Человек должен жить - Владимир Лучосин

Часа два я просидел на подоконнике в коридоре, глядя на перемигивающиеся огоньки сонного города. Потом пошел к Вадиму Павловичу и спросил, что мне делать.

— Книга есть? — спросил он.

— Нет.

— Ну, попросите у больных, развлекитесь. А поступит новый больной, будем вместе принимать. Можете посидеть в приемном покое. Там Милочка сегодня дежурит. С ней побеседуйте. Она и книгу вам достанет.

Мне не хотелось беседовать с какой-то Милочкой. О чем, в самом деле, я мог бы беседовать с ней? А поиграть с девчонкой не было расположения. Я пошел вниз, в свою ординаторскую, снял туфли, пиджак, брюки, взял с этажерки номер «Хирургии» и лег на диван. Я читал все статьи подряд и все-таки не мог нагнать на себя сон.

В коридоре кто-то быстро прошел. Шаги угасли. Снова кто-то прошел, очень быстро. Хоть бы не было операций! На сегодня с меня хватит.

…Два высоких окна были светлы. Семь часов, батюшки! Скоро придет Золотов, а я валяюсь в одних трусах. Протянул руку к стулу — пиджак висел на спинке, а брюк не было. Кровь ударила в голову. Чей-то голос, не то Веры, не то Аллы, пропел дурацкие слова: «Вот так трюк, хирург без брюк». На мгновение я почувствовал себя бесконечно несчастным, Хуже, чем после той мерзкой сцены с Редькиным в палате. Опять этот пьяный шут! Он? Нет, тут имеется другой вопросик: если так шутят над врачом, значит он потерял уважение… трюк — без брюк. Что-то холодное заворочалось в животе. К счастью, чувство юмора редко покидает меня надолго. Я взглянул на свои голые ноги с хорошо развитыми мускулами икр и расхохотался. Гладиатор, штаны проспал! В следующий раз запирайся на ключ, люди — паршивая штучка.

В чемодане у меня, конечно, были вторые брюки. Однако кого послать в школу? Санитарку нельзя: через полчаса вся больница подымет меня на смех. А Золотов… О, этот не потерпит, чтобы об его отделении ходили анекдоты.

Закрыв ординаторскую на ключ, я надел халат и выглянул в окно. Ни души. Слава богу, что я ночевал на первом этаже! Пиджак под мышку и вниз, на землю.

Вот когда пригодился секретный лаз Редькина.

Очутившись в парке, за забором, в том месте, где вчера выпивали мои больные, я почувствовал себя в безопасности.

Горсад был пуст.

Я стоял в мокрых кустах желтой акации и смотрел по сторонам. Никого.

Вдруг я увидел парнишку лет тринадцати. Он быстро шел от стадиона к озеру. На солнце поблескивала бамбуковая удочка.

— О-гей! — крикнул я ему из кустов.

Парнишка остановился.

— Давай сюда!

Он подумал и пошел ко мне.

— Хочешь заработать десятку? — спросил я. — Отнеси записку.

— Куда нести-то?

— Во вторую начальную школу. Моему другу. — У парнишки были белесые, как у Каши, волосы и захаровские кошачьи глаза.

— Ладно, — снисходительно сказал он. — Пиши…

Я вытащил авторучку, начал писать Захарову, примостившись на пне.

Парнишка склонил надо мной голову.

— Валяй. Быстро. Одна нога здесь, другая там. Удочку-то оставь.

Парнишка прислонил удочку к стволу березы.

— На старт! — подмигнул ему я. — Начинаем забег на тысячу пятьсот метров по пересеченной местности. Выступает чемпион…

Он засмеялся и побежал, петляя между деревьями.

Аллея была посыпана желтым песком. На песке четко отпечатались две пары следов: одни крупные — от широких туфель, другие — миниатюрные, узкие, с ямкой от невысокого каблучка. Следы некоторое время тянулись рядом, маленькие — справа от широких, но вот те и другие как-то завихлялись и вдруг повернулись — носки к носкам.

— Эй, артист! — услышал я за своей спиной голос Захарова. — Чего там ищешь?

— Так, ничего. Забавная история. Глупая, как жизнь.

Я затоптал тапочкой спутавшиеся следы и дал парнишке двадцать пять рублей. Подхватив удочку, он помчался к озеру.

— Ни черта не понимаю! Что у тебя за ночные приключения? — спросил Захаров. Он протянул мне сверток.

— Николай, — спросил я его, натягивая брюки. Они были немного не в тон пиджаку, но ничего, здесь это сойдет. — Николай, почему у людей все в конце концов выходит наружу? Они не хотели бы кое-когда оставлять следов. А следы-то остаются.

— Иди-ка спать, парень, — ответил Захаров.

Спать не пришлось. Пришлось выдержать пренеприятное объяснение с Золотовым.

