Первая любовь (СИ) - Князева Мари

Мари Князева

Первая любовь

От автора

Знакомьтесь…

Маша — очень хорошая девочка, у нее есть мама Валя, отчим Сергей и маленький братик Кирилл. Папы, к сожалению, нет, но все, кто есть, ее любят и заботятся о ней. Машенька у нас, в известном смысле, тепличное растение, с тепличными представлениями о жизни и чести.

Есть ее старый друг, хотя сама Маша совсем юная, с Глебом она дружит уже десять лет — правда, с перерывами. У Глеба есть мама Таня, папа Коля и целый ворох братьев и сестер. Глеб очень трудолюбив, но несколько разочарован в жизни. Будем это исправлять!

Соперник — Денис. Конечно, с такой долгой дружбой соперничать непросто, но он будет стараться. Не всегда по-честному) Дэнчик у нас городской мажор. Не то чтобы очень мажористый, но по сравнению с Глебом — есть немного.

Прошу любить и жаловать Дину (полное имя Динара). Это ОЧЕНЬ интересная девушка. Ей 25, она наполовину татарка (по маме), и на нее же сирота (но имеет кучу теток), наполовину русская. Она — профессиональный инструктор по йоге. Очень красивая. Умная, добрая. Измученная и печальная, ну вы уже поняли. Кем и чем — про то сказ впереди. Планирую написать об этом отдельный роман, но и в «Первой любви» часть интриги раскроется.

Пролог. 10 лет назад

Я стою на берегу мелкой, но довольно бодро текущей речушки и утираю мокрое лицо грязным рукавом куртки. На дворе ноябрь, вода в Сотимке ледяная, и я просто молча стою в одном резиновом сапожке, глядя, как второй уплывает за поворот бережка, и реву. Это чудесные сапожки, розовые с блестяшками и изображением разноцветного единорога на голенище. У меня никогда раньше таких не было и, наверное, уже никогда не будет. Это был подарок от бабули за отлично оконченную четверть, случившийся потому, что она выиграла в лотерею. У мамы таких денег подавно нет, и максимум, что мне светит теперь — черные пластмассовые калоши из местного сельпо. Это разрывает мое юное восьмилетнее сердце на части.

Позже я узнаю, что бабуля сказала про лотерею больше в шутку, а еще — чтобы я не клянчила у нее всякие глупости — и на самом деле деньги она копила постоянно, чтобы обеспечивать меня всем, что нужно, по мере необходимости. Но в тот момент — горе мое было безутешно.

— Ты чего ревешь? — прозвучал незнакомый мальчишеский голос у меня над ухом так неожиданно, что я чуть не подпрыгнула и напрочь забыла плакать.

Оглянулась и с любопытством и возмущением оглядела парнишку примерно моих лет в драных грязных спортивных штанах с вытянутыми коленками и примерно такой же фешенебельной курточке. К слову, это был явно не утепленный пуховик, а скорее ветровка, причем весьма древняя, вряд ли способная защитить ребенка от пронизывающего ноябрьского ветра с реки, однако мальчик даже не ежился — стоял спокойно, сунув руки в карманы растянутых штанов, и разглядывал меня с ленивым интересом. Закончив осмотр потертыми, растрескавшимися кедами, я вдумалась в суть обращенного ко мне вопроса, и к горлу тут же снова подкатил комок. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зареветь, но при этом передать мальчику всю свою скорбь, я взвыла:

— У меня сапоог уплыыыл!

Его взгляд тут же скользнул куда надо — вниз по течению реки. Возможно, он даже заметил мелькнувший напоследок краешек розового резинового чуда — глаза его вспыхнули, и он вскрикнул:

— Не плачь, его еще можно спасти! Побежали!

Он даже слегка дернул меня за плечо, но я ахнула и беспомощно взмахнула руками, тут же наступив необутой ногой в мягкий мокрый прибрежный ил.

— Черт, забыл! — ухмыльнулся мальчик и вдруг в мгновение ока скинул с себя древние кеды и поставил их передо мной, сам оказавшись чуть не по щиколотку в ледяной грязи.

— С ума сошел! Простудишься! Заболеешь!

— Вот еще! Я не девчонка какая-нибудь!

