Майк: Время рок-н-ролла - Алексей Рыбин

Хороший ли человек тот, кто является героем песни Мамонова? Нет. С общепринятой точки зрения на мораль и нравственность — полный подонок. Потому что лишен и нравственности и морали и вообще игнорирует мнение и саму жизнь окружающих. Ушла? Фиг с тобой. Все равно напьюсь. Потому что никто мое «напьюсь» от меня отнять не может. Даже ты, любимая. Вали. А я пошел в лабаз.

Эгоизм в кубе, эгоизм в бесконечной степени и при этом — бодрость духа, что бы ни случилось. Вот это — чистый блюз.

Чак Берри воспевал любовь и сексуальность шестнадцатилетних — нравственно это? Укладывается ли это в схему понятий «русского рока», призванного учить молодежь, а так же все остальное человечество почему-то добру и свету? Какой придурок решил, что рок-музыка должна учить добру? Ничего плохого в этом нет, и любая музыка, в принципе, несет в себе добро — но почему рок-музыка должна быть предводителем этой процессии пророков — неизвестно.

Все лучшие песни в рок-музыке — даже не о любви, а о трахе. О том, как кайфово заниматься сексом: в постели, на пашне, на асфальте, на улице, на крыше, в подвале, в гараже, в классе, в бассейне, в самолете, в метро, во дворце, днем, ночью, утром, вечером, с молодой девчонкой, со взрослой женщиной, со старушкой и даже с мужчиной, если кого вдруг припрет.

Это песни о выпивке, о безделье, о том, как тоскливо сидеть без работы, но работать еще хуже, чем сидеть без работы. Это тексты, автор которых расписывается в своей недалекости, написав (спев) первую строчку, вторую он придумать не в силах — и поэтому повторяет первую. И выходит на новую фразу, не рифмующуюся зачастую ни с первой, ни со второй (которая, суть, та же первая), озвучивая какое-то принятое решение, позыв к действию, ибо сидеть и красиво рассуждать, да еще в рифму, автор не мастер.

А кто-то говорит — мораль, свет и нравоучения. Какие в блюзе нравоучения, какой свет?

В блюзе одна только жизнь, причем, по большей части, жизнь негодяя. Бытие жизнерадостного разъебая, который долдонит о своем бесконечно, ибо блюз не имеет ни начала, ни конца, квадратная форма — в ней музыка может начаться и окончиться где угодно, между куплетами можно просто помычать, побренчать на гитаре, и все будет божья роса — блюз и блюз.

Блюз — музыка, в которой одни достигают запредельных инструментальных высот, другие всю жизнь не могут перескочить с одного аккорда на другой — и последние становятся более знаменитыми, чем первые, и первые всю жизнь делают кавер-версии на песни, написанные полуграмотными вторыми, не умеющими ни интонировать голосом, ни шевелить пальцами, как положено для нормальной игры на гитаре.

Хорошего блюзмена от плохого отличить можно, только перестав руководствоваться арсеналом музыковедческих мерок и шкал. Это можно определить только на уровне инстинктов, на животном уровне, не разумом и методом сравнения с другими музыкантами, а животом и грудью, легкими и шевелением волос. Как-то так.

Чем больше блюзмен похож на простого парня, тем больше ему веришь. При этом ребята, разодетые в широкополые шляпы и гордо называющие себя «блюзменами», заселившие половину ночных клубов обеих столиц, играют, конечно, на гитарах, поют эти самые блюзы, но они — ряженые.

Они неестественны. Элвуд и Джейк из Blues Brothers — гротеск на грани пародии, но этим вымышленным персонажам веришь больше, чем надутому «Блюзмену», играющему в клубе на Тверской, с гитарой за пять штук баксов и в куртке за полторы — он пытается сделать «похоже», а это уже не настоящее.

Блюз же ценен своей «настоящностью», своей естественностью. Плюс харизма (прущий на зрителя секс) исполнителя, плюс талант, плюс группа, которая, в отличие от лидера-автора, хорошо бы уже умела играть хоть как-то — и тогда получается классная команда, выступление которой остается в вашей памяти на всю жизнь.

Блюз в страну принес именно Майк. Он продемонстрировал всем, что играть блюз чрезвычайно просто — не-фиг делать. Раньше об этом все только говорили. Слушали Джона Ли Хукера, играющего всю жизнь один аккорд, и понимающе кивали головами: «Просто, мол, и гениально, здесь специальное „черное" чувство ритма, у белого так никогда не получится. Здесь специальные „блюзовые фишки", которые приходят только после долгих лет репетиций. Здесь какая-то специальная гитара с особым строем, здесь черт-те знает что еще».

Сидели, наворачивали вокруг элементарных, простейших песен какие-то выдуманные сложности. Нету там никаких «специальных блюзовых фишек». Их в природе не существует. Это напоминает истории о продаже души дьяволу за то, чтобы тот научил играть блюз. Есть музыкальные приемы, технические приемы игры, которые известны сейчас любому гитаристу. Нету никаких «специальных» гитар, Джон Ли большую половину жизни был небогатым человеком и играл на совершенно обыкновенных, серийных гитарах — как и подавляющее большинство легенд блюза. И чувство ритма у него просто хорошее, а не какое-то там космическое.

Просто Джон Ли и все остальные, все те, чья музыка стала классикой, чьи имена вошли в золотой фонд музыки XX века, — это, в первую очередь, личности. Личности такого уровня, что, когда они появляются на сцене, зал замирает — даже если зал не слышал прежде и одной ноты от вышедшего на сцену артиста. У них есть улыбка, как у Мадди Уотерса, чарующая, простая и открытая, сразу располагающая и обещающая то, что парень сейчас будет искренне говорить (петь) о чем-то очень важном, близком именно тебе. И тебе хочется его слушать. У них есть уверенность в себе — это одна из главных вещей для блюзмена — уверенность, граничащая с тупостью и полной упертостью. От этого тоже — повторение первой строчки. Ты понял меня, чувак? Я сказал: «Проснулся я утром, часов в шесть. Еще раз повторяю — проснулся я…» И при этом — осознание того, что не выглядишь на сцене дураком, а наоборот — выглядишь чистым красавцем, от которого все женщины, находящиеся в этот момент в зале, уже лежат на полу и бьются в конвульсиях, а мужчины убежали в винные магазины, чтобы поднести артисту стопочку по окончании песни.

Майк среди всех музыкантов Ленинграда был самым уверенным, самым непоколебимым — по крайней мере внешне. Что творилось у него в душе, боялся ли он на самом деле выходить на сцену или нет — мы никогда не узнаем. Но выглядело все с самого начала так, что Майк явился на концерт (неважно, где он проходил, в большом зале какого-нибудь Дворца культуры или в комнате коммунальной квартиры) откуда-то из космоса. Ну, как минимум, выкроил место в графике американского тура и абсолютно точно знает — как, зачем и с какими интонациями петь и играть свои песни. Знает наверняка, что все они хороши как ни одна другая песня любого другого артиста, знает, что он артист, признанный во всем мире, человек с огромным опытом и все, что он делает, он делает правильно.