Тридцать пять родинок - П. Ёлкин

А как ищут Настоящую Любовь, знаете? Вот я тоже не знал, как ее ищут, зато отлично знал, как именно находят.

Во всех книжках, во всех фильмах Главный Герой (ну, к примеру, такой молодой рыжеватый блондин, а почему бы, собственно, и нет?) спасает Главную Героиню (тут образ уже был слегка расплывчатый, нечеткий, но главное, чтобы давала) от какой-нибудь смертельной опасности (тут уже выбор был богатый: можно вынести из пожара, из рушащегося дома, но лучше всего, конечно, спасти утопающую — типа она вся такая в мокром, облепившем тело платье, ая ей делаю искусственное дыхание. Елки, я даже научился правильно делать искусственное дыхание, потому что обидно было бы, ты, понимаешь, нырял за ней, нырял, потом греб одной рукой, как раненый Чапай какой-нибудь, с девчонкой на плече, потом, кряхтя, вытащил ее на берег, быстрый взгляд — типа, чтобы убедиться, что да, все без обману, девка досталась красивая-я-я-я! — и начинаешь ее откачивать, а потом приезжает «скорая», санитарки так смотрят на девку с грустью, мол, жалко, такая красота и так рано померла… А я так горестно: «Как померла?» А они: «Ну ты, дурак, голову ж надо было назад закидывать, а так у нее язык запал, и все, померла. Так что отпускай давай, хватит за нее цепляться, мы ее в морг забираем!» И вот я типа стою весь такой грустный, мол, тока-тока встретил Настоящую Любовь, и на тебе, такая скорая разлука. Не считая того, что, пока я ее из воды доставал, у меня еще и один ботинок потерялся… Нет-нет-нет, так быть не должно, поэтому искусственное дыхание я научился делать в первую очередь.

Ну, короче, все это должно было получиться так, что я спасаю какую-нибудь девчонку от какой-нибудь смертельной опасности, она открывает глаза, смотрит на меня Тем Самым Взглядом, и тут я понимаю, что это и есть та самая Настоящая Любовь, а дальше все сразу будет очень хорошо.

Ну и, в общем, из-за этой ерунды я постоянно был как бы на взводе, в боевой, так сказать, готовности. Вот чуть услышу где визг тормозов или на горизонте дым вдруг увижу, прямо сразу меня ноги будто сами туда несут, и уже на бегу я прямо рукава за*censored*ваю, типа «Я тут, Настоящая Любовь, потерпи еще немножко, я уже близко!».

И вот как-то летним вечером, типа слегка сумерки уже, иду я себе спокойно по платформе Лианозово, проезжает тут мимо меня электричка и встает, но я не бегу на нее, хоть до последнего вагона метров десять. Просто я расписание только что в кассе посмотрел: мне на Новодачную надо, а эта электричка останавливается только по большим станциям, а Новодачную пролетает.

И тут я вижу, как какая-то девчонка лет шестнадцати цепко так, как обезьянка, с платформы залезает на заднее стекло кабины машиниста. Ну, не на само стекло, конечно, а там снизу такие приступочки, так вот она по ним так быстро — шмыг-шмыг — и уже как бы полулежит слева на стекле, держится за какие-то прихваточки сверху. Я жду, что сейчас, мол, как вылезет из кабины машинист и шуганет ее оттуда — так нет же, нету в кабине машиниста, никто не вылезает и не шугает! А вместо этого — смотрю, вторая девчонка тоже с платформы так лезет. Ну, тут я и сообразил, мол, судьба подкидывает мне шанс! Ща я спасу, ох как спасу-то!

Подбегаю я быстро, хватаю ближнюю девчонку за куртку и стаскиваю ее обратно на платформу. Опа! Считай, спас! Но только, во-первых, девчонка не особо симпатичная попалась, это раз, а во-вторых — как-то не чувствует она себя спасенной, то есть не хлопает на меня огромными ресницами и не улыбается так застенчиво, а, наоборот, пинает меня ногами и кричит: «Пусти, урод!» Тут вторая девчонка, которая уже далеко на стекле, слышит, как с шипением закрываются двери, поворачивается и орет, типа «Ну где ты там, дура?».

И тут я понимаю, что вон именно та девчонка и есть мой шанс. То есть она красивее значительно, самый спасабельный вариант. И я прямо представляю, как поезд на скорости летит, у нее одна рука с прихватки срывается, я ее на всей этой скорости подхватываю, и вот она уже смотрит на меня Тем Самым Взглядом. Короче, я и сам заметить не успел, как уже оказался там, на стекле, и типа устраиваюсь поудобнее, чтобы подхватить ту девчонку, когда она падать начнет.

Но тут поезд тронулся, и я с ужасом понял, что, ребята, мне конец. Может, я просто куда-то не туда встал или за что-то неправильное схватился, но как только мы поехали, я понял: ща шлепнусь, ну вот прямо сейчас!