— Хоть бы один дал, второй-то у меня есть…

— И что мне толку с одного? Надевай и пошли, пока твой сапог в море не уплыл!

Я сняла грязный носок с одной ноги и послушно нацепила кеды, сразу ощутив, как в них мокро и грязно, но чувство благодарности за такой широкий жест не позволило мне сказать об этом вслух.

Мы бежали по берегу, чавкая грязью, и несмотря на то, что мне было жалко доброго мальчика, который шлепал босиком по этому жуткому болоту, я не могла унять ликования в груди. Во-первых, я почему-то твердо уверовала в возможность спасения сапожка с единорогом. Во-вторых, мне было безумно приятно, что незнакомый человек принял такое участие в моих бедах — и это не говоря о том, что у меня вообще не было друзей в Филимоново, так как я приехала сюда впервые за долгое-долгое время, а общительностью не отличалась.

— А что, — кричала я, уже широко улыбаясь вместо того, чтобы плакать, — Сотимка в море впадает?

— Все же реки в море впадают! — орал мне в ответ мальчик, чуть поворачивая голову, но не снижая скорости.

— Так значит, тут рядом море?! — изумленно вопила я. Самый большой фанат моря, из всех людей на свете. Была один раз, в четыре года, но забыть никак не могла.

— Да неет! — махал рукой мальчик. — Она впадает в речку побольше, та еще в одну, и в конце море. Оно далеко!

— Как далеко?

— Ну, думаю, целый день идти придется. А может, и неделю…

— А если бежать?

— Тогда быстрее.

Бежать, на самом деле, пришлось недолго: за парой поворотов действительно обнаружилась отмель, к тому же перегороженная ветвистым бревном — там-то и притулился мой сиротливый сапожок, братец которого торчал у меня из подмышки. Однако лезть в реку было не вариант: я в прохудившихся кедах незнакомца, он — босиком. По земле бегал, да, но заходить по колено в ледяную воду — это уже за гранью разумного.

— Ничего, — авторитетно заявил мой рыцарь, — никуда не уплывет. Он там прочно застрял. Пошли домой за бродами.

И мы пошли. Дома у моего спасителя, которого, как оказалось, звали Глебом, нас обругали, переодели и заставили пить горячий чай. Я больно обожглась, потому что ужасно торопилась, так как боялась, что кто-нибудь придет на речку раньше нас, выловит мой чудесный сапожок и заберет себе. Конечно, это бессмысленно: второй-то у меня, но здравый смысл на тот момент не был моей сильной стороной.

У Глеба дома был целый детский сад: братик, сестричка и еще одно новорожденное дитя, с которым я не стла разбираться — так торопилась на речку. Мне выдали взрослые калоши, в которых положительно невозможно было бежать, зато они мягко обнимали и грели ноги. Глеб надел те же самые носки, которые снял, разувшись на берегу, и те же самые рваные кеды, а огромные резиновые сапоги высотой чуть ли не с него самого прихватил с собой. Помню, я очень удивилась, как это его мама не замечает, что у ребенка совсем прохудилась обувь, но потом поняла: маленький кулечек в пеленках занимал все ее время, которое она не тратила на приготовление еды и наведение порядка в доме. Для меня это было незнакомое явление — крохотный малыш — и казалось странным, что он имеет главенствующее положение в семье. Впрочем, долго думать об этом было некогда, мой ум был полностью поглощен жаждой отвоевать свое имущество у стихии.

— Как ты его утопила-то? — спросил Глеб по пути на речку.

Теперь у нас не получалось торопиться из-за моей обуви, и мы могли спокойно разговаривать.

— Наступила в воду, провалилась в ил, сразу ногу отдернула — а сапог остался. Но из песка он успел вынырнуть — и поплыл.

— А зачем в воду-то полезла? Растяпа.

Хотелось обидеться на такое слово, но совесть не позволяла. Пусть сначала сапог мне достанет, а уж потом обижусь. Или это была не совесть, а наоборот…

— Я не растяпа. Я исследователь. Морских глубин!

Глеб расхохотался, но потом вдруг резко посерьезнел и, приблизив ко мне лицо, прошептал:

— А у меня есть тайная пещера. Знаешь, кто такие спелеологи?