Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо

Разумеется, она позвонила ему не просто для того, чтобы выговориться. Хулио прекрасно понимал, о чем Кораль будет его просить, апеллируя — скорее всего, подсознательно — к тому, что связывало их в прошлом. При этом мать семейства, естественно, не хотела и вспоминать, например, о том, как они расстались, а если говорить точнее — о том, как она без всякого предупреждения просто исчезла из его жизни. Сбежала не попрощавшись и ничего не объяснив.

В первые секунды Хулио больше всего на свете хотелось послать ее подальше вместе со спекуляциями на прошлом и просьбами помочь, видите ли, разобраться с семейными неурядицами. Да пошла она к чертовой матери со своими проблемами!..

Кораль, словно почувствовав, о чем он думал, или прочитав его мысли, повернулась к нему и сказала:

— Хулио, давай забудем, что было между нами тогда. Сейчас речь идет о моем сыне.

— Знаешь, нелегко выполнить твою просьбу, не зная, что тогда с тобой случилось, что на тебя нашло.

— То, о чем я прошу, не имеет ничего общего с нашими личными отношениями.

Омедас испытывал сильнейшее искушение поделиться с Кораль своими самыми мрачными мыслями и предположениями. Кроме того, он с огромным удовольствием признался бы ей, что не хочет и не может помогать ей ни под каким предлогом.

«Ведь в глубине своей мрачной и злобной душонки я даже обрадовался, узнав, что в ее жизни не все так гладко, что судьба бывшей любовницы — это не сплошные райские кущи, не только роскошный дом, двое очаровательных детишек и, видите ли, не менее обаятельный муж, к тому же с весьма толстым кошельком».

Впрочем, Хулио решил, что такие признания не сделают ему чести, но, поймав себя однажды на подобных мыслях, уже не мог поручиться, что когда-нибудь нечто в этом роде не сорвется у него с языка.

Помимо всего прочего, ему категорически не понравилось, как Кораль пыталась выстроить между ними некие новые отношения, стерильные, чисто профессиональные, отделенные от прошлого непроницаемой стеной. Увы, для него все это было очень личным и болезненным. Тот факт, что Кораль делала вид, будто он ей очень нужен как профессионал, нисколько не радовал, а скорее унижал его.

«Я чувствовал бы себя куда лучше, если бы эта женщина сама нашла меня, узнав о профессиональных заслугах. Вышло, что я занесен в ее дом судьбой, по воле случая».

— Я прекрасно понимаю, что не имею никакого права просить тебя об одолжении, — сказала Кораль, словно читая его мысли. — Но нам действительно очень трудно. Мы в самом деле нуждаемся в помощи, чтобы разобраться с Нико и с тем, что с ним происходит. Причем сделать это нужно срочно.

— Не знаю, Кораль. Я, конечно, примчался сюда по твоему звонку, но, по правде говоря, у меня нет ни малейшего желания продолжать встречаться с тобой и поддерживать какие бы то ни было отношения, пусть даже профессиональные. Пожалуй, будет лучше, если мы постараемся забыть о том, что по иронии судьбы случайно встретились после стольких лет разлуки.

— Пожалуйста, помоги нам, — продолжала настаивать она. — Мы с ним уже не справляемся.

Кораль просительно посмотрела на него, и Хулио не нашел в себе сил дать ей четкий и однозначный отрицательный ответ. Он чувствовал себя как шахматист, который не только занес руку, но и уже взялся за фигуру, значит, должен сделать ход именно ею.

Наконец из кабинета врача вышел Карлос в жестком гипсовом воротнике и, судя по всему, с плотно перебинтованной грудной клеткой. В руках он держал громадный конверт со свежим рентгеновским снимком. Желая продемонстрировать всем, что даже после таких неприятностей его не покинуло чувство юмора, он подошел к Хулио и Кораль, подражая походке роботов из фантастических фильмов.

— Мне вставили что-то в задницу, прямо как младенцу, — радостно сообщил Карлос.

Он попытался успокоить Кораль и поблагодарил Хулио за то, что тот приехал поддержать их в этой тяжелой ситуации. Омедас только кивнул в ответ. Карлос и Кораль поцеловались у него на глазах, и Хулио отвел взгляд в сторону, чтобы скрыть свое смущение и неловкость. Впрочем, он успел заметить, что со стороны Кораль поцелуй получился несколько холодным и отстраненным.

Затем она вынула из конверта снимок, поднесла его к окну, рассмотрела, недовольно нахмурилась и сказала:

— Четвертый и пятый шейные, похоже, смещены. Слишком близко друг к другу они находятся.

Хулио показалось, что Кораль говорила не о живом человеке, а о позиции на шахматной доске.

