В огонь и в воду - Амеде Ашар

— Ахъ! мой дорогой Монтестрюкъ, вскричалъ маркизъ, подводя его къ накрытому столу, передъ тобой — несчастнѣйшій изъ смертныхъ!

— Такъ это, отъ несчастья-то ты сюда и вернулся?

— А ты не вѣришь? страшное несчастье! продолжалъ маркизъ разрѣзывая отличный пирогъ.

— Принцесса?…

— Ты попалъ въ самую рану, другъ мой… Ахъ! эта принцесса! А выпьемъ-ка за ея здоровье, хочешь?

Маркизъ налилъ два стакана, выпилъ свой залпомъ и продолжалъ:

— Славное Кипрское вино; рекомендую его тебѣ для печальныхъ случаевъ. Итакъ, я былъ въ Ажакѣ и окружалъ ее самымъ предупредительнымъ вниманіемъ, какъ вдругъ одинъ мѣстный дворянинъ позволилъ себѣ взглянуть на нее слишкомъ близко. Я послалъ вызовъ наглецу и мы сошлись на мѣстѣ. Должно быть, я еще плохо оправился отъ нанесенной тобой раны въ руку: съ перваго же удара разбойникъ прокололъ мнѣ плечо, а вечеромъ я ужь лежалъ въ постели, въ лихорадкѣ и съ фельдшеромъ для компаніи.

— Непріятное общество!

— Вотъ! ты отлично это сказалъ съ перваго же слова; а можешь-ли сказать еще, что случилось на другой день?

— Еще-бы! само собой разумѣется! Принцесса, тронутая этимъ несчастьемъ и навлекшею его ревностью, поспѣшила тайкомъ къ постели…

— Принцесса уѣхала и не возвращалась!

Гуго расхохотался.

Маркизъ стукнулъ сильно кулакомъ по столу.

— Какъ, ты смѣешься, бездѣльникъ! вскричалъ онъ. Мнѣ сильно хочется вызвать тебя немедленно, чтобъ ты меня ужь доконалъ совсѣмъ… Посмотримъ, будешь-ли ты смѣяться, когда я умру!…

— Ну, отвѣчалъ Гуго, съ большимъ трудомъ принимая серьезный видъ; еще неизвѣстно, кто изъ насъ умретъ скорѣй!… Ты вернулся какъ разъ во время, чтобы помочь мнѣ въ такой затѣѣ, изъ которой я, можетъ быть, живымъ и не выйду…

— Ну, ужь навѣрное не помогу, чтобъ отъучить тебя смѣяться, животное, надъ несчастьемъ ближняго… Что тамъ за затѣя?

— Я поклялся съѣхать верхомъ съ большой Пустерли, сверху внизъ.

Маркизъ подскочилъ на стулъ.

— Да вѣдь это сумасшествіе! вскричалъ онъ.

— Знаю, и потому-то именно я и взялся за это.

— Ручаюсь, что тутъ замѣшана женщина?

— Разумѣется.

— Ну, такъ я поберегу на будущее убѣдительныя рѣчи, которыми хотѣлъ-было тебя огорчить… А для кого же эта безумная затѣя?

— Для Брискетты.

— Хорошенькой дѣвочки изъ Вербовой улицы? Ну, пріятель, у тебя вкусъ недуренъ! Я не могу смотрѣть на нее, чтобъ не позавидовать счастью того негодяя, котораго она полюбитъ… У нея такіе глаза, что она кого хочетъ сведетъ въ адъ и станетъ еще увѣрять, что это рай… Было время, что я, какъ только прійдутъ черныя мысли, шелъ прямо въ лавку къ ея отцу… Бывало, посмотритъ, какъ она ходитъ туда и сюда, да послушаешь, какъ поетъ, что твой жаворонокъ… ну, и горе пройдетъ прежде, чѣмъ она кончитъ — бывало свою пѣсенку.

— Значитъ, ты находишь, что я правъ?

— Еще бы! я и самъ съѣхалъ бы внизъ со всѣхъ большихъ и малыхъ Пустерлей, и опять наверхъ бы взъѣхалъ, еслибъ только принцесса Маміани…

Маркизъ остановился, вздохнулъ и, положивъ руку на плечо товарищу, продолжалъ:

— А чѣмъ же я могу услужить твоей милости въ этомъ дѣлѣ?

— Мнѣ казалось, что нужно къ этому дню, а именно къ Пасхѣ, добраго коня, чтобы и красивъ былъ, и достоинъ той, которая задала мнѣ такую задачу… я надѣялся на тебя…

— И отлично вздумалъ! Выбирай у меня на конюшнѣ любого испанскаго жеребца… есть тамъ темно-гнѣдой; ноги — какъ у дикой козы, а крестецъ — будто стальной. Онъ запляшетъ на камняхъ Пустерли, какъ на ровномъ лугу, на травкѣ… Его зовутъ Овсяной Соломенкой.

