Газета День Литературы # 121 (2006 9) - Газета День Литературы

Пулемётчик Кауфман, сидя в блиндаже под Тихвином, записывает в блокнот фантастическое предположение: а что, если сейчас прилетят инопланетяне и велят нам побрататься с немцами? Поэт Самойлов, как и всё его поколение, выросший на планетарности бытия, записывает сорок лет спустя:

…И только лица побелели.

Цветной сигнал взлетел, как плеть…

Когда себя не пожалели,

Планету нечего жалеть!

Планета исчезает под ударом плети, вычерченной в воздухе сигнальной к бою ракетой.

Какой пейзаж созвучен этой экзистенциальной гулкости? Бульвары и улицы Москвы? Тропинки Подмосковья? Исчезают навсегда эти картины детства. Северный балтийский пейзаж воцаряется. Море, снег. Излука залива – как берег вселенной. Пустынность, простор, взлетающие чайки.

"Дождь. Ветер. Запах моря. Тьма."

В "Пярнуских элегиях" – ничего традиционно элегического. Озноб и тревога, одиночество и мертвая тишь. Смутные голоса из-за холмов. Голоса ушедших.

"Перед тобой стоит туман, а позади – вода, а под тобой сыра земля, а над тобой звезда…"

И на последней черте мальчики Державы помнят, что они – граждане Мироздания. Ранее оно назначалось к освоению, теперь остаётся непознаваемым:

"А большего не надо знать, всё прочее – обман. Поёт звезда, летит прибой, земля ушла в туман…"

Первоосновы бытия обнажаются. Из-под ясной чёткости выступает "отяжелевший вечный смысл". Названия ему нет.

Душа просится обратно к истокам. Птицы пусть летят вспять. Воды катятся вспять. Человечество пятится к нулевой точке. Рем и Ромул ищут сосцы волчицы. Но с нулевой точки всё опять пойдёт по тому же роковому пути.

"Пойдут, плутая в диких травах, отъяты от сосцов обильных, поняв, что единеньем слабых побьют разъединенье сильных…"

Точное определение недостижимых целей!

"…Над ними будет крик гусиный, пред ними будет край безлесный, а впереди их – путь пустынный, но на устах язык вселенский…"

Это – одно из сильнейших стихотворений в лирике Самойлова: по тому, как в точные приметы одевается то, что не удерживается в приметах, по тому, как именуется то, чему нет имени.

Вопрос: "Зачем?", над которым, умирая, мучился простяга Цыганов, у одержимого поисками смысла Самойлова пронизывает всю его жизнь. Вопрос – из "последних", а по-русски – из "проклятых", и по-русски же – из "блаженных". Или "блажных".

"Зачем я существую?"

Поэтический ответ:

"Я стал самим собой, не зная, зачем я стал собой."

Факт поэтического ответа содержит в себе новый вопрос:

Но зачем этот сад накануне зимы,

Этот город туманный зачем?

И зачем же тогда в этом городе мы,

Сочинители странных поэм?

Зимний сад и туманный город навевают мысль о мастерстве ремесленников-ганзейцев. Невозможно понять, зачем искусство и поэзия, но можно почувствовать, как обтачивание кувшинов, мечей или слов помогает душе держаться в тумане опустевшего мирозданья.

Самойловские шедевры пронизаны двойственным чувством профессионального мастерства и счастливого неведения о смысле его.

...Поэзия – последний, "третий перевал". Дальше – бездна. Неведение, неотличимое от всеведения. Точка.

"Цель вселенной – точка. И эта точка – Бог".

Отпрыск атеистического поколения окончательно познаёт Бога в миг исчезновения всего, что не Бог. А если и Бог – исчезающая точка? Тогда и терять нечего. Поражавший когда-то сверстников неуёмной смешливостью поэт, осознав роковой круг, возвращает себе самоощущение: он "счастлив по природе". Можно сказать, что это псевдоним мужества. Но лучше – словами самого поэта:

Как забывается дурное!

А память о счастливом дне,

Как излученье роковое,

Накапливается во мне.

Накапливается, как стронций

В крови. И жжёт меня дотла –

Лицо, улыбка, листья, солнце.

О горе! Я не помню зла!

Вот и всё. Свободный стих завершает поиск опоры. Сила – это сила слова, речи, мысли. Русская речь – единственное неутрачиваемое достояние.

"Нет ничего дороже, чем фраза, так облегающая мысль, как будто это одно и то же."

Нет ничего. Вот и всё, что есть.

Вот и всё. Смежили очи гении.

И когда померкли небеса,

Словно в опустевшем помещении

Стали слышны наши голоса…

Голос Самойлова, расслышанный впервые в конце 50-х, звучит ещё три десятилетия, уже не сенсационно и протестно, а как-то отрешённо. Сколько пронзительности в этом кажущемся отрешении! Вроде бы ни слова о стране, а всё о звездах, о камнях, о потерянных смыслах. Но страна – в каждой строчке.

"России нужны слова о России."

Потому так напряжённо и вслушивается Россия в долетающие из эстонского городка Пярну философемы отъехавшего туда русского поэта. Ибо это – о ней, о Державе, похоронившей поколение исповедников несостоявшейся счастливой утопии и состоявшейся горькой судьбы.

Мне выпало счастье быть русским поэтом.

Мне выпала честь прикасаться к победам.

Мне выпало горе родиться в двадцатом,

В проклятом году и в столетье проклятом.

Мне выпало все. И при этом я выпал,

Как пьяный из фуры, в походе великом.

Как валенок мерзлый, валяюсь в кювете.

Добро на Руси ничего не имети.

Бог послал Давиду Самойлову счастливую смерть: он умер мгновенно, на вечере памяти Бориса Пастернака.

Это случилось в 1990 году, 23 февраля. В день Советской Армии.

Как и Слуцкого, армия его не отдала.

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ

ИСАЕВ – 2

"Я не тот, за кого вы меня принимаете...

Язычник я , я исполин...

Я – Солнце, я всегда в зените...

Я как будто бы лунный ком...

Я надену колпак пилигрима...

Я пёс, который за счастьем бежит...

Я становлюсь стройнее и умнее...”

Валерий ИСАЕВ

Да, я Исаев – но не тот,

Что вы сперва решили, братцы,

Хоть тоже, если разобраться,

В зените я который год.

Поскольку, скромно говоря,

Я – Солнце и Луна – не скрою,

Я – исполин! Хотя порою

Как пёс бегу за счастьем зря...

Я пилигрим под колпаком,

А кроме этого, пожалуй, –

Язычник. Так что языком

Наговорить могу немало...

И становлюсь при этом я

Стройней, умней по всем приметам,

Но всё же разница, друзья,

Есть у Исаевых – поэтов:

Один вершил накалом строк

“Суд памяти” в былые годы,

Другого – самого привлёк

К Суду пародии Нефёдов...