— Объясните свое поведение, — сказал он сухо, когда после завтрака я пришел в ординаторскую.

— Мое поведение? — спросил я.

— Вам надо разжевать и положить в рот? — спросил он. — Извольте! Что за мальчишество лазать через окно? Напустили тучу мух. Окно — настежь.

— Извините меня, Борис Наумович… Я вылез позагорать.

— Всех мух выловить! О выполнении доложите. Приступайте! — Он, подымая халатом ветер, вышел из ординаторской.

Я крикнул санитарку и сказал, что Золотов велел немедленно уничтожить мух. Мы раскрыли все окна и начали махать полотенцами. В десять у меня назначена встреча с Верой, и нужно было спешить. Наконец в ординаторской осталось четыре мухи. Они сидели на потолке и никак не хотели покидать теплый золотовский кабинет. Им было наплевать на то, что мы старались вовсю. Пришлось забраться на шкаф, чтобы дотянуться до этих тварей.

Времени оставалось в обрез, а Золотова я не мог найти нигде. Нина сказала, что, кажется, он в родилке. Я снял телефонную трубку.

— Родильное отделение слушает. Кто говорит?

— Гринин! — ответил я и услышал, как сестра сказала: «Девочки, узнайте, родила Гринина или нет?»

Фу! Я бросил трубку на рычаг и побежал в родилку. Придирчивая акушерка не пропускала меня до тех пор, пока я не надел на мой очень чистый халат еще один, роддомовский.

— Все сделано, — доложил я Золотову.

— Как прикажете понимать? — спросил он, нахмурившись.

— В прямом смысле, — ответил я.

— Вам что-нибудь понятно? — спросил он у врача акушера-гинеколога.

Та пожала плечами. У нее были красиво завитые каштановые волосы.

— Вот видите, и доктор не понимает, — сказал Золотов.

Я ни за что не сказал бы ему тех слов, которых он от меня добивался, если бы не спешил.

— Все мухи выловлены!

— Ну вот! Теперь и доктору понятно.

Врачиха рассмеялась.

— Так вот, — более дружелюбно сказал Золотов, — мух наловились, теперь готовьтесь к ассистированию.

— Не могу, — перебил я. — У меня заказан телефонный разговор с Москвой.

— В это время Москву не дают, — сказал Золотов.

— А вот у меня заказ приняли.

— Как вам угодно, — сказал Золотов и повернулся ко мне спиной.

Я опоздал на десять минут и проклинал все на свете, расхаживая возле почты по тротуару. Веры не было. Стрелка на почтовых часах перепрыгивала с минуты на минуту. Постоит и прыгнет. Потом снова постоит и прыгнет на следующее деление.

Может быть, даже хорошо, что встреча с Верой не состоится? Принесет ли она счастье? Красивая статуэтка в квартире… С другой стороны, когда парень встречается с девушкой, разве всегда нужно думать о браке? В аспирантуру без Аллы не попадешь. Профессор сделает все возможное — и даже невозможное! — чтобы провалить меня. Он выполнит любую прихоть своей единственной дочери.

— Здравствуй, доктор!

Я обернулся и уже не мог больше думать ни о чем. Передо мною стояла Вера.

— Я решил, что ты не придешь, — сказал я, смущенный и взволнованный.

— И ошибся в диагнозе, доктор?

— Зови меня Юрой.

— Мне нравится это имя, — ответила она.

— Пойдем куда-нибудь, — сказал я, — подальше от людей.

Она посмотрела мне в глаза. У нее были умные глаза. Немножко кокетства и ни грамма наивности.

— Зачем уходить от людей?

— Хочу видеть только тебя!

— И в толпе, если захочешь, можно видеть лишь одну.

Я не нашелся что возразить. В ларьке я купил две большие плитки шоколада, сунул их в карман пиджака.

Скоро мы были за городом. Справа возвышалась насыпь железнодорожного полотна, слева раскинулся залитый солнцем нескошенный луг. Белые, желтые, фиолетовые и красные цветы. Благоухающая зелень, а за ней ярко-синее озеро.

Вера шла так красиво, как никто до нее не ходил.

Я смотрел на нее сзади, смотрел на чуть распушившиеся волосы, на ее талию, перетянутую белым шелковым пояском, на ее загорелые ноги в легких коричневых тапках. Тысячелетняя история. Идет женщина, как будто летит над землей, а ты жадно смотришь ей вслед, и хочется идти рядом. Два следа рядом — от широких туфель и маленький, с ямочкой от каблучка. Они тянутся рядом. До поры до времени.

Я взял Веру за руку. Она посмотрела мне в глаза, вырвала руку, побежала по тропинке, которая все еще вилась вдоль железнодорожной насыпи. Я побежал, догнал и по-прежнему шел сзади и глядел, как она идет, как слегка морщинится на ней белый шелк. И как выступают на спине пуговицы лифа.