Первая любовь (СИ) - Князева Мари

В итоге вернулся я домой уже почти в десять. Солнце висело низко над горизонтом, дневная жара уступала место ночной прохладе. Наспех поужинав (буквально за пять минут закидал в себя гречку с курицей!), я с тягостным чувством побежал к Манюсе. Через полчаса ее матушка начнет нас разгонять по домам, а это так невозможно мало!

Моя огненно-рыжая красавица ждала меня на крыльце, перебирая какие-то рисунки.

— Глеб! — ее зеленые глазки сверкнули радостью, пролив бальзам на мое измученное сердце. — Как здорово, что ты пришел! Я как раз тебя жду… Смотри.

Я с интересом заглянул в те листы бумаги, что она держала в руках. Там были какие-то разноцветные каракули, намалеванные краской. Полоски, кривые кружочки, пятна…

— Что это? — спросил я недоуменно.

— Это мои картины. Абстракция. Тебе нравится?

Я помялся, потер пальцами лоб.

— В них есть какой-то смысл? Хотя бы названия?

— Это «Композиция № 1», а это «Композиция № 2».

— Честно говоря, я не очень понимаю подобное… хм… искусство. Такое может любой неразумный малыш наляпать.

Маша вздохнула и расстроенно сложила бровки домиком:

— Тебе не нравится?

— Марусь, я ведь сказал, что не понимаю… Как может нравиться то, что не понимаешь?

Она вдруг резко переменилась в лице и прыснула смехом:

— Молодец! Ты прошел экзамен на честность!

Я напрягся:

— Какой еще экзамен?

— Да это я так просто сказала. Я, на самом деле, пошутить хотела, но мне было интересно, скажешь ты, что это красиво, просто чтобы мне угодить, или ответишь честно.

— Это не ты рисовала? — наконец дошло до меня.

Она отрицательно покачала головой:

— Кирюха.

— Обманщица! — воскликнул я, но улыбку было трудно сдержать. — «Абстракция»! Я ж верю тебе, Манюся…

Отчаянно хотелось потрогать ее: обнять, пощекотать, потискать — но я стеснялся. Чем дальше я заходил в своей привязанности к ней, тем тяжелее становилось проявлять инициативу в нужном направлении. Прийти легко — так ведь друзья делают, а вот обнять — это уже действие из совсем другой роли… и меня даже слегка потряхивало при мысли о том, чтобы переходить эту грань вот так — внаглую, напролом. Но я знал, что это необходимо. И в то же время боялся. Помимо страха быть отвергнутым, еще кое-что останавливало меня. Денис Уваров. Если он поймет, что проиграл, то запросто может выстрелить мне в затылок, а как эту победу скрыть? Как защитить наши с Маней отношения от его убийственной правды? То, что он может рассказать обо мне, навсегда разрушит в ее голове мой образ как безупречно порядочного человека. Надежду вселяло то, что Уваров никогда не задерживается в Филимоново надолго — максимум на неделю. Это значит, что завтра-послезавтра ему пора отчаливать, вот тогда и можно рискнуть.

Я наметил себе план вскрыть карты на дискотеке. Ну, или после нее. Приглашу Машу на медленный танец, пообнимаю ее, наберусь решимости. В крайнем случае, выпью немного для храбрости — и в омут. Дожить бы еще до этого дня…

— Глеб, — проговорила Манюня своим нежным голоском (всю оставшуюся жизнь бы только и слушал, как она зовет меня по имени!), — пообещай мне, что всегда будешь вот так же честен со мной, как с этими рисунками.

Я похолодел. Нет-нет-нет, не проси меня, пожалуйста, об этом!

— Глеб? — Машины зеленые глазки встревоженно уставились на меня, потому что я слишком долго молчал.

— Я постараюсь, — ответил я хрипло. — Но… понимаешь… никто не говорит всю правду — это порой бывает ни к чему… Ну, там, невежливо и прочее…

— Мы ведь с тобой друзья… и можем отличить грубость от искренности.

— А если какая-то неприятная правда была в прошлом, но она больше не актуальна?

— Тогда это неважно, — пожала она хрупкими плечиками, и я немного выдохнул. — Важно то, что сейчас, и… ну, понимаешь, главное. Не то, как у меня получился пирог (хотя в этом я тоже рассчитываю на твою прямоту), а что ты думаешь и чувствуешь в отношении меня и связанных со мной людей.

Я залился краской против своей воли. Нет, Марусь, и тут тоже мимо. Не смогу. Не сейчас. Я не готов поделиться этим.

