Тридцать пять родинок - П. Ёлкин

Такие девчонки быстро брали дело в свои руки, и не успевал темнокожий студент хлопнуть ушами, как его окручивали.

Были, конечно, и офигительные девчонки, которых просто перло от негритянских ребят, но таких по общему впечатлению было значительно меньше. Ну и вели они себя не так, как девчонки из первой категории. Когда неминуемо наступало время прощаться, девчонки, которых просто торкало от негритянских ребят, говорили своему кавалеру: «Пока-пока!» — и немедленно находили себе нового.

Но те, кто боялся даже загадывать, что же будет, когда мил-друг уедет с Советчины на свою жаркую родину, строили обычные женские козни. «Милый, у нас будет ребенок, придется жениться!» Что ж тут необычного, даже если это сказано по-английски?

Если паренек был не против, такие дела решались веселым пирком да за свадебку. А если паренька на родной африканской земле дожидалась черна девица, он в ответ своей временной подружке, как водится, заявлял: «На фиг, на фиг! Разбирайся сама!» Тоже вполне обычные слова, даже если их произносить на английском.

И вот тогда закипало дело об установлении факта отцовства — и здравствуй, советский суд, самый гуманный суд в мире!

По нашим гуманным советским законам каждому нерусскоязычному участнику процесса был положен переводчик — по желанию, конечно. И вот таким судебным переводчиком предложил мне подрабатывать Папа Док — по двадцать пять рублей за, так сказать, судный день.

Он бы и сам мог перевести все, что надо, но в делах об установлении отцовства вся линия защиты строилась по теме «А хрен его знает, который из них!».

То есть призванные на процесс свидетелями соседи и родственники заранее репетировали обличительные слова: мол, да-да, именно этот парень ходил к нашей дорогой девушке, узнаю его, конечно. Но в нужный момент в качестве свидетелей в зал заседаний входил пяток темнокожих ребят одинакового роста и в одинаковой одежде, и свидетелям предлагалось вот прямо сейчас, прямо на месте выбрать — кого же из них они видели 12 мая прошлого года выходящим из квартиры их соседки? Соседи и родственники вздыхали, разводили руками, шумно сморкались и под конец плевались в сердцах: «Блин, да кто ж их тут разберет??»

При такой линии защиты, когда главная мысль была «все они на одно лицо», очень яркая внешность Папы Дока в зале заседаний выглядела бы просто-таки диссонансом, поэтому лично присутствовать на заседаниях в качестве переводчика он не хотел.

Когда я с облегчением принял предложение подрабатывать переводчиком, Папа Док одобрительно похлопал меня по плечу, отчего я въехал в землю еще на пару сантиметров, повернулся и пошел к своей машине.

— Папа Док? — осторожно обратился я к его удаляющейся спине. — Так что про Мелиссу-то? Можно мне с ней гулять? Я, честно, не обижу!

Папа Док обернулся и ехидно хмыкнул:

— Не обижу… Ты, блин, себя в зеркало видел?

Впрягся я, стало быть, переводчиком подрабатывать. По тамошним временам 25 рублей были деньги немалые, тем более что судебные заседания длились всего часа по три, ну, даже если ждать очереди приходилось час — все равно получалось вполне шоколадно. Но риск… риск был, конечно, большой. Дело в том, что Папа Док каждый раз требовал с меня подробного отчета о заседании. Планировал, стало быть, линию защиты. И каждый раз я чувствовал себя главным героем боевика «Бегущий по лезвию бритвы».

Папа Док был воинствующим антирасистом.

Не, я понимаю, при его работе нелюбви к расизму избежать было просто невозможно. Но Папа Док начинал трястись от ярости при любом упоминании цвета кожи.

Единственный раз я услышал от него слово «негр», когда он излагал мне свою точку зрения по этому вопросу. По его словам, какие-то исследователи проводили в Америке опрос: «Согласились бы вы, чтобы ваша сестра/дочь вышла замуж за негра?» И они посчитали расистскими даже ответы: «Конечно, я был бы не против». Единственный ответ, который принимался как нерасистский: «А что такое негр?»

Узнав, таким образом, Папы-Докино видение мира, я старательно обходил в разговорах с ним любые упоминания цвета кожи или расы. Но как можно было деликатно обойти эту тему, когда защита почти во всех делах строилась именно на том, что все темнокожие студенты для простых советских граждан — на одно лицо? То есть, как только мы встречались и я заводил свой рассказ про суд, Папа Док начинал метаться по машине, стучать огромными кулаками по коленям, потом, разойдясь не на шутку, выпрыгивал на улицу и с криками «Свиньи! Тупые, безграмотные свиньи!» начинал отвешивать пинки и удары по деревьям и фонарным столбам, да так, что лоскутами слезала кора и крошился бетон. Отведя душу, он снова забирался в машину и, скрипя зубами, хватался за руль: «Продолжай!» Вы не можете себе представить, что такое — сидеть в машине с таким человеком, когда он в ярости. Это просто ужас, поверьте мне на слово, дорогие мои.

