Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо

— Занятно, — заметил Хулио. — Что же это за малоизвестные тексты?

— Синайский кодекс, или греческая Библия. Этот текст датируется примерно трехсот пятидесятым годом нашей эры. Если имеется желание, могу дать почитать. У меня есть экземпляр.

— Не хотелось бы тебя огорчать, но, боюсь, придется. Дело в том, что теория, согласно которой наше подлинное внутреннее «я» полностью совпадает с тем самым первобытным и примитивным, что, в свою очередь, и управляет нашими мыслями, чувствами и поступками, была развенчана и опровергнута.

— Неужели есть другие, более убедительные гипотезы и теории?

— Ну, по крайней мере, у меня есть — собственной разработки. Сейчас в подробностях рассказывать не буду. Времени нет.

— А мне в подробностях и не надо. Изложи основные тезисы и дай самые важные ссылки. Читать я умею.

— Я считаю, что мы — все человечество — находимся в процессе эволюции нашего вида. При этом наше сознание и духовность становятся более развитыми. Чем дальше, тем в большей степени мы отказываемся от наших инстинктивных, животных желаний, унаследованных от далеких предков, будь то от Каина или же от тех полуобезьян, которых раскопали археологи в Атапуэрке.[6] Именно жертвуя своим первобытным наследием, мы обретаем все большую свободу, как индивидуальную, так и коллективную. Отвергая и подавляя в себе инстинкты, мы все больше становимся людьми.

— Я что-то не понял. Ты имеешь в виду эволюцию в прямом, узкоспециальном смысле слова? Ту, которая подтверждается генетическими изменениями в организме человека?

У Хулио действительно оставалось мало времени перед очередным семинаром, и он сейчас не был готов вести сколько-нибудь серьезную научную дискуссию. Кроме того, положа руку на сердце, Омедас не хотел признаваться коллеге в том, что изложил ему не столько научную концепцию, сколько недоказанные постулаты, опирающиеся лишь на его личную веру.

— Скорее я назвал бы этот процесс духовной эволюцией, — уклончиво ответил он.

— Коллега, да вы, я смотрю, ламаркист!

— Похоже, что так.

— Ты можешь посвятить целую жизнь совершенствованию своего духовного «я», но будь уверен в том, что вся внутренняя работа по самосовершенствованию никоим образом не затронет геном и не будет передана по наследству. Твое достойное поведение, честные поступки не послужат благородному делу совершенствования рода человеческого с генетической точки зрения. Теория Ламарка была просто растоптана Дарвином. Меня удивляет только одно. Дорогой мой Хулио, разве тебе об этом в школе не рассказывали?

— Рассказывали, конечно. А разве тебе никто не говорил, что ты становишься редким занудой, когда начинаешь учить людей уму-разуму?

В ответ Андрес только рассмеялся.

— Занудство является важнейшей составной частью моего очарования.

— Это уж точно.

Андрес дружески похлопал младшего коллегу по плечу. Омедас посмотрел на часы и встал из-за стола. Через несколько минут у него начиналась очередная пара. Он должен был вести семинар по эволюционной психологии, поэтому положил деньги на стойку и попрощался с коллегой.

Андрес в ответ помахал ему рукой, но Хулио этого уже не увидел. Он зажал под мышкой две объемистые папки с бумагами и стремительно направился к выходу из буфета.

«Возможно ли коренным образом изменить природу отдельно взятого человека? Может ли судьба преобразить человеческую душу? Может ли душа стать злой и черной, если ей выпала нелегкая и злая судьба?»

Много лет назад этими словами из «Отверженных» Гюго Хулио Омедас начал свое выступление на защите диссертации, озаглавленной «Загадка Гавроша» и написанной под руководством Андреса Ольмо. В качестве отправной точки своего исследования он рассматривал знаменитого персонажа романа — мальчишку по имени Гаврош.

Этот беспризорник, выросший на улицах Парижа, всегда оставался добродушным, веселым и благородным, несмотря на все испытания, выпавшие ему в жизни. Более того, он явно находил удовольствие в том, чтобы помогать людям, которым в тот момент было еще тяжелее, чем ему. Хулио Омедас увидел в Гавроше парадигматический[7] случай, подтверждающий тезис о том, что ни пороки, ни склонность к извращенному поведению не передаются по наследству и вовсе не обязательно становятся благоприобретенными чертами характера в результате продолжительного пребывания во враждебной среде.

