Скоро Москва - Анна Шипилова

«ящика», как называет его дедушка, – закрытого завода с тусклой табличкой около ворот – каждый день по несколько раз: в школу и из школы, в магазин, на почту за марками и конвертами для дедушки и в аптеку за корвалолом и валидолом для него же. Мир она воспринимает так: с одной стороны серый бетонный забор «кубиками», а с другой – дорога и обкорнанные тополя. Окна их квартиры выходят на задворки завода – каждое утро Машу будят мусоровозы, въезжающие и выезжающие из лязгающих ворот. Когда дедушка выпивает, то может хлопнуть ладонью по рассохшемуся столу, погрозить соленым хрустящим огурцом в сторону окон и сказать что-то страшное и непонятное: «Там собак ножами режут» или «Эмбрионы двухголовые оттуда выбрасывают в мусорку в кровавых пеленках. Я все вижу!»

Жэковскому электрику дяде Саше он жалуется:

– Травят нас оттуда гамма-излучением, да, Сань? Вот дочь мою, Варюшку, всю жизнь травили, и она стала шмарой и уехала в Москву, а была светлая голова, в школе одни пятерки по труду! Вон, прихватки она шила. – Он кивает на заскорузлые, с черными подпалинами ситцевые варежки в цветочек, висящие на гвоздике под глянцевыми блюдцами с портретами Ленина и Сталина. – Теперь одна у меня радость – Машенька. – Он притягивает к себе проходящую мимо внучку, гладит по голове мокрыми от рассола пальцами и целует в макушку, дыхнув перегаром. – У Машеньки пять по истории и русскому, будет на радио работать.

Маша смотрит на блюдца, в которых отражается закатное солнце, и лица кажутся ей живыми.

Вещи Маша донашивает за соседскими детьми: зная, что они живут на одну дедушкину пенсию, соседки собирают вещи по родственникам и подругам. Дедушка проводит жесткую ревизию: платья с легкомысленными нашитыми бантиками и юбки в цветочек выбрасывает, оставляет только штаны и майки, футболки и свитера темно-коричневых, бурых и свекольных цветов – темные, немаркие вещи.

– Светлое не настираешься, – ворчит он, замачивая в тазу с натертым на терке хозяйственным мылом вещи, свои синие треники и Машину байковую пижаму, и засыпая содой – от радиации.

Когда Маша вызывается помочь, он отвечает, не разгибаясь от таза:

– Иди учись, постирать я сам могу, а у тебя контрольная скоро.

После обеда дедушка, покемарив, садится писать письма, вырывая листки из Машиных тетрадей. Маша подглядывает из-за его плеча, он пишет: «Дорогой Иосиф Виссарионович!» или «Родной близкий тов. Сталин», «сознаю, что отнимаю у Вас драгоценное время», «прошу обратить внимание на товарищей на местах» – когда дедушкину «ракушку» у дома признают незаконным строением, и «ядовитая голова гидры прячется в администрации Советского района» – когда на месте их СНТ решают построить федеральную трассу и начинают сносить дома. Дачные ведра и лопаты, старый велосипед «Украина», корзины для грибов и сломанные зонты перекочевывают на их балкон. «Всегда задавай себе вопрос – хороший ли ты человек и коммунист?» – пишет дедушка в Машином дневнике, который читает каждый вечер. Вместо кукол и мягких игрушек дедушка дарит Маше танки, и металлический конструктор, и книгу «Логические задачи для мальчиков». Раз в две недели стрижет ее волосы машинкой – от вшей. В задачах нет ответов, и Маша никогда так и не узнает, правильно ли она посадила в лодку козу и волка, а пастуха оставила на берегу.

У дедушки над кроватью прибита книжная полка, каждый вечер он достает одну из книг, открывает на замусоленной странице и читает вслух – Маше полагается слушать, свои книги она читать в это время не может, и за «вольности» дедушка может запереть ее на ночь в ванной с выключенным светом. Читает дедушка медленно, делает паузы, на каких-то словах повышает голос и поворачивается к Маше, проверяя, слушает ли она его. Маша сидит в своей кровати и не отрываясь глядит на дедушку.

– Ложись, – закончив читать, говорит он, – изба-читальня на сегодня закрывается.

Маше снится изба, в которой везде расставлены книги: не только дедушкины, с полки, но и школьные, книги из библиотеки, книги одноклассниц, которыми они обмениваются. Она ходит по ней почему-то в лаптях, скрипя половицами, топает и распугивает мышей, не давая им грызть книги. Дедушка во сне растапливает печь – Маша видит, что в ведре вместо поленьев книги в мягкой обложке: детективы про милиционеров, убийства из-за наследства или из-за измен. Дедушка бросает очередную книгу в огонь.

– Время было такое, пойми, мы ни при чем, одна дверь закрылась, другая открылась, и хлынули оттуда на нас всякие ублюдки и шушера, кока-кола, фильмы про блядство, песни без мелодии, один ихний мат, факи эти, и на хуя нам такая свобода, от которой блевать хочется и трупы на улицах валяются.

Избу заволакивает дым, и Маша просыпается: дедушка спалил гречку на плите и матерится.

Пока Маша после школы делает уроки, дедушка приговаривает:

– Нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять трудящиеся.

Погулять на улицу он отпускает ее, только проверив все задания по дневнику – даже на несколько дней вперед. Маша всегда гуляет под окнами, там, где ее видно из квартиры, играет с мальчиками в ободранный сдутый мяч, а когда мальчиков нет – лепит куличики с малышами. Девочки ее, одетую в мальчишескую одежду и коротко подстриженную, в свою компанию не берут. Перед ужином раскрасневшийся и пахнущий перегаром дедушка выходит во двор, здоровается с соседками, которые приглядывают за детьми, любовно окидывает взглядом сушащуюся на веревках одежду, сломанные качели, валяющихся в песке собак и греющихся на солнце котов, стоящие на последнем приколе машины со сдутыми шинами, вдыхает воздух с горьким запахом стирола и ручкается со слесарем Михалычем.

– Погода шепчет, а, Михалыч? – Он зовет внучку: – Машок! Ужинать и спать! – И добавляет бабушкам: – А на ночь мы читаем Отца народов!

Когда он уходит, бабушки крестятся.

В девятом классе Машу отправляют на областную олимпиаду по истории защищать честь школы. Она наизусть цитирует все самые известные речи Сталина: о текущем моменте и о кадрах, которые решают все, о многонациональном государстве и о победе над Германией – ее рвение очень нравится учительницам. На олимпиаде Маша проваливается – не занимает никакого места, вопросы ей попадаются про царей и дипломатов, русско-японскую войну – дореволюционный период она знает плохо, зато советский отскакивает от зубов по годам и месяцам – съезды, указы, освобожденные Красной армией города. Несколько дней она боится признаться, что провалилась на олимпиаде, и вышивает крестиком портрет вождя – подарить дедушке, чтобы он не сердился.

– Все никак не успокоятся со своим кровавым царским режимом, – говорит он, – еще и учить заставляют, когда кто-то отперделся и помер и кто сколько солдат и матросов отправил за себя на смерть. Мы столько не учили, зато знали наизусть все