Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

вид был суровым человеком. Полковник Генерального штаба, по взглядам социал-революционер. Из-за этого он мне совсем не понравился, потому что военный человек не должен принадлежать к какой-либо партии, а должен сохранять нейтралитет. Когда я сообщил ему, что некоторые офицеры из казаков в Самаре носят погоны, он ничего не сказал мне на это, а лишь недовольно пошевелил губами. В штабе у Махина была сплошная молодежь. Начальником штаба был [штабс-]капитан Руссет, молодой человек лет двадцати. Адъютантами были все совсем мальчишки»[260].

Махин был требовательным начальником, благодаря чему его войска выигрышно смотрелись в сравнении с другими. В частности, продавцов самогона — «спекулянтов, наживающих состояние на деньги жалких, беспринципных или больных людей» во вверенном ему районе Махин предупреждал о том, что они «ответят в 10 раз больше, что для них пощады не будет»[261]. По оценке генерала Н.А. Галкина, части Махина под Сызранью оставались единственно надежными, хотя были потрепаны и устали[262].

Анализ приказов Махина позволяет прийти к выводу о том, что в Поволжье он помимо боевой деятельности активно претворял в жизнь идеи Комуча по созданию революционной армии из сознательных бойцов. Он обращал внимание на агитацию[263] и повышение культурного уровня чинов своей группы. Так, в приказе войскам Народной армии Хвалынского района № 34 от 15 августа 1918 г. Махин отметил, что «в рядах Народной армии должно быть обращено самое серьезное внимание на поднятие культурного уровня ее чинов и развитие сознательного отношения к происходящим [событиям]. В этих целях должны быть использованы все культурные силы частей, а начальствующие лица должны приложить все усилия к тому, чтоб вверенные им части своевременно ориентировались о всем происходящем. Все начальники должны находиться в постоянном общении с подчиненными, стремясь давать ответы на возникающие вопросы»[264]. Пожалуй, это единичный случай среди белых офицеров, в большинстве своем чуждых эсеровской идеологии.

Отряд Махина не имел резервов и не превышал даже в лучшие периоды своего существования 3,5 тысячи человек. Стержень отряда, по мнению одного из мемуаристов, составляла рота чехословаков под командованием Гусарека[265]. Другой автор, правда, полагал, что ядро отряда составляли балаковские мужики (Балаково тогда было городом неподалеку от Вольска на самарской стороне Волги)[266].

Сам Махин действовал на левом берегу Волги, на правом его с 30 июля замещал капитан М.Н. Руссет. Махин развивал наступление на Вольск. Его удар удачно пришелся в стык 1-й и 4-й советских армий (общая численность около 28 000 штыков и сабель, около 80 орудий, свыше 380 пулеметов). В общей сложности войска Махина в ходе наступления продвинулись на 40–50 километров[267]. Фронт стабилизировался в 20 километрах от Вольска. Часть войск во главе со штабс-капитаном Л.Л. Касаткиным двигалась по линии железной дороги на Аткарск. Однако основной удар Махина был направлен вниз по Волге. Судя по всему, Махин рассчитывал овладеть Вольском и Саратовом и соединиться с осаждавшими Царицын донскими казаками, однако наступление застопорилось.

Вопрос о стратегии Народной армии остается дискуссионным. Существуют различные версии причин неудачи. Эсеровских деятелей из Комуча иногда обвиняют в преднамеренном ослаблении сил на саратовском направлении из опасения возможного соединения Народной армии с южнорусской контрреволюцией. Такие опасения были вызваны более правой политической линией Добровольческой и Донской армий, а также риском поглощения этими армиями Народной армии[268]. Вследствие этого якобы возобладало стремление наступать на Казань и далее на Нижний Новгород и Москву.

Однако едва ли все было столь однозначно. Председатель Комуча В. К. Вольский отмечал, что как по стратегическим, так и по политическим соображениям было принято решение наступать на Саратов. Занятие этого важного центра позволяло устранить угрозу Уральску и району Самара — Сызрань — Николаевск. Делались расчеты и на антибольшевистские настроения местного населения. С одной стороны, это давало возможность значительно пополнить Народную армию. С другой, лидеры Комуча надеялись на восстание крестьянства Саратовской губернии, которое могло бы подтолкнуть на борьбу с большевиками и соседние губернии[269]. Однако эти планы сорвала заманчивая идея захвата Казани, которая овладела умами товарища управляющего военным ведомством Комуча В. И. Лебедева, корнета Б.К. Фортунатова, капитана А. П. Степанова и подполковника В.О. Каппеля.

Лидер эсеров В.М. Чернов лично познакомился с Махиным летом 1918 г. после того, как сам перешел через линию фронта на территорию Комуча. Махин произвел на Чернова благоприятное впечатление как «демократ по натуре и настоящий социалист по убеждениям»[270]. Впоследствии Чернов заметил: «Единственная смелая наступательная попытка [под]полк[овника] Махина в сторону Саратовской губ., исконного центра аграрных движений, была обессилена тем, что назначенные для его усиления воинские части были самовольно захвачены В.И. Лебедевым и Степановым для улыбавшейся им скороспело задуманной военной авантюры. Эти люди, правда, выгодно отличались от старого генералитета большим пониманием природы Гражданской войны, законным пренебрежением к догмам правильного фронта, наступательным порывом; но притянутые магнитом золотого запаса, эвакуированного большевиками в Казань, и подбодренные случайным перевесом в речных судах, они сочли кружной путь по изгибам Волги — через Симбирск, Казань и Нижний Новгород — тем путем, который, скорее всего, приведет их к Москве. Их движению суждено было захлебнуться в относительно спокойных губерниях Верхнего Поволжья»[271].

Генерал С. А. Щепихин, занимавший тогда в чине полковника должность начальника полевого штаба Поволжского фронта, позднее перечислил те негативные последствия, которые принесло Народной армии взятие Казани: «1) Авторитету главного командования был нанесен удар. Правда, 10 августа, когда я вступил в должность начальника штаба войск Волжского фронта, полковник [А.П.] Степанов был предан полевому суду и вызван в Самару, но он предпочел дезертировать, и я его больше не видал не только в районе Волги, но и много позже, в районе Сибири. [В.И.] Лебедев явился в Самару, по пути к своей новой командировке принес полковнику Чечеку свои извинения, сопроводив их фразой “победителя не судят” и “повинную голову меч не сечет”. 2) Взятие Казани заставило потерять две недели (с 26 июля по 7 августа), в течение которых отряд [В.О.] Каппеля (частично, конечно, не оставляя совершенно Симбирска) с успехом выполнил бы операцию, совместно с батальоном чехов [К.] Воженилека, по ликвидации [В.И.] Чапаева. Вероятно, Николаевск был бы взят не временно, на один день (20 августа), а значительно раньше и навсегда. 3) Продвижение Махина к Вольску тормозилось все время действиями против нашей флотилии, сильно облегчавшей тяжелый путь Махина, того же Чапаева. Можно сказать, что взятие Казани помогло Чапаеву вырасти почти в легендарную фигуру всего Заволжья. 4) Неподчинение Степанова распоряжениям самарского командования отразилось очень