Тридцать пять родинок - П. Ёлкин

В общем, огорчился я тогда сильно, с дружбаном своим поругался, мол, скотина — мог бы и предупредить.

Короче, больше я в таких экспериментах участия не принимал.

Но запомнил навсегда — есть свои глаза, значит, так и говори, что видишь.

А если кто-то на синий говорит, что это красный, то проще уйти подобру-поздорову, даже если рядом девчонка красивая. Может, даже тем более, если девчонка: значит, там нечисто, все над тобой эксперименты ставят, и только ты один, как лох, про это не догадываешься.

Про пьянку

В моем институте тогда трудился потешный латинист. Ну, потешный, конечно, чисто внешне — худющий, осунувшийся, карикатурный такой латинист, лет пятидесяти, регулярно заправлявший в торчащие над брюками кальсоны свой вязаный жилет. Но по характеру, конечно, ничего в нем забавного не было, а даже и наоборот — гад был страшный. Как и всякий подвинутый на своем предмете преподаватель, он искренне считал, что латынь — основа основ всех наук. «Человек, не умеющий бегло читать в оригинале Гая Петрония Арбитра или поспорить на родном языке с Марком Туллием Цицероном по проблемам мироустройства, недостоин называться советским учителем! — с яростью наворачивал он на палец свою козлиную бородку, роняя оттуда куски вчерашней яичницы. — И не будет им называться, это я вам гарантирую!»

Блин, а может, я хотел читать охотно Апулея, а Цицерона не читать, но спорить с этим придурком было бесполезно: как-то раз, увидев в зеркале свою худобу, он почему-то вбил себе в голову, что у него не глисты, а чахотка, и, положив руку на случайно подвернувшуюся книжку Люциллия Гая, поклялся перед путешествием в царство Орка воспитать из своих студентов плеяду знатных латинистов.

Короче, последним экзаменом первой сессии в нашей группе была латынь, и этот гад зарезал одиннадцать человек из четырнадцати.

Представьте себе картину, стоят в коридоре зареванные первокурсницы, в последней надежде натянуть хотя бы на троечку, разодевшиеся в практически невидимые мини и в прозрачные блузки. Что делает нормальный мужик? Правильно, предлагает выпить.

Нормальные мужики на безнадежный экзамен собираются совсем не так, как девчонки, поэтому совершенно случайно у меня при себе оказалась бутылка водки, которую я честно предложил распить присутствующим дамам. Несмотря на самое депрессивное настроение, на водку согласились только семь девчонок, которых я и увел на чердак, попутно сперев в институтской столовой несколько стаканов.

Глотнув по пятьдесят грамм и затянувшись своими «данхилами» и «ротмансами», девчонки совсем не развеселились, а, наоборот, погрустнели еще больше, так что я радостно предложил добавить, но добавить согласились только пятеро, остальные откланялись. С согласившимися я договорился встретиться через полчаса на троллейбусной остановке, предупредил, чтобы не забыли стаканы, и рванул в винный.

У меня прямо перед глазами до сих пор стоит последнее отчетливое воспоминание этого дня: иду я бодро по хрустящему снежку, щурюсь на солнце, поворачиваю за угол — а там на остановке стоят стайкой девчонки: все в сапогах на высоченных каблучищах, в дубленках, в огромных, по тогдашней моде, меховых шапках… И сразу морозный воздух начинает казаться мне особенно вкусным, и воробьи чирикают как-то веселее, и вообще, я молодец, правильно сделал, что принял сразу в магазине еще четвертушку водки, потому что жизнь, как всегда, прекрасна.

То, что получилось дальше, конечно же почти полностью моя вина, но все-таки, я считаю, кое в чем виновата и мискоммуникация.

То есть, когда я встретил на остановке девчонок, радостно предъявил им сумку, в которой бугрилось шесть бутылок белого «Агдама», и потащил за собой в ближайший лесок, они сделали большие глаза. Они, видишь ли, меня не так поняли. Видите ли, когда я предложил «добавить», они почему-то решили, что я их поведу в какое-нибудь кафе, а может, даже и в ресторан. В лесу, понимаешь ли, они никогда не пили…

Все в жизни когда-нибудь бывает в первый раз, успокоил я их и погнал перед собой по узкой тропинке среди сугробов.

Добравшись до утоптанной полянки вдали от досужих глаз, я потребовал у девчонок вынуть собственноручно утащенные из столовки стаканы. И тут вскрылся еще один досадный факт мискоммуникации. Когда я сказал «Не забудьте стаканы», девчонки поняли это по-своему: «Не оставляйте стаканы на чердаке», поэтому они тщательно вымыли посуду в туалете и вернули в столовую.

Ну, меня к тому времени уже вовсю толкала изнутри четвертушка водки с прицепом, так что такие мелочи не могли не то что остановить, а даже и затормозить. Пробежавшись по сугробам, я снял с какой-то ветки кем-то предусмотрительно припасенный стакан и предупредил, что особо брезгливые будут, как пролетарии, хлебать вино из горла.

Да-а-а, это была красивая картина, когда девчонки, наверное никогда даже не мывшие дома посуду, старательно оттирали снегом приблудный стакан, а потом дезинфицировали его огнем из зажигалок…

Когда я понял, что «уже блестит», я достал первую бутылку. Опа! Опять недовольные лица и выпяченные губки… «Ты же говорил, что мы будем пить вино, а это какой-то, „Агдам“…» — «Ох, ну полно уже капризничать», — пожурил я расстроенных девушек и налил первую.

