Занимательное дождеведение: дождь в истории, науке и искусстве - Синтия Барнетт

На восточной окраине Северной Америки коренные жители селились возле рек по меньшей мере 12 000 лет. В более поздние времена на речных берегах возникли 10 из 13 первых британских колоний. Реки были жизненно необходимы для сообщения, для полива огорода в засуху или для работы мельницы, какую отец Джефферсона построил на Риванне близ поместья Шэдуэлл.

В ту пору всю логику и практические аспекты жизни искажало рабовладение. Когда настало время соорудить в Монтичелло колодец, один нанятый землекоп и бригада рабов сорок шесть дней врубались в горную породу на 20 метров вглубь, чтобы найти воду. На красных глинистых почвах Виргинии обычно приходилось копать менее чем на половину такой глубины.

Но дело заключалось не просто в том, что хозяин не вникал в детали, предоставляя заботиться о них работникам. Джефферсон до такой степени зациклился на создании идеального дома и ландшафта, что просчитывал все элементы – от формы и количества кирпичей на облицовку террас до веса отдельных горошин, вызревающих на огороде. И все же, вкладывая столько сил в усовершенствование Монтичелло, в том числе в реализацию своих представлений об идеальном для человека климате, он никогда не уделял столько же времени размышлениям о том, откуда брать воду. Он считал, что может положиться на дождь.

Отправляясь через Атлантический океан в Новый Свет, первые британские колонисты, исходя из здравого смысла, предполагали, что режим погоды в Северной Америке будет по географической широте соответствовать европейскому. На самом же деле они покидали края с одним из самых мягких климатов в мире ради мест, где он более близок к экстремальным показателям. В Западной Европе климат комфортнее, чем в Соединенных Штатах, во многом благодаря теплу мощного океанического течения, связывающего обе стороны Атлантики в историческом и культурном отношении, – Гольфстрима.

Колонисты ожидали, что на земле, которую они назвали Виргинией, вскоре расцветут те же сельскохозяйственные культуры, что и в Испании и Португалии, – оливковые и апельсиновые деревья, сахар и специи. Вместо этого они сразу же оказались в условиях заключительных, кульминационных лет малого ледникового периода в Северной Америке. Температура падала до самых низких значений в XVII веке, так что река Делавэр и значительная часть Чесапикского залива замерзали. Весенняя пора могла приносить унылые дожди и страшные наводнения, лето – губящую посевы засуху. Высокая смертность и крах многих первоначальных колоний изменили представления европейцев об Америке и ее климате подобно тому, как внезапный паводок разрушает всю любовь к летнему ливню.

Во времена Томаса Джефферсона ведущие ученые Европы пришли к выводу: климат Нового Света так влажен и жалок, что фактически изуродовал животных, растения и людей, обитающих в Америке, породив хилых млекопитающих и скудные нивы, а коренных жителей обезобразив отсутствием волос на теле и лице и «маленькими и слаборазвитыми» половыми органами.

Начало этой «теории вырождения» положил всемирно известный французский ученый Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон, которого Чарльз Дарвин впоследствии признал первым, кто стал рассматривать эволюцию «в научном духе». В оказавших сильное влияние книгах Бюффона, которые уже его современники признавали классикой, с содроганием говорилось о промозглой Америке, ее насыщенном миазмами воздухе, бесконечных стоячих болотах, многочисленных наводнениях «ввиду недостатка походящих дренажных канав или водостоков», о столь густой растительности, что ее транспирация «производит огромные количества влажных и ядовитых испарений».

Бюффон полагал, что флора и фауна Америки прорежены и ослаблены «скудным небом и неплодородной землей» – за исключением рептилий и насекомых, процветающих во влажной среде. Еще один якобы исследователь Америки (который, как и Бюффон, ни разу не ступал на этот континент), голландский философ и географ Корнелиус де Паув, писал о ее «гнилых и пагубных водах», над которыми нависают «туманы ядовитых солей». Америка «кишит змеями, ящерицами, рептилиями и мерзкими насекомыми» несуразно больших размеров, вроде лягушек в Луизиане, которые «весят тридцать семь фунтов и мычат, как телята».

