Майк: Время рок-н-ролла - Алексей Рыбин

Это было куда сильнее, чем все песни «протестных рок-групп», пытающихся писать «осмысленные», «умные» тексты для своих песен, постоянно держащие фигу в кармане и намекающие на то, что советская власть — это плохо, а полная свобода, заключающаяся, по словам автора, преимущественно в открывании окна (понятно, что действие это метафорическое, но уж слишком для хорошей метафоры банальное и какое-то бытовое), в беге по утренней траве или чему-то там еще и в глубоких вдохах свежего воздуха — преимущественно. Слушать такие песни молодым людям, заявляющим, что они любят и знают рок-музыку, было положено. Но слушать их было невыносимо скучно.

Слушать Майка было интересно. В первую очередь. Он не «грузил» идеями и призывами, он не агитировал и не увлекал за собой. «Мне по фиг», — говорил он в каждой своей песне. «Делай что хочешь, мне нет до тебя никакого дела. У меня своих проблем куча», — говорил он и рассказывал об этой куче.

Это был эксгибиционизм в чистом виде, духовный стриптиз высшей пробы, это была суперчестность, слушатели — без преувеличения — никогда до появления Майка такого со сцены не слышали.

Писать иначе он не мог — он писал и пел только про то, что знал, что прочувствовал, не про абстрактные «хрустальные замки» и борьбу за свободу всего человечества.

Он был умнее большинства так называемых «рокеров», и они это чувствовали. Многие из «умничающих» говорили, что «Майк — ничего себе так, играет рок-н-ролл, только поет все про баб и про портвейн…».

С нотками превосходства в голосе. Мол, мы-то поем о вещах серьезных, а этот…

«Седьмая глава» — еще один «акустический номер», как представляет его Майк. Чистейший диланизм, Гармония, содержание, набор слов, манера пения, Майк тянет ноты, гнусавит так же — и получается. Не плагиат, не попытка сделать «похоже», получается единство культур. Точнее, единая культура.

Культура, в которой нет ни русского рока, ни черного фанка, ни рэпа, ни песен протеста — есть единый язык, который понятен молодым людям и значительной части уже немолодых — во всем мире, вне зависимости от их языковой, культурной, имущественной, социальной принадлежности. Мировой язык рок-музыки — он понятен всем. Чтобы получать удовольствие от песен Дилана, не обязательно знать английский язык. Дилан поет не на английском. Он говорит на языке рока. Но если знать и английский — тогда совсем хорошо.

Песни, исполненные, спетые на этом языке, понятны всем. Стенания «русских рокеров» понятны и близки только кучке маргиналов, напившихся пива в дешевом клубе и стреляющих друг у друга жетоны на метро.

Майк никогда не был богатым человеком, хотя всю жизнь стремился к тому, чтобы им стать.

Безденежье — тормоз рок-музыки.

Рок-музыка подразумевает кучу денег — либо у артиста, либо у его директора, либо у друзей, которые не дают артисту пропасть.

Нищий рок-артист — это нонсенс. Такого не бывает. Если человек нищий — значит, он не рок-артист, а если он при этом считает себя рок-музыкантом, то он просто не дружит со здравым смыслом.

Рок-н-ролл — это розовый «кадиллак» Элвиса Пресли. Если у тебя нет «кадиллака» или, по крайней мере, ты не хочешь его купить — ты еще не рок-н-ролльщик.

Москва и стала для ленинградских музыкантов, для Майка тем самым розовым «кадиллаком». Однако Майк оказался для «кадиллака» слишком робок. А может быть, слишком старорежимен, слишком, по-тургеневски, порядочен. В Москве (читай — в «кадиллаке») нужно быть жестким — иначе далеко не уедешь. Майку не хватало этой жесткости — никто никаких подлян в Москве ему не делал, напротив, Саша Липницкий и Артем Троицкий стали его лучшими друзьями, с Артемом у Майка велась длительная переписка — Майк, наверное, был последним из всех современников, кто с удовольствием и по-многу писал письма. Хотя нет, писал еще Гребенщиков, но он писал Джерри Гарсии в Америку…

Майка, скорее всего, смущал темп московской жизни, пугала хватка, необходимая для того, чтобы в эту жизнь вписаться. У Майка хватки не было. Не то что необходимой для Москвы, а вообще никакой.

Майк не был особенно щедрым человеком. Он всегда умел считать деньги и любил их. К слову сказать, Витя Цой тоже всегда хотел много зарабатывать — с самого начала, с тех еще пор, когда ходил в штанах, которые сам и шил дрянными нитками из самой дешевой ткани. Но Цою удалось разбогатеть, и он своим положением респектабельного музыканта наслаждался, он умело распоряжался своим небольшим, по меркам олигархов, но все-таки состоянием, у Майка же с деньгами как-то не сложилось. Хотя он и пытался зарабатывать, как только мог, — в основном продавая свои концерты.

Его отношение к оплате «квартирников» было уникальным. Если Цой, БГ и другие музыканты, которых приглашали выступать на дому, всегда заранее договаривались с устроителями на конкретную сумму (она могла колебаться от двадцати-двадцати пяти до ста рублей за концерт), то Майк, по крайней мере в Москве, ввел собственную таксу: минута концерта — рубль. Причем львиную долю концертного времени (особенно если Майк был не в настроении или очень хотел выпить) занимало рассказывание анекдотов мастером рок-н-ролла.

Майк тогда уже наверняка интуитивно понимал, что для значительной части публики важна не музыка, а лицезрение кумира «вживую».

Поездки в Москву были для ленинградских музыкантов делом самым приятным и самым легким. Лучшим примером легкости таких поездок был визит автора этих строк, Дюши Романова, флейтиста группы «Аквариум» и Майка на тридцатилетие Саши Липницкого. Вот так примерно в те годы все и происходило.

Мы выпивали у Майка в коммуналке, стоял жаркий июль, и вечерком мы вышли прогуляться. Идучи мимо Московского вокзала, встретили Дюшу Романова. Оказалось, что он собрался на день рождения к Липницкому и ждет своего поезда. Мы с Майком в полминуты приняли решение, добрели до касс и купили себе по билету — благо несколько рублей у нас еще оставалось. Оставались рубли даже на пару бутылок сухого — и утром мы были уже на Каретном, у Александра, который, кажется, был рад неожиданному визиту и после пары дней сокрушительного застолья на Петровке увез нас к себе на дачу — на знаменитую Николину Гору.

На Николину Гору за праздничный стол пришел сосед Саши Никита Михалков со своей фирменной «Кончаловочкой» — атомным напитком сумасшедшей крепости и совершенно черного цвета.

Майк был очарован Никитой — его широтой, его московским барством, — ничего похожего в Ленинграде встретить было просто невозможно. Невозможно встретить такой широты и нынче в Санкт-Петербурге.

Москва всегда была более лихим, удалым городом, это касалось всего — и устройства рок-концертов, и способов проведения досуга.