— Видишь? — Карлос по-приятельски ткнул Хулио локтем в бок. — Вот что значит жена-врач. Никуда от нее не денешься. Она не только будет лечить от всего, что даже не болит, но и называть все заставит по-научному. Не дай бог просто сказать: «У меня синяк». Нет, нужно обязательно говорить «гематома».

Кораль повторно объяснила, что, судя по снимку, два шейных позвонка в результате смещения одного из них оказались вплотную друг к другу. Карлос внимательно посмотрел на снимок. Он не был специалистом, поэтому видел на пленке только общий изгиб позвоночника под основанием черепа и небольшое серое дымчатое пятно, перекрывавшее пару позвонков. Со стороны все это выглядело не слишком пугающе.

— Ну и где же твои смещенные диски? Покажи мне того дискобола, который мог сместить их, — потребовал он у супруги.

Кораль только отмахнулась от него, дав понять, что ей сейчас не до дурацких шуток.

— В этой проекции действительно не очень наглядно получилось, — согласилась она. — Но уверяю тебя, по положению соседних позвонков я вполне могу предположить, что диск, находящийся между этими двумя, серьезно травмирован.

— Ты что, решила запугать меня?

— Может быть, все обойдется местным воспалением, — покачав головой, произнесла Кораль. — Но я сказала бы, что дело гораздо серьезнее. Повреждение, в общем-то, типичное, но от этого оно не становится менее серьезным и болезненным. Завтра обязательно нужно будет сделать тебе магнитную томографию.

— Еще чего не хватало! Я прекрасно себя чувствую!

Они направились к выходу из больницы, продолжая беседовать на эту тему.

Солнце и свежий ветер, всеобщее возбуждение, спешка, радостные встречи и быстрые прощания, книги и тетради среди тарелок и банок из-под лимонада на столах, пепельницы, полные окурков, скомканные листы шпаргалок и ненужных конспектов — в университет ворвалась весна. Апрель нес с собой экзамены и новые романы. Студентки как одна вырядились в обтягивающие джинсы, сидевшие едва ли не ниже бедер, оголили пупки, а верхнюю часть тела прикрыли столь же плотно сидящими топиками с огромными вырезами. Бретельки лифчиков как бы ненароком сползали с плеч, папки и книги столь же случайно подпирали бюсты, и без того не остававшиеся незамеченными.

Весь этот калейдоскоп мелькал перед глазами Хулио Омедаса, который в какой-то момент заставил себя сфокусироваться хотя бы на чем-то, на каком-нибудь одном фрагменте этой мозаики. Таковым оказалась ни много ни мало роскошная, соблазнительная улыбка очаровательной брюнетки с волосами, убранными в хвост. Она довольно дерзко смотрела в глаза преподавателю, словно они давно были знакомы, больше того, общались по-приятельски, если не больше.

Ему казалось, дай ей волю, и она тотчас же признается ему в любви. Ладно, пусть даже не к нему самому, но к какому-нибудь Вильгельму Райху,[5] труды которого, несомненно, помогли ей обрести вожделенную, ничем не сдерживаемую сексуальную свободу.

В течение, наверное, секунды-другой Хулио Омедас балансировал на грани разума и инстинктивного желания бросить все и окунуться в эту улыбку как в омут, с головой. Мысленно он судорожно перебирал состав всех групп студентов, в которых вел занятия, пытаясь вспомнить имя этой красавицы, недоумевая при этом, как мог жить без этой улыбки и соблазнительного взгляда. В общем, ему стоило немалых усилий взять себя в руки и напомнить самому себе о том, что он давно уже вышел из того возраста, когда преподаватели ведутся на уловки кокетничающих студенток. В его непростой жизненной ситуации сейчас не хватало только лишних проблем и неприятностей.

«В этом году они совсем с цепи сорвались. Таких вольных нравов в университете еще не было», — подумал Хулио и вдруг вспомнил, что повторял эту фразу каждую весну.

Год от года студентки становились все более раскованными, соблазнительными и неотразимыми. К сожалению, следовало признать, что по прошествии еще нескольких лет эта фраза потеряет для него былую остроту и актуальность. Студентки скоро перестанут смотреть на него с искренним интересом и переведут профессора Омедаса из категории преподавателей молодых и интересных в разряд старых пней, с которыми стоит пококетничать только в том случае, если действительно не можешь связать двух слов на экзамене. Вот тогда-то и придется повторять про себя, что они, мол, совсем с цепи сорвались, в университете таких вольных нравов никогда не было, скрипя при этом зубами и горько сожалея о том, что когда-то не поддался на провокацию какой-нибудь из этих чертовок и не закрутил с ней рискованный роман.