Короче, с трудом пережив несколько процессов, я решил для себя: с меня хватит. Ну все, ну не могу я больше, никакие деньги этого не стоят. Причины своего решения скрывать не стал.

— Хороший ты мужик, Папа Док, но из-за твоего фанатизма я просто трясусь от страха. Нервы не железные у меня, вот что!

— Я так и думал, — хмыкнул в ответ заместитель консула. — У тебя ж на морде написано, что ты трусишь.

Только я думал, что ты продержишься подольше. Ну да, впрочем, не ты первый, не ты последний…

На том мы с ним тогда и попрощались.

И вот спустя много лет, когда в Москве открыли первый «Макдоналдс», повел я как-то туда свою дочечку. В новостях показывали огромную очередь из желающих попробовать заморских гамбургеров, но то, что мы увидели, выйдя из метро на Пушкинской, не влезло бы ни в один телевизор. Стоять в такой очереди на морозе с четырехлетней девчонкой было просто нереально, поэтому я решил возвращаться домой. Ну, иду я себе с дочечкой на руках вдоль металлического ограждения и вдруг чувствую, как ноги у меня отрываются от асфальта. Я даже не понял, что такое получилось, но я перелетаю через ограждение и оказываюсь возле входа в фастфуд.

— Привет, Послан! — раздается рев у меня над ухом.

Блин, это же Папа Док! Пропершись по дипломатическому паспорту сквозь охранников мимо очереди, он неизвестно каким образом углядел меня и с такой же легкостью, с какой я нес на руках дочечку, перетащил нас обоих к себе.

— Это твоя дочка, да, Послан?

Представьте себе картину: огромный мужик на вытянутых руках держит под задницу на весу взрослого парня, а тот, болтая ногами в воздухе, держит на руках четырехлетнюю девчонку.

Представили?

А вот теперь представьте дальше.

Сладко сопящая у меня на руках дочечка проснулась от громогласного баса и, протерев заспанные глазки, на хорошем английском звонко воскликнула во всеуслышание:

— Папа, смотри — говорящая обезьяна!

Ой!!!

У меня перед глазами пронеслась картина: замахнувшись, Папа Док зашвыривает нас обоих на крышу «Макдоналдса». Пли нет — он берет меня за ноги и разрывает пополам, как цыпленка табака. Пли просто прихлопывает нас обоих ладонью, как двух комаров.

Ой-ой-ой…

Но совершенно неожиданно Папа Док бережно поставил нас на асфальт, ухватился за живот и заржал так, что нам обоим пришлось зажать уши. В первый раз я слышал его смех — не забуду такого грохота никогда.

И до сих пор я помню его слова, еле различимые сквозь хохот:

— Да-а, Послан. Красиво трындеть по-английски — это у вас семейное!

Про Моральный Долг

Я понимаю, что сейчас неприлично признаваться в том, что пусть даже иногда заходишь в БигМачную, так что мне надо по-быстрому вернуться чуть назад и признаться, откуда взялись у меня такие плебейские привычки.

Ну вот представьте, какой-нибудь нормальный мужик, который и сам хорошо готовит, и может позволить себе ходить в приличный ресторан, каждый месяц приходит навестить своего деда, живущего на другом конце города, и сидит жует какие-то пирожки, которые старик сам испек для своего внука. И тесто у тех пирожков невкусное, и на начинку дед пустил какой-то переваренный рис, да еще и недопек вдобавок все это, а мужик сидит жует, глотает — не давится. Потому что тридцать лет назад, когда мужик был еще школьником и жил с дедом в этой самой квартире, дед, бывало, в воскресенье радостно за завтраком оглядывал собравшуюся в кухне родню и спрашивал: «Ну что, байстрюки, а не испечь ли мне вам пирогов?» И начинался праздник: ребятню посылали в магазин, на кухне женщины месили тесто, дед придирчиво следил за тем, как закипает бульон с мясом для начинки, и помешивал лук, шкварчащий на сковородке.

И вот именно из-за тех дней заходит мужик к своему деду, заходит и сидит жует пирожки, криво вылепленные узловатыми стариковскими пальцами, несмотря на то что где-то уже ждут его друзья, чтобы перекинуться в покер, или, например, настраивает звук его любимый ансамбль в каком-то клубе, или застывает перед зеркалом, в последний раз придирчиво оглядывая себя, молодая подружка.