Еда и патроны - Артем Мичурин

— Ну, и чё теперь? А? Пристрелишь, как собаку? — представитель угнетённого класса подкрепил речь демонстрацией пустых ручонок. — В безоружного стрелять — много храбрости не надо. Может, по-мужски решим это дело? — он медленно, не сводя с меня глаз, нагнулся и достал из-за голенища нож. — А? Что скажешь?

Что тут сказать? Попытка достойная уважения. Большинство на его месте жевали бы сопли, стоя на коленях, а этот — нет, держится. Голос подрагивает немного, руки трясутся, но слёз не видно, и штаны сухие. Молодец.

Я снял с плеча ВСС, прислонил к опоре. Только сунул АПБ в кобуру, как наш «честный малый» с криком ринулся в бой. Вот же скотина. А ещё на совесть давил.

Выпад оказался достаточно подлым, но недостаточно быстрым. Я успел сделать шаг в сторону, одновременно выхватив из ножен кинжал. Короткое движение рукой, и верхняя половина левого уха, отделившись от драчуна, шмякнулась на землю.

— С-с-сука, — прошипел тот, скорчившись и прикрывая рану ладонью. — Выпотрошу, блядь!

Его правая рука с ножом, при этом, почти полностью разогнутая, смотрела в мою сторону. Типичная стойка кабацкого бузотёра. Давно заметил, что в поножовщине большинство предпочитает разворачиваться правым боком, выставляя вооружённую руку вперёд. Они кончиком ножа будто очерчивают вокруг себя зону собственной безопасности. Типа — «Во я докель дотянуться могу! Только сунься!». Фатальный идиотизм. Если противник не такой же кретин, он с радостью изрубит протянутую ему конечность.

Быстрый выпад, и одноухий фехтовальщик лишился большого пальца. Нож, выпав, воткнулся в землю. Однако — надо отдать должное — самообладание не покинуло «потрошителя», и он, ловко кувыркнувшись, подобрал тесак левой рукой. Но деревянная рукоять плохо лежала в скользкой ладони, да и поздновато было переучиваться на левшу. Зато стойка теперь приобрела верную конфигурацию — вооружённая рука, согнутая в локте, возле туловища, невооружённая, тоже чуть согнувшись, выставлена вперёд. Ну, может же, когда захочет!

Перехватив своё нехитрое оружие покрепче, мой «ученик» начал отступать к брошенному обрезу. Видимо идея с дуэлью на холодняке больше не казалась ему удачной. Но мне она очень даже нравилась. Не часто удаётся сойтись вот так — нож на нож. Больше всё со спины, втихаря. А поразмяться иногда хочется.

Дабы не завершать разминку раньше времени, я стал теснить с каждой секундой грустнеющего дуэлянта прочь от ружья. Тот нехотя отступал, уже без всякого зазрения косясь, то на обрез, то на винтовку. Рана на голове оказалась глубокой и здорово кровоточила. Ноги моего визави уже начинали заплетаться. Нужно было поспешать, ещё немного и он бы отключился без посторонней помощи.

— Эй, — неожиданно выдохнул отступающий, продолжая защищаться выставленной вперёд четырёхпалой клешнёй, — послушай меня. Ты победил. Ладно? Твоя взяла. Не надо больше. Хорошо? Какой тебе с этого прок? У меня и взять-то нечего. Ну? Что тебе нужно? Куртку хочешь? — он потянулся свободной рукой к пуговицам. — Я сниму, — голос вдруг стал писклявым, будто слова застревали в горле. — Сниму, если хочешь. И сапоги, — щедрый малый неуклюже поддел носком правого говнодава каблук левого, едва не упав. — Бери. И второй бери. Ну? Что ты молчишь!? — сорвался он на визг. — Что тебе, блядь, от меня надо?! — на подбородке повисла слетевшая с дрожащих губ слюна. — Перестань идти за мной! Хватит! Хватит. Пожалуйста. Хватит…

Ну, как всегда. Вот уже и слезу пустил. Ножик в руке ходуном ходит. Сейчас либо зашвырнёт его куда подальше, и рыданиями разразится, либо бросится в атаку, как полоумный.

Подтверждая мою гипотезу, страдалец издал нечто похожее на сдавленный слезами рёв и метнулся вперёд.

Я сделал шаг в сторону, провалил сопливого берсеркера, и, загнав клинок ему в промежность, как следует резанул.

Несчастный тут же сменил рёв на завывание и упал ничком, согнувшись в пояснице. Было видно, как под стремительно набухающими кровью штанами вниз по бедру ползёт небольшой комок.

— Ты всё равно не умел ими пользоваться.

Добивать подранка я не стал. Мужика прирезал бы легко. А женщины, дети и кастраты… Должно же быть хоть что-то святое. Да он и сам подох без задержек. Кинжал — хоть и не бритва, но мякоть режет глубоко. А бедренная артерия — дело такое, много времени не даёт.

