Газета День Литературы # 121 (2006 9) - Газета День Литературы

Императору: ура!

Он – Юпитер, он – кондитер,

Он испёк чудесный Питер,

Что на краешке стола

Во главе стоит угла!

Режьте, гости! Мой дружочек,

Съешьте лакомый кусочек!

Мы готовим и про Вас

Императорский указ!

Мы присвистнем молодецки,

Мы Вам крикнем по-немецки:

От ревнителей пера

Императору: ура!

В ОТЕЧЕСКОМ СКИТУ

Всё понимая, всё умея,

Художник выстрадал мечту

И "Отрока Варфоломея"

Взрастил в отеческом скиту.

Свет стародавнего сказанья

В виденье запечатлено.

Столь искупительно рыданье,

Сколь позволительно оно.

Осенний лес, родная речка,

Старик, с небес сошедший днесь…

И неуместная уздечка

Как никогда уместна здесь.

Так упоительно и пусто,

Что виден ангел над скитом!

И зелена одна капуста

В сказанье этом золотом…

Вадим Ковда DEUTSCLAND

***

В изобилье колбасы и сладости,

Чистота берегов у реки.

Уплетаю немецкие радости

на халяву за обе щеки.

А в российском дымящемся космосе,

где своё отсидел, отходил,

НА-ДО-Е-ЛО! Спасибо же, Господи! –

всё же спас, накормил, напоил.

Я не знаю, как в Хайфе иль Бостоне,

всё понять – уж давно нету сил.

Но прости эти ложки и простыни,

что вчера на толкучкее схватил.

Житель Орска, Торжка иль Елабуги –

городишки в моче и дерьме,

был бы счастлив жевать этот гамбургер,

что противен неправому мне...

Рождество! Так послал бы мне водочки.

Слишком правильно всё и везде.

И прости эти жалкие шмоточки,

чем разжился я в Красном кресте...

Я готов прошагать это капище,

и удел не покажется мал...

Но назначь-ка мне место на кладбище!

Friedhof* чистенький ты замотал...

*Friedhof – кладбище (нем.)

***

Цвет повыцвел. И съёжился свет.

Божий дар пересох, распылился...

Я устал, промотался, пропился...

До какой нищеты докатился –

ничего, кроме прошлого, нет.

Среди дней, утомительно-тошных,

погружаюсь в судьбы окоём.

Всё копаюсь бессмысленно в прошлом,

всё купаюсь бессмысленно в нём.

Истончились года, обветшали,

покосились, сломались года.

Ничего нет, помимо печали, –

лишь усталость, да боль, да тщета.

Ветерок над Ганновером сонным,

мусорок возле баков шуршит.

Чуждо всё – даже хлеб! даже солнце!

Ни единой родимой души.

Мутной дымкой подёрнулись дали.

Утомило мелькание лет.

Ничего нет, помимо печали.

Даже прошлого, в общем-то, нет.

Под прищуром холодного взгляда

я сникаю, бессилен и нем.

По кругам эмигрантского ада

ухожу, чтобы сгинуть совсем.

***

Ты обесчещен дочиста,

калека из калек,

Отечество и Отчество

потеряны навек.

Отныне – одиночество,

прогорклая судьба.

Без Родины и Отчества

ты не ценней раба...

Так что ж, Моё Высочество,

дела твои плохи:

ни Родины, ни Отчества –

лишь память да стихи...

НОСТАЛЬГИЯ

Какая боль сгустилась по России!

Какая грязь! Какой великий мор!

Ворьё, враньё, глубинное бессилье

и сумасбродный пьяный разговор.

Я здесь любил, здесь стал "плохим" поэтом.

Здесь брат убит... Я это ж получу...

Но чувствую родным похабство это.

Сюда упорно лезу и хочу

Ну а пока в Германии удобной

лечусь, и жру, и жру, набив живот.

И рвусь к земле холодной и голодной

я – полукровка, жидопатриот.

Течёт слеза. И толку нет от крика.

Вся жизнь моя – разлад и благодать –

закат и смерть империи великой,

где доводилось мыслить и страдать.

В ГАННОВЕРСКОМ МУЗЕЕ

Лукас Кранах, Сандро Ботичелли,

Питер Брейгель – вы всё ж не истлели!

Через время – кривое стекло –

поражали, светили и грели,

затыкали души моей щели,

а иначе бы всё утекло.

Смерть, любовь и безумство воспеты...

Изменить эту сторону света –

безнадёжно, как Бога просить...

Можно лишь замахнуться на это –

не понять, но хотя б отразить.

Всё же вы оказались мудрее:

через войны, и мор, и века

задержались в немецком музее,

чтобы действовать наверняка.

И придётся, добравшись до сути,

и понять, и принять, не коря,

что не зря на земле жили люди.

Мы-то зря, да вот эти не зря!

На мадонн, на слепцов-оборванцев,

на детей и собак кутерьму,

на пьянчуг, заблевавших корчму...

всё смотрю – не могу оторваться.

Не могу объяснить почему.

***

Нет, Deutschland мне рассудком не понять,

аршином общим тоже не измерить.

Она мне не любовница, не мать...

Ей благодарен, но не в силах верить.

Всё помню, всё навязло на зубах:

тотальный орднунг и чуть скрытый страх...

Как Гитлер тут возвысился кровавый?

Как Геббельс похозяйничал плюгавый?

Как совместились Бисмарк здесь и Бах?

Как совместились Рильке, Ницше, Гауф?..

Всё, что читал, что слышал – всё враньё.

Германия и лечит, и калечит.

И образ расплывается её

И плавится в огне противоречий,

И не лежит душа к немецкой речи.

***

Средь дымных наваждений суеты,

средь жалких склок и душераздираний

нахлынут умервшлённые мечты

и горько-сладкий яд воспоминаний.

И прядают, качаются кусты,

оставшиеся птицы напевают.

И на ветру рябины полыхают.

Спокойно всё... Но всё перекрывает

незримое дыхание беды.

И хорошо, что скованы уста,

и холод поразил останки лета.

И хорошо, что слишком я устал.

И хорошо, что нету пистолета.

Зачем я здесь? И что это за боль?

И что со мной и с миром происходит?

Мы никогда не свидимся с тобой –

и эта боль вошла и не уходит...

Но как целебны дали за рекой...

Как осень лжёт, ласкается и лечит!..

Когда всё понял, наступил покой.

КОГДА УШЛА НАДЕЖДА, СТАЛО ЛЕГЧЕ.

***

Брови рисованная дужка,