Исчезнувший - Дмитрий Красько

Оказалось, все совсем не страшно. Я был дома и лежал в собственной кровати. Небольшие сомнения вызывала золотистая голова, покоившаяся на соседней подушке, но такое иногда случается, и, полагаю, не только со мной, так что это не повод впадать в панику. К тому же, приподнявшись на локте для лучшего обзора, я определил, что обладательницей золотистой головы является давешняя медсестра Леночка. Накануне она все время была прикрыта сверху колпаком, так что с определением цвета волос возникали определенные сложности. Оказалось, очень даже приятственный цвет.

Оставалось определить, какого рожна она делает в моей кровати. Нет, даже не так. Какого рожна она в ней делает, я знал наверняка. Что могут делать в кровати мужчина и женщина детородного возраста? Дрыхнуть, разумеется. Хотелось понять, как она — да и я, собственно, — оказалась в моей квартире, если последнее воспоминание, которое, не напрягаясь, можно было вызвать, касалось больницы.

Кряхтя, я выбрался из постели и ушел в кухню. Не то, чтобы там лучше вспоминалось — просто хотелось вскипятить воду для кофе, поджарить омлет. Короче, попытаться начать жить полноценно. А разборки с памятью — это уже, так сказать, сопутствующее.

Пока в кофейнике грелась вода, а на плите прокаливалась сковорода, я посетил ванную, где слегка постоял под душем. Сперва холодным, потом горячим. Я не мазохист, просто давно заметил, что от такого душа быстрее прихожу в себя. Хотя, повторюсь, и без того не очень страдал с похмелья. Просто слегка одеревенело тело и чувствовалась легкая тяжесть в голове. В остальном самочувствие было на удивление хорошим. Наверное, водка попалась качественная. А что до Бориного спирта — тут и вовсе вопросов не возникало.

Вернувшись в кухню, я принялся возиться у плиты. Память постепенно возвращалась. К примеру, вспомнил, почему оказался дома, причем, вместе с Леночкой. Просто ночью, приблизительно в районе трех часов, мне вдруг пришла в голову мысль, что она — единственная, кто видел убийц Ломанова. И я заподозрил, что они решат не оставлять живого свидетеля, постаравшись избавиться от него как можно скорее. Это было бы наиболее логичным ходом с их стороны.

По осознании этого во мне проснулось непреодолимое желание защитить Леночку во что бы то ни стало, от кого бы то ни было и любыми подручными средствами. Самым разумным на тот момент выглядел вариант забрать ее к себе домой и, в случае чего, занять там круговую оборону. Но прежде медсестру обуяла жажда любви, и мы долго скитались по темным коридорам и лестницам ночной лечебницы, выискивая подходящее место. Поскольку свободных палат в наличии не оказалось, пришлось заниматься этим делом в каком-то обесточенном на время ремонта лифте. Процесс был, как всегда, приятен, но его осуществление происходило в очень неудобной позе. При одном воспоминании о которой у меня заболели ноги.

А потом я пошел к бородатому Боре, наврал ему, что девушке плохо — хотя на тот момент ей было на удивление хорошо, — и уговорил отпустить ее домой. Доктор к тому времени был в стельку пьян и без труда согласился. В районе четырех, не забыв забрать из туалета стволы, я одел Лену и повел к себе.

Словно мало мне было проблем с пропавшим Четырехглазым — я решил взвалить на себя еще и заботу о медсестре. Нет, однозначно — если человек умеет находить приключения на свою задницу, смерть от скуки ему точно не грозит. Это меня напрямую касалось. А ведь я, в конце концов, не летучая мышь Бэтмэн, я простой таксер. Мое дело — крутить баранку и развозить пассажиров, а не влипать с завидным постоянством в разного рода хипеши. Но я влипал. Когда случайно, когда — не очень. Наверное, способность к подобным влипаниям есть тяжелая и неизлечимая болезнь. Иначе я давно бы остепенился, переженился, завел себе кучу детишек и в итоге разжирел от безделья. Но если это болезнь, то определенный иммунитет к ее последствиям все же вырабатывается — иначе меня давно бы уже остепенили, одели в черное, обули в белое, положили в красное и закопали в грязное. Однако мне было почти тридцать лет, а я до сих пор не переженился и не разжирел — с одной стороны, а с другой — не был закопан. Какая-то странная болезнь, честное слово. Нужно будет при встрече доктору Боре идею подкинуть — пусть на эту тему научный трактат нарисует. Глядишь, профессорское звание получит. И человеку приятно, и мне не без выгоды — может, попутно изобретет лекарство от долбое… Ну, вы поняли.