Мне бы, дураку, конечно, и шлепнуться бы, пока скорость была маленькая, но вместо этого я просто впечатался, влился в стекло, руками в какие-то еле-еле выступающие бобышки вцепился, ноги в какие-то крохотные трещинки прямо впечатал и, блин, просто присосался к этой электричке.

Я проклял всех.

Тех, кто строил такие неудобные электрические поезда.

Тех, кто составлял это уродское расписание, потому что я-то помнил, что две следующие платформы мы проезжаем без остановок.

Ту девчонку, которую я стащил со стекла.

И самое главное — ту, которая тут у меня под боком радостно визжала от счастья. То есть мне кранты, а она радуется!

Короче, возле Долгопрудной электричка начала тормозить, я постепенно успокоился, мол, живой, и тут вдруг, извините, чувствую, что не заметил, как легкую струйку к себе в джинсы подпустил.

А девчонка, которая от радости и счастья только что визжала, со словами «Ну все, Светик, слезаем!» поворачивается ко мне и вдруг видит, что тот силуэт, который она краем глаза видела, это не ее подруга Светка, а вовсе какой-то другой парень. Электричка останавливается, она начинает карабкаться в мою сторону и мне кричит, мол, слезай скорее, а я понимаю, что у меня штаны-то мокрые! То есть если я сейчас слезу, то и сама девчонка, и все люди на платформе, которые на нас и так руками показывают, — они ж увидят, что я подмочил штаны! То есть понятно, что не со страху, что я просто, ну, как бы это поточнее сформулировать, отвлекся, вот! — но никто ж не сообразит, все будут думать, что именно со страху… Пока я об этом размышлял, двери вдруг снова зашипели, девчонка из-за меня слезть так и не смогла, поэтому зашипела, на меня громче дверей, полезла обратно на свое место, и поезд снова тронулся…

И тут я снова понял, что вот теперь уже точно конец мне настал, начал ненавидеть пассажиров на той платформе и себя за то, что из-за них не слез, потому что был бы живой, дурень. Короче, опять я присасываюсь к этому стеклу всеми своими пупырышками что твой осьминог, и электричка летит, теперь аж до самой Лобни.

Пока мы туда ехали, девчонка уже от радости не визжала, а кричала мне, наверное, что-то обидное, но мне уже было пофиг — я уже дал себе страшную клятву, что даже если на остановке вдруг выяснится, что я обосрался, я все равно на следующей остановке слезу, пусть эти дурацкие пассажиры смотрят и думают что хотят. А вот и хрена, ребята. Когда поезд остановился и я радостно собрался слезть на платформу, вдруг выяснилось, что у меня пальцы просто не разжимаются. Ну вот не разжимаются, и все тут, я просто с места сдвинуться не могу.

А с девчонкой уже истерика — она хочет слезть, а мимо меня никак пробраться не может. Она на меня уже орет почем зря и даже плеваться пытается, да только получается у нее плохо; и я ее понимаю, потому что у меня у самого во рту все пересохло.

Пока я дергался, пытаясь разжать пальцы, двери снова зашипели, поезд тронулся, и я снова судорожно стал пальцы обратно зажимать. Беда была в том, что я в расписание дальше Лобни не заглядывал и уже просто не помнил, когда будет следующая остановка. Но я хорошо понимал, что — нет, не доеду я до нее. Это точно. То есть это ощущение, когда ты понимаешь, что все, а сделать ничего уже не можешь, вот это ощущение я прочувствовал до конца.

И вот тут случилось чудо. Толи все-таки кто-то докричался до машиниста, что у него на заднем стекле зайцы, то ли светофор на выезде был еще красный, я не знаю. Но электричка вдруг дернулась и встала.

Девчонка больше терпеть не могла, с воем выпустила те прихваточки, за которые держалась, и сползла вниз, шлепнулась прямо на рельсы. Я понял, что, если не сделаю так же, другого шанса выжить у меня просто не будет, тоже заорал что есть сил и пальцы все же отпустил. Сползая вниз, я ободрал себе брюхо о какие-то железки и, шлепнувшись на шпалы, офигительно стукнулся коленкой, но это все была ерунда, — главное, я вдруг понял, что БУДУ ЖИТЬ.

Не знаю, сколько мы с этой девкой лежали там на рельсах, помню только, что пассажиры толпились сверху на платформе и показывали пальцами. Но тут я понял, что, как только электричка уедет, пассажиры начнут спрыгивать вниз, и вполне возможно, что нас сдадут в милицию. Схватил я девчонку и утянул под платформу, а там уже вдвоем, на четвереньках, мы с ней ползли еще метров десять, пока электричка вдруг не тронулась. Мы оба сообразили, что добровольцы могут полезть искать нас под платформой, поэтому ползли на дрожащих руках и коленках среди вонючего мусора, выкатились вбок к какой-то канаве и по этой канаве, в довольно уже темных сумерках, доползли до какой-то лавочки.