Майк: Время рок-н-ролла - Алексей Рыбин

Поэтому понятна и ненависть многих «серьезных» эстрадных композиторов и поэтов-песенников к проросшей сквозь асфальт шпане, которая вдруг начала собирать стадионы или пусть хотя бы Дома культуры, ранее — подростковые клубы или школьные залы, и отбирать эту самую копеечку у «профессионалов», то есть тех, которые писали заведомую лабуду и зарабатывали на этой лабуде себе дачи, машины, квартиры и всенародную любовь.

Целую папку можно собрать, если найти все газеты семидесятых-восьмидесятых и повырезать из них ругательные статьи, посвященные рок-музыке вообще и «отдельным отщепенцам» из числа молодых соотечественников в частности, эту поганую музыку играющих. Подписаны эти статьи именитыми композиторами и поэтами-песенниками, сочинявшими всю свою жизнь безнадежную хренотень и успешно ее продававшими и продолжающими продавать до сих пор.

Кому же охота делиться?

В. И. Ленин говорил, что под любой политической интригой всегда нужно искать экономическую платформу. А он толк в использовании и зарабатывании денег понимал.

Майк гордо завил, что привез домой сто рублей, и это подействовало на его друзей столь же сильно, сколь и на самого Майка. И друзья, и сам Майк вдруг увидели, поверили и поняли, что рок-музыка в СССР может быть. Может быть! И что здесь можно стать такой же настоящей рок-звездой, как Волан, Рид, Дилан, Джаггер. Майк-то стал такой звездой немедленно, а остальные устремились в черное советское небо в поисках своего на нем места.

Взлететь оказалось чрезвычайно сложно, а точнее, невозможно оказалось даже подпрыгнуть так, чтобы тебя увидели. Единственной взлетной площадкой оказалась столица СССР, великий город Москва.

Москву многие не любили — даже не то что многие, а большинство населения СССР. Особенно сильно не любили ее в Ленинграде. Нелюбовь эта совершенно алогична и непонятна. Москву почему-то было принято называть «большой деревней», хотя никому не приходит в голову называть «большой древней» Нью-Йорк или Сан-Франциско.

Вероятнее всего, это говорила зависть. По крайней мере, в большинстве случаев. Москва была и осталась удивительным городом. Это один из самых русских городов страны, он весь из символов, из артефактов. От церкви, в которой венчался А. С. Пушкин, до Донского монастыря, от Кремля и Красной площади до Марьиной Рощи. Везде история.

В Ленинграде-Санкт-Петербурге тоже везде история, но в Санкт-Петербурге это история — история, а в Москве история — люди. Санкт-Петербург — город-государство, Москва — город-Россия. Несмотря на то что все правительство давно сидит в Москве, Москва — город совершенно разгильдяйский и не, как бы это сказать… не партикулярный — в отличие от Санкт-Петербурга, который все равно остается бюрократической структурой и долгие годы живет, словно замерев. Поэтому, наверное, москвичи и говорят, что Петербург — болото, в котором ничего не происходит, а если и происходит, то очень медленно.

В большинстве случаев это чистая правда. Народ в городе на Неве живет очень инертный.

Город стоит, это верно. И стоит уже несколько десятилетий. Но он не умер и не спит, он ждет. От него отобрали рычаги управления страной, но вся бюрократическая машина осталась, лучший в мире бюрократический механизм, выстроенный несколькими царями и царицами — не самыми глупыми людьми на земле — с единственной целью: руководить и контролировать.

Ленинград-Санкт-Петербург весь параллельно-перпендикулярный, он хорошо просматривается и простреливается, он весь из острых углов, он плоский, как шахматная доска, здания, построенные некогда для житья правителей и работы чиновников, никуда не делись.

Они по-прежнему функциональны и по-прежнему внушают некий трепет всем их окружающим, они величественны, убийственно красивы — в природе такой красоты не бывает, они выше, они надприродны, они — посланцы Космоса, символы высшего существа, царя, который придет и все устроит. Длинные коридоры и кабинеты с дубовыми стенами и ангельской лепниной на потолках ждут своих хозяев, ибо нынешние — это просто сторожа, они просто занимают места, чтобы их окончательно не разграбили революционные матросы, переодевшиеся в бизнесменов, чтобы кабинеты были в порядке к тому моменту, когда на их паркет ступит нога настоящего руководителя.

Санкт-Петербург затаился, он мудр, он воспитан гоголевскими и щедринскими персонажами, он может ждать вечность и, дождавшись, в один миг накроет всю страну сетью бюрократических нитей. Нынешние — ничто, иллюзия, жалкая пародия на бюрократию и управление. Когда Петербург вступит в игру, никому мало не покажется.

Петербург смотрит на Москву с усмешкой — играйся, дочка, я не тороплюсь, я тебе еще задам, когда наиграешься, все припомню и по каждому пункту потребую объяснительную с дополнениями и примечаниями.

А Москва — Москву просто прет. И поэтому там легко и хорошо.

Первые поездки в Москву были чем-то вроде наступления на вражескую территорию, причем казалось, что враг, сидящий на древних холмах, совершенно беспомощен и оторван от реальности. Реальность была в Ленинграде, а в столице один какой-то сплошной Мосфильм, ВДНХ с рабочим и колхозницей и наглухо погрязшим в «совке» счастливым советским народонаселением.

Первые шаги по московской земле сразу же подтвердили прогнозы.

Население действительно выглядело погрязшим, утонувшим и каким-то даже мертвеньким.

Удивляло полное отсутствие того, чего ждали, насмотревшись мосфильмовских же кинолент, начитавшись журнала «Юность» и наслушавшись шепотов волосатых-бородатых писателей-авангардистов в «Сайгоне». Не было даже намека на вольнолюбивых громогласно заикающихся поэтов, потрясающих мир своим жгучим словом под памятником Маяковскому, нигде не видно было веселого Никиту Михалкова, победоносно шагающего по столице и своим оптимизмом вселяющего в сердце каждого веру в то, что СССР — это самая лучшая страна на свете.

Никаких стиляг на улице Горького не было и в помине, и закрадывались мысли о том, что подпольный писатель Василий Аксенов про стиляг и «московский Бродвей» просто все выдумывал, а на самом деле ничего этого, и даже самого Аксенова, никогда не существовало.

И оно, население, было значительно хуже одето — даже по тем временам, в начале восьмидесятых внешне по сравнению с ленинградцами москвичи выглядели чистой деревенщиной.

Собственно, теперь в столице все выглядит примерно так же, разве что часть деревенщины теперь называется «светской тусовкой».

Москвичи одеваются в большинстве своем как-то не шибко красиво.

Такое впечатление, что в Москве совершенно нет какого-то здравомыслящего среднего уровня достатка населения. Не «среднего класса», который у нас вообще не разберешь что такое, а именно среднего достатка. Кажется, что в Москве бедные — беднее, богатые — богаче. И не просто богаче, а совсем как-то богаче, до сворачивания головы — или и вовсе ее отворачивания без возможности пристроить обратно.