Я быстренько обшмонал трупы на предмет необременительных ценностей, и, разжившись шестью монетами, вернулся к Востоку. Скотина стояла там, где её оставили, мирно поглощала остатки овса и плевать хотела на суетную человечью возню со стрельбой и поножовщиной.

Спустя десять минут мы с верным скакуном уже подъехали к КПП на противоположной стороне.

КПП — надо сказать — основательный — две коробки из кирпича и шлакоблоков по разным углам моста, обложенные мешками, узкие прорези-бойницы, на крышах гнёзда из тех же мешков, прожектора, пулемёты, промеж коробок шлагбаум, перед ним, метров за пятьдесят, шипованная лента раскатана. С кондачка не проскочишь.

Чинно отстукивая копытами по бетону, мы с Востоком подошли метров на двадцать, пока один из дежурных не дал команду остановиться.

— Кто такой? — осведомился он в поднесённый к губам рупор.

— Я проездом. Планирую отдохнуть денёк в вашем чудесном городе, и дальше двину.

Орать на холодном, насыщенном речной влагой воздухе — не самое приятное занятие. Им бы второй, гостевой рупор завести не помешало.

— Проездом? И куда же? — продолжил любопытствовать мой собеседник.

— В Лакинск. Слушай, дружище, может, я подойду, да поговорим, как люди? Неохота глотку драть.

— Стой, где стоишь! — напрягся вдруг оратор. — Зачем тебе в Лакинск?

— Дела у меня там. А что такое?

— Какие дела?

— С другом хочу повидаться.

— Что за друг? Где живёт?

— Да в чём собственно проблема?

— Отвечать на вопрос!

Смотрящие до того в облачное небо стволы ПКМов один за другим нацелились на меня.

— Ладно-ладно, раз вам так интересно скажу — дружбана моего звать Игнатом. Игнат Ефремов. Довольны? Живёт он в двухэтажке рядом с Реммехом, в той, что боком к трассе, вдоль дороги через Васильевку на Курилово стоит. Ну, не знаю я, как ещё объяснить.

Мой дознаватель обернулся к одному из своих подручных и получил утвердительный кивок.

Никакого Игната Ефремова я, конечно, не знал, но в Лакинск мне наведываться доводилось. И сейчас я был очень благодарен матушке природе за дарованную память на названия встречающихся по пути деревушек и городских достопримечательностей. Подручный, видимо, тоже не имел чести знать поимённо всех жителей городка, но на местности ориентировался, и легенду мою подтвердил.

— Давно там был последний раз?

— Уж лет пять как.

Дежурный заметно успокоился, опустил рупор и махнул мне рукой: «Канай сюда».

— С тебя пять монет за пользование мостом, — сообщил он, когда я подошёл к шлагбауму, и вытащил из большого кожаного подсумка регистрационный журнал. — Если нет серебра, возьмём «пятёрками» по общему курсу.

— Серебро есть, — отсчитал я семь кругляшков вместо пяти. — Из-за чего такие меры предосторожности, если не секрет?

— Поставь имя, дату, час и распишись, — ткнул дежурный пальцем поочерёдно в четыре графы. — А меры… Уже три дня, как с Лакинском связь пропала. Посылали нарочного — не вернулся. Видно, беда там случилась. А раз в Лакинске беда, стало быть, и до нас скоро доберётся.

— На что подозрения? — поинтересовался я, возвращая карандаш.

— Есть надежда, что дело в банде, — ответил дежурный, состроив полную сомнений мину. — Хотя, у нас достаточно крупных, чтобы Лакинск захватить, отродясь не водилось. Может, объединились. А может и пришлая, с запада. Я слыхал, там такое твориться, что не приведи господи.

— Надежда, значит?

— Да. Так спокойнее, — он поморщился и заговорил тише: — Нам об этом распространяться запретили во избежание паники, но уже весь город слухами полон и без нас. Говорят, что в Лакинске эпидемия.

— Вот оно что. Тиф?

— Кабы так, — прошептал дежурный еле слышно. — Чёртова копоть.

Этого ещё не хватало.

Чёртова копоть, или невская чума, согласно расхожему мнению, зародилась на руинах Питера, из-за чего и получила своё второе название. А первым названием эта зараза была обязана симптомам. Начиналось всё с того, что инфицированные замечали у себя на коже небольшие чёрные пятна. Выглядели они будто следы от чадящей лучины — неравномерно тёмные, неправильной, обычно слегка вытянутой формы, без уплотнений и припухлостей, с размытыми границами. Первые один-два дня эти странные пятна больного никак не беспокоили, самочувствие оставалось нормальным. Но потом вдруг всё резко менялось — начинался жар, кожу покрывали всё новые и новые высыпания, старые изъязвлялись, вокруг язв образовывались гнойные нарывы, появлялась ломота в суставах, а позже и в костях, зубы расшатывались и выпадали, волосы отрывались прядями, зачастую вместе с кусками кожи, приходила тошнота, кровавая рвота, суставы разрушались, человек гнил заживо, теряя пальцы, губы, уши, нос, гениталии… Смерть наступала, обычно, в результате обширных внутренних кровоизлияний. И всё это в течении двух-трёх недель.