Маркизъ взялъ бутылку мальвазіи и, наливъ свой стаканъ, сказалъ:

— Когда подумаю, что у каждаго изъ насъ есть своя принцесса, мнѣ такъ пріятно становится. За здоровье Брискетты!

Онъ осушилъ стаканъ и налилъ опять:

— За твое здоровье, любезный графъ; нельзя знать, что случится… Если ты умрешь… я ничего не пожалѣю, чтобъ утѣшить твою богиню…

— Спасибо, сказалъ Гуго, какой же ты добрый!

Темно-гнѣдого въ тотъ же вечеръ привели въ Тестеру. Его маленькія копыта оставляли едва замѣтный слѣдъ на пескѣ. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертѣлся вокругъ него въ восторгѣ отъ безупречныхъ статей животнаго; но когда ему сказали, для чего назначается этотъ чудесный конь, онъ измѣнился въ лицѣ.

— Боже милостивый! и зачѣмъ это я сказалъ вамъ, что вы влюблены! вскричалъ онъ. Да что она, совсѣмъ полоумная, что-ли, эта Брискетта?…

— Нѣтъ, мой другъ, но она прехорошенькая.

Коклико и Кадуръ тоже узнали, въ чемъ дѣло. Коклико нашелъ, что это безуміе, а Кадуръ — что это очень простая вещь.

— А если онъ убьется! сказалъ Коклико.

— Двухъ смертей не бываетъ, возразилъ арабъ.

Однакожь рѣшено было ничего не говорить графинѣ де Монтестрюкъ.

Разставшись съ Гуго у самыхъ городскихъ воротъ, Брискетта была въ восторгѣ. Ея влюбленный былъ настоящій рыцарь и притомъ молоденькій, какъ пажъ. Ужь не въ первый разъ говорили Брискеттѣ о любви. Много дворянъ ходили въ лавку къ ея отцу, который былъ первымъ оружейникомъ въ городѣ, и она часто слышала эти сладкія рѣчи; но никто еще доселѣ не казался ей такимъ привлекательнымъ, какъ Гуго. Все, что онъ ни говорилъ еи, дышало какой-то новой прелестью.

— А впрочемъ, говорила она себѣ въ раздумьѣ, все это почти всегда одно и то-же!

Такая опытность могла бы показаться странною въ такой молоденькой дѣвочкѣ, но хроника гласила, что Брискетта не безъ удовольствія слушала уже рѣчи одного господина, у котораго былъ замокъ съ высокими башнями въ окрестностяхъ Миранды, и кромѣ того, не разъ видѣли, какъ вокругъ лавки оружейника, въ такіе часы, когда она бывала заперта, бродилъ португальскій господчикъ, будто-бы поджидая, чтобы показался свѣтъ за окномъ маленькаго балкона. Отъ этого-то самаго, прибавляла хроника, Брискетта и не выходила замужъ, несмотря на хорошенькое личико и на собранныя отцомъ деньги.

Мысль, что такой красавецъ, да еще и графъ, сдѣлаетъ такую безумную выходку, и для нея одной, — приводила ее просто въ восторгъ. Она думала, какъ станутъ сердиться прекрасныя дамы и ревновать ея подруги. На устахъ ея такъ и летали веселыя пѣсни. Когда она шла по улицѣ, легкая, проворная, разряженная въ пухъ, то ея походка, живой взглядъ, свѣтлая улыбка такъ и говорили, казалось:

— Никого во всемъ Ошѣ такъ не обожаютъ, какъ меня!

Однако она вздрагивала каждый разъ, когда вспоминала, какой опасности подвергается графъ де Монтестрюкъ изъ любви къ ней. Что, если онъ въ самомъ дѣлѣ убьется въ этой безумной попыткѣ? Наканунѣ назначеннаго дня она пошла къ Пустерлямъ и остановилась на вершинѣ самой большой. Взглянувъ на эту кручу, падавшую съ вершинъ города къ берегу Жера, будто каменная лѣстница, она вздрогнула. Развѣ оттого только, что она ни разу не видѣла этой кручи, она и могла потребовать, чтобы Гуго спустился съ ней верхомъ. Гдѣ же тутъ лошади поставить ногу на этомъ обрывѣ, усѣянномъ еще гладкими, будто отполированными голышами? Навѣрное, тутъ всякій сломитъ себѣ шею. Разсказъ объ испанцѣ очевидно — басня. Дрожа, она прошла вдоль домовъ, высокія стѣны которыхъ еще больше омрачали эту глубокую улицу, показываемую всѣмъ пріѣзжимъ, какъ одинъ изъ предметовъ любопытства въ Ошѣ; внизу протекала рѣка.