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт?»

Послышался резкий милицейский свисток, ибо Фигуркин переходил улицу в неположенном месте.

Костя поспешно вернулся обратно на тротуар.

«А действительно, на кой шут мне все это надо? — подумал он. — Ведь я мог и не изобрести ВОВ. Сколько лет жили без ВОВа, и ничего. Что мне — больше, чем всем, нужно?

Ну, выступлю я, ну, ввяжусь в драку, — а зачем?

Каждый раз, когда Костя задумывался и шел, не выбирая дороги, он всегда приходил к музею.

Так случилось и сегодня.

И снова в группе экскурсантов он переходил из зала в зал. Но в этот раз он никак не мог настроиться на голос Лены и продолжал спорить сам с собой.

Вернее, спора, как такового, уже не было. Просто Фигуркин искал наиболее благородный повод для отступления.

«Все-таки ВОВ только лишь кибернетическое устройство. Нельзя же в самом деле считать машину умней человека. И потом я действительно не могу знать причин, по которым Горназ считают полезным. Если бы Горназ не был нужным, его бы не было. А раз он есть, значит, он нужен. Я не знаю зачем. Но где-то там, может быть, знают!»

(Фигуркин посмотрел вверх. Музей находился в бывшем дворце, и потолки его были украшены изображениями античных богов и богинь.)

Найдя последний довод вполне убедительным, Фигуркин прекратил спор, прислушался к объяснениям экскурсовода, и снова они остались наедине: Костя и Лена.

— Взгляните на эту картину, — сказала ему Лена. — Вы знаете, кто этот человек?

— Постойте, постойте, что-то знакомое…

— Это Галилео Галилей. За свои труды, в которых он доказывал, что земля вращается вокруг солнца, этот гениальный ученый был обвинен в ереси и предан суду инквизиции. Он был старым, больным и в минуту слабости публично отрекся от своего учения. И все же мужество ученого одержало победу. И у Галилея хватило смелости сказать: «А все-таки она вертится!»

— Да, да, я понимаю вас, — сказал Костя. — Большое спасибо!

И окружающие с удивлением посмотрели на странного человека, который за что-то поблагодарил растерянную девушку, пожал ей руку и ушел.

Это собрание не отличалось ничем от всех других проходивших в Горназе собраний.

Сидевшая в президиуме Примерова, как обычно, мило улыбалась и совершенно не смотрела на Фигуркина, который, пристроившись в последнем ряду, нервно грыз ногти.

И выступления так походили одно на другое, что звучали как один мотив, исполняемый на разных инструментах.

Так, разучивая песни по радио, говорят: «А сейчас послушайте, как эта мелодия звучит на баяне, а теперь — на флейте…»

Вышла на трибуну Сидорова из отдела общественного питания и зрелищ — и зазвучала скрипка.

Заговорила Сидорова из кондизделий — и послышалась труба.

Выступал заведующий подотделом одеколонов — и забухал барабан.

В общем, все шло как обычно.

— Прошу слова! — выкрикнул, нарушая музыку, Фигуркин. — Я прошу слова!

И, не дожидаясь приглашения, пошел к трибуне.

Далее можно было бы написать так: «И в эту последнюю минуту, перед тем как взойти на трибуну, он вспомнил все: и свое беззаботное детство, и школьных друзей, и первую учительницу, которая говорила…»

Но нет, Фигуркин ничего такого не вспомнил. Может быть, потому, что, направляясь к трибуне, он лихорадочно придумывал первую фразу и, не найдя ее, начал так:

— Товарищи, наш Горназ никому не нужен. Его следует закрыть!

Все дружно ахнули. Мартушкин торопливо раскрыл блокнот.

А когда это бурное собрание окончилось, Зинаида Васильевна попросила Фигуркина зайти к ней в кабинет.

— Ну что ж, Константин Львович, — вы сказали на собрании именно то, что считали нужным. Совесть не позволила вам молчать. Но, я думаю, ваша чуткая совесть не позволит вам так же работать и получать деньги в учреждении, которое не приносит никакой пользы.

— Вы угадали, Зинаида Васильевна. Вот мое заявление об уходе.

— Очень хорошо! Ради нашей старой дружбы я подпишу ваше заявление без лишних бюрократических проволочек. Можете считать себя свободным.

— Спасибо.

— Не стоит. Желаю вам удачи на новой работе, если вы эту работу в Шумиловске сможете найти…

— Вот, Семен Егорыч, — сказал Мартушкин, кладя на стол редактора исписанные страницы. — Всю ночь писал.