Американцев и, в частности, Джефферсона эти метеорологические оскорбления приводили в ярость. Они оспаривали приводимые неточные сведения в студенческих аудиториях и церквях, в романах и научных статьях. Они, как и европейские ученые, с уверенностью полагали, что вырубка лесов и возделывание земель помогут смягчить крайности, характерные для Нового Света. Но Джефферсон был также убежден, что американский климат и без того лучше европейского. Чтобы доказать это Бюффону и всему миру, ему нужны были лишь научные данные – детальные ежедневные записи об осадках и ветрах, температуре и давлении воздуха.

Джефферсон вкладывал средства в дождемеры и флюгеры, термометры, а в итоге и барометр – приобретенный в филадельфийской аптеке Спархока через четыре дня после того, как Континентальный конгресс принял его Декларацию независимости. Проводимые из патриотических побуждений и заносимые в гроссбух цвета слоновой кости под названием «Погодный дневник» дотошные метеорологические наблюдения Джефферсона стали его увлечением на всю жизнь, со времен учебы на кафедре права в Уильямсберге до последних лет в Монтичелло.

Жизненный опыт, приобретенный во Франции, где он работал сначала уполномоченным по торговле от США, а затем послом при дворе в Версале, научил Джефферсона тому, что американские дожди полезнее для здоровья, чем европейские. Опираясь на свои наблюдения за осадками и облачным покровом на двух континентах, он предположил, что в Виргинии больше не только дождей, но и солнечного света, чем в городах вроде Лондона, где холодное небо словно бы прозябает в бесконечной мороси. В Виргинии действительно может лить как из ведра. Но обильные горные дожди освежают землю. Наполняют реки и озера, обеспечивают приток грунтовых вод в колодцы. И зачастую за ними следуют яркое солнце и радуги, которыми Джефферсон так восхищался, когда они пронизывали простор от его удобной точки обзора в Монтичелло до речной долины внизу.

Расчеты Джефферсона были поразительно точны для человека, жившего за двести лет до передовых погодных технологий. Средние осадки в своем регионе он оценивал в 1194 мм в год. Современные метеорологи дают среднее значение на уровне 1168 мм осадков в год, выпадающих в течение примерно 116 дней. В Лондоне большее количество дождливых дней – в среднем 133 – приносит меньшие суммарные осадки – около 838 мм, как и предполагал Джефферсон.

Но понадобится намного больше, чем «Погодный дневник», чтобы убедить графа де Бюффона пересмотреть свою теорию вырождения. Исчерпывающе подробного отчета Джефферсона о климате и природе в его родном штате, доставленного графу в 1785 году, оказалось недостаточно. Не убедило и личное свидетельство, когда позднее в том же году они встретились в Париже, и американский посланник поведал скептически настроенному графу, что европейский олень «мог бы ходить под брюхом у нашего лося».

Наконец Джефферсону удалось решить, быть может, самую сложную в истории задачу по восстановлению имиджа. Чтобы доказать, что североамериканские животные не худосочны, он написал в Нью-Хэмпшир своему другу генералу Джону Салливану, умоляя его найти и убить сохатого в заснеженных северных лесах, а затем отправить скелет, кожу и рога в Париж. Затея была трудоемкой для Салливана и дорогостоящей для Джефферсона. Но это сработало. Получив в качестве доказательства огромное четвероногое животное, Бюффон, по словам Джефферсона, «пообещал в своем следующем томе исправить эти вещи». Но этого так и не случилось, поскольку вскоре граф умер.

История с лосем смакуется во многих биографиях Джефферсона. Но невероятная ирония судьбы во всей эпопее, затеянной Джефферсоном с целью опровергнуть теорию вырождения, связана вовсе не с лесами Нью-Хэмпшира, а с небом над Виргинией.

На протяжении многих лет, пока он кропотливо собирал данные об осадках, чтобы доказать, что Новый Свет не такой уж пасмурный, сырой, влажный, мокрый, неприветливый, топкий, промозглый, ливневый, душный, росистый, моросящий, волглый, туманный, болотистый, Джефферсон, его семья, его посевы и особенно его рабы страдали от засухи.

В Монтичелло синоптику-основателю постоянно не хватало воды, и он мечтал о дожде.

При всей основательности, креативности и яркости, вложенных в Монтичелло – в его тщательно спланированные аллеи, продуманные восьмиугольные залы с куполами, расположенные на склоне лаборатории с фруктовыми, овощными и другими полезными растениями, – Джефферсон слишком уж полагался на осадки, рассчитывая, что они позволят выращивать те сельскохозяйственные культуры и жить той жизнью, что он себе представлял.