Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

ХРИСТИАНКА[124]

В носильном кресле, как на троне,Плывет патриций… Ах, гордец!Быть может, это сам ПетронийСпешит на вызов во дворец.

Не то — так в цирк или на Форум,Пути иные лишь рабам!И он скользит надменным взоромПо расступающимся лбам.

Но чьи глаза остановилиЛенивый взор его, скажи?Вольноотпущенница илиСлужанка знатной госпожи.

Заметил смелый взор патриций,И он кольнул его не так,Как насурьмленные ресницыПорхающих под флейтой птах.

О нет, еще такого взораОн не видал из женских глаз.Спешит к тунике бирюзовой!Он руку поднял — и погас:

Исчезло дивное виденье,Толпой кипящей сметено,Но всё звенит, звенит мгновенье —Незабываемо оно!

Ему не может быть измены;Пусть, обвинен клеветником,Патриций завтра вскроет вены,Но он — он думает о нем,

О ней, дохнувшей новой силойВ глаза усталые его, —О деве, по-иному милой,Не обещавшей ничего.

Но где ж она? В высоких славахОна возносится, легка:Она погибла на кровавыхРогах фарнезского быка!

НЕРАЗДЕЛЕННОСТЬ[125]

Еще сиял огнями Трианон,Еще послов в торжественном ВерсалеКороль и королева принимали, —Еще незыблемым казался трон.

И в эти дни на пышном маскараде,Среди цыганок, фавнов и химер,Прелестнице в пастушеском нарядеБлестящий был представлен кавалер.

Судьба пастушке посылала друга, —Одна судьба лишь ведала о том,Что злые силы собирает вьюгаНад мирным Трианоновским дворцом;

Что все утехи отпылают скоро,Что у пастушки в некий день один —Единственной останется опоройВот этот скандинавский дворянин;

Что смерть близка и тенью ходит рядом,Что слезы жадно высушит тюрьма,А дворянин глядел спокойным взглядом,Бестрепетным, как преданность сама.

Шептались справа и шептались слева,Но, как в глубинах голубых озер,В его глазах топила королеваСвой восхищенный и влюбленный взор.

Пришли года, чужда была им милость.Взревела буря, как безумный зверь,Но в Тюельри, где узница томилась,Любовь открыла потайную дверь.

И в ночь, в канун, суливший гильотину,Перед свечой, уже в лучах зари,Послала королева дворянинуПривет последний из Консьержери.

В чудесной нераздельности напеваЗакончили они свой путь земной:Казненная народом королеваИ дворянин, растерзанный толпой.

БЕАТРИЧЕ[126]

В то утро — столетьи котором,Какой обозначился век! —Подросток с опущенным взоромДорогу ему пересек.

И медленно всплыли ресницы,Во взор погружается взор —Лучом благодатной денницыВ глубины бездонных озер.

Какие утишились бури,Какая гроза улегласьОт ангельской этой лазуриЕще не разбуженных глаз?

Всё солнце, всё счастье земноеПростерло объятья емуВот девочкой этой одною,Сверкнувшей ему одному.

Не к бурям, не к безднам и стужамВершин огнеликих, а статьЛюбимым и любящим мужем,Спокойную участь достать!

Что может быть слаще, чудесней,Какой голубой водоем,Какие красивые песниСпоет он о счастье своем!

О жалкая слабость добычиСудьбы совершенно иной!..И Небо берет Беатриче,Соблазн отнимая земной.

И лучшие песни — могиле,И сердце черно от тоски,Пока не коснется ВиргилийБессильно упавшей руки.

Пока, торжествуя над адом,С железною силой в кровиНе встретится снова со взглядомСвоей величайшей любви!

ФЛЕЙТА И БАРАБАН

У губ твоих, у рук твоих… У глаз,В их погребах, в решетчатом их вырезе —Сияние, молчание и мгла,И эту мглу — о светочи! — не выразить.

У глаз твоих, у рук твоих…У губ,Как императорское нетерпение,На пурпуре, сияющем в снегу, —Закристаллизовавшееся пение!

У губ твоих, у глаз твоих… У рук, —Они не шевельнулись, и осилили,И вылились в согласную игру:О лебеде, о Лидии и лилии!

На лыжах звука, но без языка,Но шепотом, горя и в смертный час почтиРыдает сумасшедший музыкантО Лидии, о лилии и ласточке!

И только медно-красный барабанВ скольжении согласных не участвует,И им аккомпанирует судьба:— У рук твоих!— У губ твоих!— У глаз твоих!

«Глаз таких черных, ресниц таких длинных…»

Глаз таких черных, ресниц таких длинныхНе было в песнях моих,Лишь из преданий Востока старинныхЗнаю и помню о них.

В царственных взлетах, в покорном паденьи —Пение вечных имен…«В пурпур красавицу эту оденьте!»Кто это? — Царь Соломон!

В молниях славы, как в кликах орлиных,Царь. В серебре борода.Глаз таких черных, ресниц таких длинныхОн не видал никогда.

Мудрость, светильник, не гаснущий в мифе,Мощь, победитель царей,Он изменил бы с тобой Суламифи,Лучшей подруге своей.

Ибо клялись на своих окаринахСердцу царя соловьи:«Глаз таких черных, ресниц таких длинныхНе было…» Только твои!

РАЗРЫВ[127]

Ф.И. Кондратьеву

Бровей выравнивая дуги,Глядясь в зеркальное стекло,Ты скажешь ветреной подруге,Что всё прошло, давно прошло;

Что ты иным речам внимаешь,Что ты под властью новых встреч,Что ты уже не понимаешь,Как он сумел тебя увлечь;

Что был всегда угрюм и нем он,Печаль, как тень свою, влача…И будто лермонтовский ДемонГлядел из-за его плеча…

С ним никогда ты не смеялась,И если ты бывала с ним,То лишь томление и жалостьВладели голосом твоим.

Что снисходительности кроткойНе можешь ты отдаться вся,Что болью острой, но короткойРазрыв в душе отозвался.

Сверкнув кольцом, другою бровьюРука займется не спеша,Но, опаленная любовью,Не сможет лгать твоя душа!

И зазвенит она от зова,И всю ее за миг одинНаполнит некий блеск грозовыйДо сокровеннейших глубин.

И вздрогнешь резко и невольно,К глазам поднимется платок,Как будто вырван слишком больноОдин упрямый волосок.

СНЫ

За то, что ты еще не научилосьПокою озаряющей любви,О, погружайся, сердце-Наутилус,К таинственному острову плыви!

Ни возгласов, ни музыки, ни чаек.Лишь крест окна, лишь, точная всегда,Секунду погруженья отмечаетСеребряно-лучистая звезда.

И тонет мир… Светящийся, туманный,Как облако, всплывает надо мной.Последний всплеск, последняя команда —Я в вашей власти, капитан Немо!

Как сладко жить блужданьями ночными,Как сладко знать, что есть бесценный кладНочных путей, что утро не отнимет,Не опрокинет выплаканных клятв!

Что даже если сердце отреклось бы —Назавтра, в те же самые часы,Как рыбий глаз, засветит папиросаИ двигателем застучат часы.

К окну прихлынет сумрак синеглазый,Заплещет шторы пробужденный ласт,И капитан в скафандре водолазаПриблизится и руку мне подаст!

ВЕРОНАЛ