Перекинув сковородку с омлетом с плиты на стол, я выключил конфорки и тяжело вздохнул. Ведь, с другой стороны, что мне было делать? Бросать Леночку на произвол судьбы? Не для того я ей в лифте полчаса удовольствие доставлял. Успел, стало быть, почувствовать ответственность за нее. Тем более что и пропажа Четырехглазого, и опасность, грозящая медсестре, были каким-то образом связаны. Разобраться бы, каким.

Заварив две чашки кофе, я прошел в спальню. Леночка уже не спала, хотя вовсю делала вид, что еще спит. Но открытый правый глаз, который хитро поблескивал из-под упавших на лицо волос, выдавал ее.

— Здравствуй, глаз, — сказал я и приподнял дымящуюся чашку. — Кофе будешь?

— Буду, — сказала Леночка в подушку. — Из кухни такой запах, что я даже проснулась. Сколько времени?

— Два с четвертью, — я присел на кровати и протянул ей кофе. Лена тоже приняла сидячее положение, накрывшись одеялом. — И уже сегодня.

— Мы у тебя дома?

— Там, да, — я кивнул. — О работе можешь не беспокоиться. Я договорился с вашим Борей. Душа оказался человек, хоть и очкарик. У тебя-то головка не бо-бо?

— Нет, — она с издевкой посмотрела на меня. — Это же вы вчера с Камаевым почти все выпили. Мы с девчонками — только шампанское и водки чуть-чуть.

— Вдвоем?! — я попытался прикинуть, сколько же у нас вышло на брата. Получалось — почти по полторы бутылки в водочном эквиваленте. — А мы солидные умывальники!

— Очень солидные. Я за тебя даже испугалась.

— А чегой-то только за меня?

— Ну, за Камаева глупо бояться — с его-то опытом. А ты таксист, все время за рулем и, наверное, пьешь мало. — В этом месте по моей душе разлился бальзам. Приятно, когда о тебе хорошо думают, даже если ты этого не заслужил. Но тут она решила поддеть меня, передразнив: — У тебя головка не бо-бо?

— Леночка! — строго заметил я. — После того, что было между нами ночью, твой вопрос про больную головку звучит несколько двусмысленно. Так что давай оставим эту скользкую темы и присосемся к кофе. А то он остынет и будет уже совсем не то, что нужно только что проснувшемуся человеку.

Минут пять мы просидели рядышком, мелкими глотками прихлебывая кофе. Семейная, мать ее, идиллия. Не люблю такого, ибо затягивает, но сейчас она подействовала на меня благотворно-умиротворяюще.

Когда кофе закончился, я забрал у Лены пустую чашку и спросил:

— Душ?

— Душ! — с энтузиазмом согласилась она и, свесив ноги с постели, потребовала: — Отвернись.

Я слегка удивился. Ночью таких тяжелых приступов стыдливости за ней не наблюдалось. Но спорить не стал. Поднялся, нашел в шифоньере халат и, положив рядом с ней на кровать, удалился в кухню.

В ванной она пробыла недолго. Вышла оттуда бодрая и довольная жизнью. По всему видать — впечатления буквально распирали ее. Я порадовался за человека и решил было испортить настроение, сообщив, за каким лешим притащил к себе. Но потом подумал — и раздумал. Пусть еще немного порадуется жизни. Ну, не изверг же я, в самом деле. К тому же после такого известия у нее вряд ли возникнет желание заниматься сексом. На который я в данный момент, не скрою, рассчитывал.

Леночка слегка поклевала омлет, я легко доклевал остальное — потому что и клювом, и аппетитом значительно превосходил медсестру, — после чего мы уговорили еще по чашечке кофе. Отставив опустевшую тару в сторону, гостья поинтересовалась:

— Что будем делать дальше?

Вопрос был задан, видимо, в глобальном смысле, а в глобальном он меня не интересовал. По устоявшейся традиции я никогда им не задавался, потому что все делалось как-то само по себе. В смысле же локальном, повторюсь, еще не пришло время портить Леночке настроение. Поэтому я подошел ближе и, грозно нависнув над ней, сказал:

— Целоваться!

Взял за халат и попытался подтянуть к себе, чтобы выполнить угрозу. Но она ловко щелкнула меня по носу и, воспользовавшись замешательством, убежала в спальню.

Законы логики строги. Они предполагают, что если кто-то убегает, то другой кто-то должен догонять. Будучи человеком логичным, хоть и слегка похмельным, я недовольно вздохнул и потрюхал за Леночкой.

Там она напугала меня, прыгнув из-за двери на спину. Игривая, как котенок. Но раз в несколько тяжелее. Развернувшись и поплотнее прижав ее к себе, я строго выговорил:

— Со мной так нельзя поступать, ты знаешь? Нельзя заставлять меня бегать. Я не спортсмен ни разу. И я уже не мальчик — мне двадцать девять лет! Когда я бегу, у меня скрипит ревматизм и вываливаются вставные челюсти.