Дальше уже все пошло веселее. Попробовав портвейн и переглянувшись, девчонки признали «Агдам» «вкусным», ну, тут и понеслось…

Впрочем, нет, все-таки последний девчачий оплот к тому времени еще не рухнул: когда я достал пачку «Явы» и предложил девушкам закурить, они брезгливо хмыкнули и подоставали свои «данхилы» и «ротмансы».

Солнышко, легкий морозец, заснеженный лесок, «вкусное» вино и приятная компания — что еще надо человеку для счастья… С каждым стаканом постепенно забывался, уходил куда-то на задний план сволочь латинист со своей такой уже незначительной пересдачей, и за всем весельем мы даже и не заметили, как неожиданно начало темнеть. Но это еще полбеды. Совсем уже неожиданно и некстати у нас кончилось вино. Вот же какая досада… Я почему-то даже не рассчитывал, что девчонки столько выпьют.

К этому времени девчонки разошлись уже не на шутку, и мое предложение купить еще было встречено с энтузиазмом, тем более что я обещал: добавку пить мы будем в тепле, а то без солнца девчонки что-то начинали поеживаться, несмотря на теплые дубленки.

Когда мы дошли до винного, времени уже было около шести. Проверив у девчонок все карманы и сумки, я насобирал какие-то жалкие рубля три. Елки, это даже не смешно, развел я руками, и предложил девчонкам пострелять. «Как это?» — «Блин, да делать нефиг. Подходите к первому попавшему мужику и просите у него две копейки типа позвонить… Он дает, вы говорите: „Спасибо, — и уходите“. — „Ой нет, мы так не сможем!“ — „Ничего-ничего, еще как сможете!“».

И правда, еще как смогли. Полчаса я метался между расставленными в стратегических местах девчонками и вытряхивал у них из карманов горсти мелочи, по дороге тоже сшибая гривенник-другой. Около семи я остановил процесс и снова пересчитал ресурсы — нам хватило ровно на три бутылки; и почти перед самым закрытием я радостно ворвался в винный.

Поскольку продолжать обещано было в тепле, я повел гордых своей добычливостью девчонок в ближайший подъезд. Добравшись до двенадцатого этажа, мы окопались на лестнице, и вот тут, то ли от тепла, то ли оттого, что докупленные три бутылки все-таки оказались лишними, все как-то поплыло. На последнем усилии воли я сделал страшное лицо, строго-настрого наказал девчонкам: «Не свинячить!» — и отключился.

И вот мое прощальное, уже туманное, воспоминание того вечера — девчонки, такие уже родные мои одногруппницы, в сапогах на высоченных каблуках, в расстегнутых дубленках, из-под которых еле виднеются задравшиеся мини-юбки, в сбившихся на затылок меховых шапках, вовсю дымя моей «Явой» и прихлебывая «Агдам» из горла, стоят в очереди, чтобы пописать в мусоропровод.

Как потом оказалось, на автопилоте, на полной подсознанке, я все-таки развез их в тот день по домам и, уже совсем непонятно как, добрался к себе. Я правда не помню.

Последнее мое воспоминание именно это: девчонка, задирая дубленку и цепляясь каблуками за ржавый металл, едва балансируя, присаживается на откинутый короб мусоропровода — и на лице у нее выражение абсолютного, ничем не замутненного счастья.

Про электрические поезда

Стукнуло мне тогда годов девятнадцать, что ли, и я постоянно был в поисках Настоящей Любви.

Хрен его знает, как я собирался отличить Настоящую от всех остальных, если бы она мне вдруг встретилась, но я почему-то был уверен, что пойму сразу.

А как ищут Настоящую Любовь, знаете? Вот я тоже не знал, как ее ищут, зато отлично знал, как именно находят.

Во всех книжках, во всех фильмах Главный Герой (ну, к примеру, такой молодой рыжеватый блондин, а почему бы, собственно, и нет?) спасает Главную Героиню (тут образ уже был слегка расплывчатый, нечеткий, но главное, чтобы давала) от какой-нибудь смертельной опасности (тут уже выбор был богатый: можно вынести из пожара, из рушащегося дома, но лучше всего, конечно, спасти утопающую — типа она вся такая в мокром, облепившем тело платье, ая ей делаю искусственное дыхание. Елки, я даже научился правильно делать искусственное дыхание, потому что обидно было бы, ты, понимаешь, нырял за ней, нырял, потом греб одной рукой, как раненый Чапай какой-нибудь, с девчонкой на плече, потом, кряхтя, вытащил ее на берег, быстрый взгляд — типа, чтобы убедиться, что да, все без обману, девка досталась красивая-я-я-я! — и начинаешь ее откачивать, а потом приезжает «скорая», санитарки так смотрят на девку с грустью, мол, жалко, такая красота и так рано померла… А я так горестно: «Как померла?» А они: «Ну ты, дурак, голову ж надо было назад закидывать, а так у нее язык запал, и все, померла. Так что отпускай давай, хватит за нее цепляться, мы ее в морг забираем!» И вот я типа стою весь такой грустный, мол, тока-тока встретил Настоящую Любовь, и на тебе, такая скорая разлука. Не считая того, что, пока я ее из воды доставал, у меня еще и один ботинок потерялся… Нет-нет-нет, так быть не должно, поэтому искусственное дыхание я научился делать в первую очередь.