— Я понимаю. Да. Постараюсь.

Кажется, Маруся осталась не слишком довольна моими невнятными ответами, но хоть в этом-то я должен быть честен? Мы немного поговорили о нашей сегодняшней поездке на реку. Я выслушал Манюнины восторги с гордостью и пообещал, что скоро мы обязательно еще куда-нибудь съездим. Возможно, даже с палаткой.

— А лошадей ты любишь?

Машенька распахнула глазки:

— Лошадей! Я не знаю… но да, наверное, было бы интересно. Правда, я совсем не умею ими управлять… А ты?

— Тоже не ахти как. Но ездить ездил. Самый долгий мой конный поход был 10 километров.

— Ого! — Машины глаза светились восхищением, и это было самое прекрасное зрелище на свете, которое я не променял бы, наверное, ни на какое другое. Слишком счастливым я себя чувствую под таким ее взглядом.

Мы обсудили еще и парнокопытных друзей человека, а когда тема себя исчерпала, Маруся с видом фокусника заявила:

— Я иду на дискотеку!.. С Диной.

Я даже не знал, радоваться этому или расстраиваться. С одной стороны, она идет, и Дина вряд ли помешает мне проявить пресловутую откровенность. Но с другой — не является ли это манифестом свободы? На дискотеку ведь ходят со своим парнем, уж не хочет ли Манюня таким образом мне намекнуть, чтобы я закатал губу?

Но я вспоминал, как она положила голову мне на плечо в разговоре о совместной поездке на море (а ведь это дело намного более интимное, чем дискотека) — и надежда снова прорастала во мне. В этой загадочной женской душе сам черт ногу сломит! — отец часто так говорит, и теперь я начал его понимать. Раньше-то мне казалось, что все просто…

Манюня закатила глазки:

— Ты не представляешь, какого труда мне стоило уговорить ее пойти! Я битый час на это потратила, пришлось пообещать, что буду все время с ней. Так что, прости…

— И зачем ты ее уговаривала?

У тебя же есть я! И меня не нужно уговаривать…

— Ну как ты не понимаешь! Она такая грустная и живет затворницей. Ей нужно выйти из заточения, развеяться…

— А ты-то тут причем?

— А я испытываю к ней чувство благодарности за то, что она занимается со мной, и мне хочется быть для нее хорошим другом.

Маловразумительно, но ладно. Кто я такой, чтобы ее перевоспитывать… К тому же, не хотелось портить Манюсе настроение перед расставанием: общее солнце уже зашло, вот-вот скроется и мое личное. Однако моим мечтам не суждено было сбыться: я так ждал прощальных объятий, но тетя Валя выглянула из двери и поманила дочь рукой:

— Марья Андревна, а ну-к домой! — и почему-то не скрылась, как делала обычно, а стала ждать.

— О! — кажется, моя Машенька была расстроена, как и я. Неужели тем же самым?! — Ладно… Глеб… я пойду… завтра, наверное, увидимся, да? — она тронула мою руку, и оттуда по всему телу разбежались мурашки.

— Конечно, увидитесь! — нетерпеливо воскликнула тетя Валя. — Вы ж соседи! Пойдем!

И они ушли, а я остался стоять, как баран, глядя на свою руку. Ну не идиот? Мне ведь не тринадцать лет. Восемнадцать! А веду себя, как влюбленный мелкий пацан. И ничего не могу с собой поделать.

Собравшись с силами, я все-таки ушел к себе и уселся с ногами на кровать, опять не в силах уснуть. Федька уже сопел зубами к стенке. Счастливый! Никаких тебе сердечных терзаний… Хотя нет, пожалуй, я не променял бы это свое состояние на спокойствие. Моя Маруся светит мне, как путеводная звезда в ночи.

Укладывалась я спать грустная, сама не знаю, почему. Хотя нет, есть кое-какие подозрения, но это… удивительно. Мама так внезапно разорвала наш с Глебом тет-а-тет — я чуть не обиделась на нее. Мне было хорошо стоять там с ним, разговаривать… и еще… я все ждала, что он вот-вот меня обнимет на прощание, и я ухну в эти теплые, сильные, надежные руки и забуду обо всем на свете… Но увы, Киря внезапно пролупился и принялся реветь, а наша маман не может его укладывать: ей надо поскорее лечь спать, потому что они с дядей Сергеем завтра рано утром уезжают в город по делам. Пришлось подхватывать и успокаивать братца, чувствуя себя неудовлетворенной… ну надо же, и будто целый день на смарку. Странно!