Темные тайны - Джинни Майерс Сэйн

Я опускаюсь на дощатый настил, через несколько секунд Харт вытягивает себя на берег и садится рядом со мной. Он мокрый, перемазанный грязью и тяжело дышит.

– Вероятно, деревяшка сгнила, – говорит он. – Наверное, я до смерти напугал Уилли Нельсона. Когда так на него обрушился. – Он пытается улыбнуться, но у него не очень получается.

Я протягиваю руку и провожу по его груди и рукам, просто, чтобы удостовериться, что Харт цел, но он отстраняется. Харт вытаскивает из кармана рубашки пачку сигарет, но те насквозь мокрые.

– Проклятие, – бормочет он. Потом швыряет испорченную пачку в грязь и встает. – Пошли.

Я следую за Хартом к «Мистической Розе». Мы миновали уже половину пути, когда я оглянулась на реку и увидела, что кто-то рыбачит. Свет фонаря освещает темно-рыжие волосы Кейса, который ловит рыбу на своей залатанной пироге, которую мои друзья в Арканзасе могли бы назвать каноэ. Я слышу, как он насвистывает старую каджунскую мелодию.

Я вздрагиваю, вспомнив о той медальке со святым Себастьяном, спрятанной в моем бельевом ящике. И понимаю, что не сумею долго удержать это в секрете.

Однако я не могу рассказать Харту сегодня, ему и так уже досталось.

Нам требуется еще несколько минут, чтобы добраться до «Мистической Розы», но, когда мы останавливаемся на ступенях крыльца, я бросаю взгляд на пристань.

Там стоит Кейс и ловит рыбу на краю причала, словно находился тут несколько часов. А мы с Хартом оба знаем, что только что проходили мимо него.

Он ловил рыбу в реке.

Но и на пристане тоже он. Провоцирует нас.

Провоцирует Харта.

Кейс даже не поворачивает голову в нашу сторону, но я чувствую, что Харт злится. Его мускулы напрягаются, и он раздувает ноздри, словно разъяренный бык.

– Не надо. – Я кладу руку ему на плечо, но Харт уже завелся, он готов к бою. – Пожалуйста, не сейчас, не сегодня вечером.

Харт долго смотрит на меня, потом вздыхает, прислоняется к столбику крыльца и смотрит на часы.

– Уже полночь, – произносит он. – Твой день рождения закончился.

Колокольчики Евы, с каждым днем их становится больше, трезвонят, как похоронные колокола. Сейчас их, наверное, около двадцати, каждый отличается от других.

– Мне нужно ложиться спать, – говорю я. И Харт кивает.

Я тянусь рукой к двери, но он меня останавливает:

– Что ты скрываешь, Грейси?

– Ничего.

Я ощущаю, как кольцо Элоры прожигает мой карман.

– Чушь, – усмехается он, и от разочарования в его голосе мне становится неловко. – Ты думаешь, я не чувствую этого, когда ты сидишь рядом со мной? – Харт качает головой и понижает голос: – О, Господи. Ты думаешь, я не ощущаю это на вкус, когда ты целовала меня сегодня?

– Харт…

– Послушай, Грейси. Я понимаю, что у всех есть секреты. И если разобраться, я хочу узнать твои не больше, чем ты хочешь узнать мои.

Как бы глупо это ни звучало, но меня беспокоит, что у Харта тоже есть свои тайны. Нечто, что он скрывает от меня, потому что раньше такого не было. В те времена, когда мы были Харт, Элора и Грей. Или Грей, Элора и Харт. В те времена мы все рассказывали друг другу.

Теперь, когда мы всего лишь Грей и Харт… Харт и Грей… многое изменилось. Все эти секреты, словно жидкая грязь, заполняющая пустое пространство в форме Элоры между нами.

Харт хочет взять меня за руку, но я ее отдергиваю. Он смотрит на меня и опять вздыхает.

– Послушай, если ты что-нибудь узнаешь… что-то, что и мне надо знать… я рассчитываю, что ты мне сообщишь. Хорошо? Что бы это ни было.

– Да, – киваю я. – Обязательно.

Вряд ли я смогу сдержать это обещание. Пока у меня одни только вопросы.

Минуту я смотрю ему вслед, а когда отворачиваюсь, то замечаю какое-то движение, мимолетный образ светлых волос, исчезающих за углом соседнего дома.

Ева. Она опять шпионила. Я думаю, не окликнуть ли ее, но сегодня мне этого не хочется.

Войдя в дом, я нащупываю в заднем кармане промокшую поздравительную открытку Харта, но не могу заставить себя открыть ее. Он ведь сказал, что мой день рождения закончился.

Я прячу открытку в ящик с бельем, а потом достаю из кармана кольцо Элоры и надеваю его на палец.

– С днем рождения нас, – шепчу я.

Но в ответ слышу лишь перезвон китайских колокольчиков.

* * *

Я слышу звук взводимого курка рядом с моей головой. Кругом какофония: дождь, ветер и глухие удары моего сердца. Но этот металлический звук раздается громче, чем все остальные. Это как щелканье электрического выключателя. ЩЕЛК. И все гаснет во мраке.

13

Этот образ взводимого курка возникает на следующий день рано утром.

Скорее не образ, а звук.

Щелк.

Я уже наполовину оделась, и этот звук так отчетлив, так реален, что я оглядываюсь через плечо. Просто, чтобы удостовериться.

Голова гудит после вчерашнего. Две бутылки пива – это на две бутылки больше, чем я привыкла. Я больше не могу оставаться в постели и пялиться в потолок.

Лапочка договорилась с Бернадеттой, чтобы она присмотрела за магазином утром, чтобы мы смогли съездить вверх по реке в Кинтер. Я думаю, что она будет готова не раньше, чем через час.

Мне бы сейчас не помешала хорошая долгая пробежка, чтобы избавиться от окостенения ноющих мышц и прочистить голову, но здесь негде бегать. Придется довольствоваться прогулкой.

Я проглатываю таблетку тайленола и выхожу на улицу. Сахарок скулит и следует за мной по пятам, его, наверное, нужно выгулить. Я слышу, как наверху ходит Лапочка, и надеюсь, что очень скоро она выведет собаку на улицу.

Когда я выхожу на крыльцо, чтобы натянуть резиновые сапоги, меня приветствует какофония колокольчиков Евы. Сейчас они развешаны вдоль всей стены дома, и она стоит на кухонном стуле, привязывая очередной экземпляр, изготовленный из металлического хлама: пара ключей, игрушечная машинка, мерная ложка, комплект сережек в форме больших колец.

– Неужели эти штуки не будят тебя ночью? – спрашиваю я.

– Нет. – Ева балансирует босыми ногами на стуле, вытянувшись вверх на цыпочках и подняв руки над головой, – привязывает на леску грузило. – Они помогают мне уснуть.

Волосы у Евы потускнели, истончились, и, когда она бросает взгляд в мою сторону, глаза выглядят немного дикими. Я догадываюсь, что я не единственный человек, которому не спится спокойно этим летом.

Я поворачиваюсь и шагаю по дощатому настилу к старой понтонной лодке. Просто по привычке, а потом я вспоминаю о Харте, о том поцелуе прошлой ночью.