Первая любовь (СИ) - Князева Мари

Когда Киря наконец блаженно засопел, я сходила почистить зубы, переоделась в свою летнюю пижаму: майку и шорты — и залезла под тонкое одеяло. И стала думать, чего это я так дико реагирую на Глебины объятия. Разве это по-дружески? Да черт его знает. Я знаю только одно — мне хочется туда, мне там уютно и спокойно. Ну чего мелкий придумал просыпаться?! Я перевернулась на другой бок и с раздражением уставилась на мирно почивающего братца, как вдруг услышала со стороны окна оглушительно громкий щелчок. На самом деле, он, конечно, не был оглушительно громким — это только в ночной тишине так показалось и еще от неожиданности. Вместо того чтобы подскочить, я закрыла глаза и испуганно замерла, боясь пошевелиться. Ой, хоть бы показалось! Я в одно мгновение вспомнила все свои детские страхи: про монстров под кроватью, про темноту и тварей, которые там обитают, про оживающие ночью игрушки… Ни разу ничего из этого не подтвердилось, но перестать бояться долго не получалось. Я зажмурилась еще сильнее, мысленно умоляя неизвестное нечто исчезнуть из комнаты, но оно, судя по звуку, все-таки вторглось внутрь — мягко спрыгнуло на пол — да еще снова щелкнуло! Я с трудом подавила порыв заскулить от ужаса и дернула одеяло, укрыв себя с головой. Посторонние звуки прекратились, нечто замерло. Секунд десять я пыталась отдышаться и успокоить бешено стучащее сердце, но увы — дышать под одеялом было тяжело, а адреналин продолжал шпарить, разгоняя мой пламенный мотор. Так делу не поможешь. Надо откинуть одеяло и просто посмотреть. Может, там и нет ничего, а звуки мне приснились или я их с чем-то перепутала. Я решила сосчитать до трех и выглянуть, но на двух что-то мягкое осторожно коснулось моего плеча, и я непроизвольно взвизгнула от страха.

— Манюня, Манюнь… — прошептал до боли знакомый голос. — Не бойся, это я!

— Глеб… — не без труда выпутавшись из одеяла, ошарашенно прохрипела я. — Что ты здесь делаешь?!

Он смущенно потупился:

— Я… извини, я хотел… просто… я не собирался тебя пугать…

Я села на постели и улыбнулась ему:

— Тебе тоже показалось, что нас прервали на полуслове?

— Да, — облегченно выдохнул он. — Немножко… не договорили…

Я сделала приглашающий жест, и молодой человек присел на краешек моей кровати. Я же уселась по-турецки, лицом к нему:

— Ты бы хоть предупредил, а то у меня сердце чуть из груди не выскочило!

— Да я… сам не знал. Ты не сердишься, что я к тебе залез?

Я отрицательно покачала головой:

— Помнишь, в детстве ты тоже иногда ночью приходил? Правда, не залезал, а только стучал в окошко…

— С тех пор мои возможности расширились… да и окна тут удобнее.

— Ага, — я тихонько засмеялась, положив кисть ему на предплечье. — В бабулином старом доме окно вообще не открывалось целиком — только форточка — и я, со своей грацией бегемотика, вылезала оттуда, как… как ты говоришь? Кульком?

— А я тебя ловил, — кивнул он, забирая мою ладошку в плен, но не глядя мне в глаза.

— Да, комплекции мы были примерно одинаковой, но ловкость твоя… мне и не снилась. А что мы делали ночью на улице?

— Смотрели на звезды… — у Глеба почему-то вдруг началась одышка, широкая грудь его тяжело вздымалась и вздрагивала. Он сосредоточенно теребил мою руку, упорно сверля ее взглядом. — Ловили светлячков… воровали клубнику у соседа.

— Правда?! О, это ужасно! Глеб, как мы могли? Воровство — это ведь преступление… Почему ты это допустил?

— Я это организовал, — поправил он меня и наконец взглянул в глаза — только на секунду. — Вахрушев ее не собирал — она просто гнила на грядках, даже одичала немного.

— Можно же было попроситься…

— Его просили, но он считал, что лучше пусть сгниет. Странный был дед.

— И нас ни разу не поймали… взрослые?

— Нас — нет. Меня батя ловил пару раз.

— И что сделал?

— В первый раз только обругал, во второй дал ремня.

— И после этого ты больше не бегал ко мне?

