Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

всего интеллигентного, отважного и патриотического. Положение не безнадежное; еще месяц продержимся. К великому своему огорчению должен признаться, что своими силами нам не стать на ноги, до того мы исподлились и ослабли под влиянием большевизма. В Народной армии ничего не сделано для водворения дисциплины; служат только желающие, а так как умирать добровольно никому не охота, то при первых выстрелах солдаты бегут. Для восстановления дисциплины у нас пока ничего не сделано… Надеюсь на Сибирь и на союзников»[308].

Махина высоко ценили как старшие, так и младшие офицеры. Главком В.Г. Болдырев писал о Махине: «Считаю его одним из доблестнейших офицеров, пользующихся полным доверием и уважением в войсках»[309]. По характеристике участника Гражданской войны на Востоке России и ее историографа поручика Б.Б. Филимонова, Махин — «кадровый офицер, пожилой — лет 40–50, среднего роста, состоял в партии эсеров, прекрасный боевой начальник»[310].

Рапорт хорунжего 1-й сотни 2-го Оренбургского казачьего полка Г.Л. Тимашева командиру полка войсковому старшине Бычкову от 22 сентября 1918 г. свидетельствовал о том, что Махин пытался насаждать в подчиненных ему войсках революционную дисциплину, что натолкнулось на неприятие более консервативных оренбургских казаков: «Доношу, что за время моего пребывания на Хвалынском фронте я обратил внимание на то, что командующий войсками Хвалынского района полковник Махин ослабляет и без того слабую дисциплину в войсках его фронта, что видно из следующих, хотя и мелких, но характерных примеров: приехав в мое отсутствие в казармы Вольского конного дивизиона в Хвалынске, где стояла моя полусотня, он, поздоровавшись с казаками, сделал им замечание, что нужно отвечать не “здравие желаем, господин полковник”, а “здравствуйте, гражданин полковник”, на что казаки ответили, что такого приказа у них не было.

Затем казаки просили его разрешить им рваную обувь заменить новой, на что полковник Махин сказал им, что “ваше начальство присылает вас только обмундировываться, а не воевать”. Подобное заявление полк[овника] Махина я считаю неосновательным с его стороны.

После этого он собрал солдат конного дивизиона и говорил им речь; между прочим сказал, что после войны с большевиками им (т. е. солдатам) придется, может быть, сразиться против генерала Краснова и сибирских войск; после чего все казаки с собрания ушли. Должен заметить, что в своем полевом штабе он разрешал находиться совершенно посторонним штатским лицам, как, напр[имер], г[осподи]ну Каменскому, редактору или сотруднику газеты “Земля и воля”.

Эта газета, будучи под наблюдением полковника Махина, писала открыто статьи явно провокаторские, как, напр[имер], в одном из номеров этой газеты была статья о каких-то необыкновенных зверствах уральских казаков в гор[оде] Новоузенске и много др[угих] статей. Подобные статьи полк[овник] Махин также оставлял без внимания.

Кроме того, при отступлении из Вольска он разрешил г[осподи]ну Чернову в селе Семеновском собрать солдатский митинг, на котором было одно безобразие, слышалось то ура, то свистки, то непристойные выкрики.

Относительно боевых действий, происходивших при мне, могу сказать только, что воевать при такой обстановке невозможно. С началом отступления и так недисциплинированные войска совершенно развалились, бросали оружие, перебегали на сторону красных. Командный высший состав забывал совершенно о частях, их местоположениях, оставляя их на произвол судьбы или отдавая прямо преступные приказания, как, напр[имер], приказание полковника Розенбаума моей полусотне за № 15, к сему прилагаемое, когда Апалиха была с утра еще занята противником и, подойдя к селу вплотную, я потерял 2ух казаков пленными: Дмитрия Донковцева и Ивана Донскова, которые вошли уже в самое село; сам я с разъездом почти в упор был расстреливаем из пулеметов и винтовок и не имел потерь благодаря случайности и наступавшей темноте. Всю картину развала на Хвалынском фронте я считаю обязанностью Вам донести, а также и причины его, т. к. воевать при такой обстановке — это только развращать наши казачьи части и деморализовать. Хор[унжий] Тимашев»[311].

На следующий день войсковой старшина Бычков сообщил в Самару командующему войсками Приволжского фронта: «В настоящее время в распоряжении полковника Махина состоит 4я сотня вверенного мне полка; считаю нахождение ее в отряде полковника Махина неподходящим и ходатайствую о переводе 4[-й] сотни в распоряжение начальника отряда Сызранского фронта для участия в боевой обстановке с частями чехословаков. Одновременно об этом доношу начальнику военного отдела Оренбургского казачьего войска для доклада Войсковому атаману того же войска»[312].

5 октября Махин, пользовавшийся авторитетом и в Народной армии, и у чехов (как отметил Я. Сыровы)[313], несмотря на недавнее ранение, вступил в командование всеми русскими частями Самаро-Сызранского района и должен был оборонять Самару. Штаб Махина формировался из прежнего штаба войск Хвалынского района. Подчинявшийся до сих пор лишь штабу Народной армии независимый полковник А. С. Бакич был переведен под начало своего прежнего сослуживца и, более того, подчиненного по борьбе на правобережье Волги, что не могло быть воспринято им позитивно. Махин развернул поистине кипучую деятельность. Формировал дружины ополченцев, занимался эвакуацией учреждений Комуча, однако стратегическое положение осталось неизменным — Народная армия отступала от Волги.

Кризис на фронте усугубил дисциплинарный вопрос, причем нарушителями дисциплины становились даже офицеры. 6 октября Махин отдал приказ 1-му Офицерскому батальону выступить на позиции для прикрытия эвакуации, однако офицеры отказались выполнять приказ, угрожая Махину арестом, после чего самовольно ушли в тыл. В ответ Махин отдал приказ о расформировании батальона и разжаловании мятежников в рядовые[314]. Но вышестоящее начальство отменило этот приказ, рекомендовав офицерам принести извинения. Авторитет Махина оказался подорван. Впрочем, начальник штаба Самарской группы войск полковник С.А. Щепихин объявил в печати, что принятые меры не являются окончательными, а итоговым будет некое решение, вынесенное по единому для всех закону[315].

7 октября пала Самара, Махин, несмотря на конфликтную историю с офицерским батальоном, был назначен командующим Поволжским фронтом, а с 9 октября возглавил Бузулукский участок фронта (позднее — Бузулукская группа войск)[316], руководство Западным фронтом перешло к чешскому генералу С. Чечеку[317].

Войска отходили в двух направлениях вдоль линий железных дорог — на Уфу и на Оренбург. На Уфу отступали основные силы армии, чехословацкие части, органы управления, тыловые учреждения. На Оренбург отходили 2-я Сызранская стрелковая дивизия А.С. Бакича, уральские и оренбургские казачьи части.

В те дни Махин занимался эвакуацией имущества узловой станции Кинель. Для ее обороны он сформировал сильный арьергард под командованием штабс-капитана М.И. Василенко — человека не менее удивительной судьбы. Вскоре после этих событий Василенко перешел на сторону красных, а примерно через год стал командующим 11-й советской армией. Позднее командовал еще несколькими советскими армиями, принимал участие