Своей страстной любовью к «Отверженным» он был обязан Кораль. Еще на третьем курсе университета она предложила ему прочитать эту книгу с точки зрения психолога, проникнуть во внутренний мир персонажей. Хулио не остался разочарован. Он читал и перечитывал этот роман, даже исчиркал вдоль и поперек один экземпляр книги, заодно исписал ее поля комментариями.

В конце концов Омедас согласился с тем, что этот великий роман в плане познания души человека дал ему не меньше, а, пожалуй, намного больше, чем некоторые лекционные курсы и труды по психологии, которые ему приходилось штудировать в рамках учебной программы. Чтение Гюго стало для него своего рода упражнением на рассмотрение и анализ самого себя со стороны. Читая «Отверженных», он словно слушал некий голос, постепенно раскрывавший для него тайну устройства человеческой души. Ему казалось, что если не Бог, то некая могучая сверхъестественная сила уж точно находилась где-то рядом и была готова прийти на помощь, сорвать пелену предвзятости, подарить радость познания сути человека, сформированного определенной эпохой, и, разумеется, самой эпохи, создавшей этих людей.

Гаврош стал для него больше чем персонажем из книги. Он был символом израненного, истерзанного детства. Его судьба опровергала не только постулаты психологии, но и, казалось бы, незыблемый физический закон, согласно которому сила любого действия равна силе противодействия, а человеку свойственно отвечать ударом на удар.

Для того чтобы подтвердить, что в любом несчастном, брошенном и оступившемся ребенке есть чистая душа, не тронутая злом этого мира, Хулио решил провести исследование и отправился на поиски своего Гавроша в детские дома, приюты и центры содержания и перевоспитания несовершеннолетних преступников. Он проанализировал судьбы и психологические модели поведения двадцати с лишним малолетних правонарушителей — мальчишек-сирот и детей из неполных и неблагополучных семей.

Хулио общался с ними, проводил психологические эксперименты, словно археолог, пытался раскопать в них останки тех ангелов, которыми они когда-то были или, по крайней мере, могли быть. К сожалению, он натыкался лишь на остро отточенные когти, ненависть, выражающуюся совершенно явно, или же скрытую склонность к насилию, пессимизм, апатию и неспособность к социальной адаптации. За свои недолгие жизни эти мальчишки уже успели повидать столь многое, что Хулио просто отчаялся раскрутить хотя бы один из этих запутанных клубков и понять, что и когда именно оказалось тем решающим фактором, в силу которого дети, попавшие в тяжелые обстоятельства, перешли из категории жертв в класс хищников.

Ни единого Гавроша среди своих подопытных он не нашел и все чаще задавал себе один и тот же вопрос. Возможно ли, что ребенок, попавший в столь тяжелые жизненные условия, сможет когда-либо проявить то лучшее, что некогда было заложено в нем природой? Проблему, поставленную им перед началом исследования, в ходе эксперимента пришлось переформулировать. Речь шла уже не о том, может ли природа человека стать дурной в результате превратностей судьбы, как гласила цитата из Виктора Гюго, а о том, существует ли вероятность того, что она в подобных обстоятельствах останется чистой и незапятнанной.

В ходе исследования Хулио не обнаружил никаких доказательств своей правоты. Впрочем, речь шла не о ложности постулатов, изложенных им, а о несовершенстве методики, примененной во время работы.

Омедас хорошенько поразмыслил над результатами исследования и осознал, что в этой мешанине информации трудно отделить те отрицательные качества малолетнего правонарушителя, которые были приобретены им в результате внешних воздействий, от тех, что были присущи ему изначально. Он пришел к выводу, что можно подойти к этой проблеме и с другой стороны. Почему бы не попробовать провести исследование психологии какого-нибудь беспричинно злобного и враждебного к окружающему миру ребенка, о котором заведомо известно, что приобрести эти качества ему было негде, а скопировать — не с кого?

Цель подобного исследования можно было сформулировать так: существует ли врожденная склонность к злу, не спровоцированная какими бы то ни было внешними воздействиями? Является ли желание приносить боль и страдание окружающим неотрывной составной частью человеческой природы?

К тому времени, когда Хулио дописал диссертацию, прошло уже несколько лет с тех пор, как Кораль внезапно и бесследно ушла из его жизни.