— Почему? Бегал. Только осторожнее.

— Глееб…

— Что?

— Я теперь буду переживать, что ты пострадал из-за меня…

— Нет, Марусь. Тогда я не страдал. Наоборот, был счастлив… — у него опять появилась одышка. — Страдал я, когда ты исчезла.

— Но ремень…

— Да это такая ерунда! — он снова посмотрел на меня. Лицо его пылало, глаза сверкали в темноте и в то же время пугали какой-то бездонной чернотой.

— Глеб, ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, очень, — он потянул меня, сгреб в охапку, прижал к себе. Потерся щекой о мою. Теперь я непосредственно ощущала, как часто и сильно бьется его сердце, и вздрагивала вместе с ним.

— А мне показалось… что тебе тяжело дышать… — внезапно мне самой стало не хватать воздуха, а грудь наполнилась какими-то огненными торнадо.

— Да… есть немного… — мою скулу обожгло прикосновение горячих губ.

— Что это? Аллергия?

— Аллергия..! — усмехнулся Глеб и поцеловал меня еще раз, ближе к губам.

Я буквально теряла сознание от нахлынувших ощущений. Страшно кружилась голова, а все тело стало мягким, как кисель.

— Скорее уж наркотическая зависимость..! — прошептал молодой человек мне на ушко и прислонился лбом к моему лбу.

Сама не знаю, чего я ожидала, но почувствовала легкое разочарование.

— Ну что, — вздохнул Глеб, отстраняясь, — я пойду? А то у тебя, поди, завтра йога?

— Да, наверное… — пробормотала я, с трудом выплывая из своего головокружения. Нет, я не ставила будильник. Вообще, позабыла обо всем на свете, опять… — А тебе рано на работу…

— За меня не беспокойся, — махнул он рукой. — Я могу спать по четыре часа и чувствовать себя нормально.

И тут Остапа понесло:

— Тогда пошли гулять?

Лицо молодого человека осветилось радостной улыбкой:

— Воровать клубнику?

— Глееб! Воровать — это плохо! Идем смотреть на звезды.

— Тогда нужны карематы или хотя бы покрывало. Лежа на них намного удобнее смотреть.

Я натянула поверх пижамы штаны и кофточку, подхватила со стула плед, которым обычно застилаю постель, и двинулась на выход, но Глеб схватил меня за руку:

— Ты куда? А как же тряхнуть стариной? — он указал рукой на окно.

Я прыснула в ладошку: ну и детский сад! — но послушалась друга. Глеб аккуратно снял сетку и вылез первым, а потом вытащил меня. Мурашки со страшной скоростью мчались по телу от прикосновения его сильных горячих рук. Он держал меня легко, как куклу, почти не напрягаясь.

— Пушинка ты у меня! — словно читая мои мысли, прошептал Глеб, когда я оказалась в его объятиях, уже на земле.

От реки доносился нестройный, но удивительно громкий хор лягушек. Было светло из-за большой круглой луны. Мокрая от росы трава холодила мои босые ступни.

— Надо было все-таки через дверь! — стала я канючить, пока Глеб прилаживал обратно сетку. — Без обуви мне неловко… не видно ведь ничего…

Но хорошего друга такие вещи не смущают: недолго думая, он подхватил меня на руки и понес прочь.

Мы все же залезли на соседский участок — но заброшенный. В покосившемся, почерневшем доме давно никто не жил, а огород зарос бурьяном. Глеб притоптал траву, аккуратно поставил меня туда и расстелил плед. Мы легли: я слева, он справа. И его левая рука сразу завладела моей правой и переплела наши пальцы.

— Медведица! — сразу радостно пискнула я, отыскав на небе знакомый ковшик.

— Умница ты какая… — похвалил меня Глеб. — Не только по-английски шпрехать умеешь…

— Звучит, как издевательство.

— Ни в коем случае! А какие еще знаешь?

Я всплеснула левой рукой и сокрушенно покачала головой:

— Никакие. К сожалению, на этом мои астрономические познания заканчиваются.

— Вон там Цефей, — Глеб показал пальцем, но я, конечно, ничего не разглядела. — В форме ракеты с хвостиком.

— Не вижу…

Он подполз совсем близко, так что наши щеки соприкоснулись, и стал водить пальцем, более точно указывая на яркие звезды.

— Это так сложно! — посетовала я. — Их так много и при этом нет никаких ориентиров, как, например, на земле рельеф.