Под часами - Михаил Садовский

Зачем? Ты об этом думал? Или ты по-другому устроен... с автоматом спать хотел всю жизнь... а что напоследок вспомнишь...

- Напоследок я вспомню, как Петр Михайлович... ну, учитель мой... да ладно... у него там, в тетради, фраза одна была. Я ее наизусть знаю. Один раз всего перечитал. "Каждый имеет право на жизнь. Но в жизни бывает такой момент, когда это право не совпадает с желанием. Только инстинкт удерживает нас на той грани, через которую переступит каждый, но день этот определяется одним лишь Б-гом".

Он хотел еще сказать ей, что происходит нечто страшное или прекрасное -- он сам еще не разобрался... Маша... Машка Меламид словно переместилась в пространстве, времени, в его памяти... и... она стала совпадать с Наташей... он хотел ей сказать об этом, но не знал, как это сделать, как объяснить ей, что он, когда ее целует, это, конечно, она, его Наташа, но это и Машка Меламид... сначала, почувствовав это первый раз, он решил, что предал свою любовь, что он потерял самое дорогое, что вело его через такие страхи и боли, о которых уж он точно никогда и никому не расскажет... потом он вдруг был совершенно ошарашен другой мыслью -- теперь Маша всегда с ним... раньше приходила и уходила, т. е. все равно была с ним, но на часы, а иногда и дни куда-то уплывала. Теперь все время была с ним. Может быть, он и к Наташе был поэтому так привязан. Они обе соединились. И не то чтобы покой снизошел на его душу, но некое удовлетворение или вернее сказать -- примирение с судьбой, хотя он себе верил больше, чем судьбе... ему казалось, что у Маши были такие же точно губы... и груди... а большего он не знал. Не успел. Война все оборвала... а главное, запах. Все что угодно можно спутать -только не запах... смешанный запах женского тела и духов... этого он не мог спутать. И хоть он точно знал, что запахи неповторимы, как отпечатки пальцев, но очень уж похожий запах заместил ему тот, давнишний, родной и тоже слился с ним, и теперь остался навсегда на его губах... он хотел обо всем этом сказать Наташе. Давно хотел. Сначала стеснялся. Он обнаружил вдруг, что стесняется ее... Потом засомневался: не обидит ли этим женщину. Потом, когда уже совсем было собрался с духом, вдруг понял, в то самое мгновение, что не сумеет словами передать свои чувства... и этот запах... про запах, главное, как сказать... женщины очень ревнивы... болезненно ревнивы... это они про других легко рассказывают со вздохами: муж ушел, развелись, сошлись... но не про себя... Так и не решился. И теперь долго помолчав, вдруг сказал, уже вовсе как бы не к месту, а только отвечая своим мыслям: "Дочку назовем Машей". Наташа посмотрела на него, сначала не понимая, о чем он, потом опустила глаза и только вздохнула.

Во имя

Павел Васильевич позвонил Автору и просил встречи. Они не виделись давно. Премьера отработала, возместила все душевные и материальные затраты... обиды затушевались... дороги вели в разные стороны... время не сводило их... но что--то притягивало их друг к другу. Деньги за постановку давно были пропиты. Премию тоже спустили в общей театральной складчине. Диплом о присвоении звания висел на стенке и стал предметом неодушевленным, а как о нем мечтал Павел Васильевич! Даже гладил первые дни, как женщину ласкал. Теперь ему было не до этого. Он просил Ава (так он называл Автора в минуты лирических соглашений), чтобы тот помог ему. Он выглядел растерянным, даже убитым... и слезы наворачивались на глаза у него поминутно...

"Обясни ей, - Говорил он, не поднимая глаз. -- Я не могу уже без нее...

понимаешь.... А она говорит: "Бросай свою грымзу и женись на мне. Все равно я лучше -- хоть где хошь... что в доме, что в койке, что на службе. Ты же, - говорит, - меркантильный! Я тебе карьеру сделаю.... а она что? "... Понимаешь? " Автор не понимал.

Автор не понимал, потому что не знал ничего о Надежде Петровне. Его же общение с ней говорило ему: "Будь от нее подальше! " Он не знал всего, а Павел Васильевич нарочно не договаривал, или, как это обычно бывает, излагал все видимым со своей колокольни. Он не повторил, например, последнюю фразу Наденьки: "Я же тоже не свободна. Я же тоже должна принести жертву! Но во имя любви... " Она любила красиво выражаться, и это уживалось в ней вполне с лексиконом того ведомства, которому она служила. Сознательно и осторожно. Обычная девочка, из обычной семьи, как писали в анкете, "служащих", которые в первом поколении оторвались от своиз деревенских корней. Лето она проводила под Рязанью у бабушки. Школа была рядом с домом, и большинство ребят отличалось друг от друга не биографиями, а фамилиями. Лица тоже были похожи. Мораль усваивалась на уроках и по радио. Когда купили телевизор, она начала копировать любимых актеров. Этот мир с детства манил ее, как и всех подружек. Они, может быть, были более прагматичными, или, может быть, жили труднее -- стали готовить себя к более прозаическим профессиям, а она так и не "одумалась". Бегала в драмкружок, пела в районном хоре и даже грамоты получала за смотры самодеятельности, а когда подошло время выбирать институт -- как же можно было прожить без высшего образования! -- она пошла пробоваться в разные театральные ВУЗы. Стихотворение. Отрывок прозы. Басня. Этюд на заданную тему. Вокальное прослушивание... после третьего захода нервы ее не вывдержали конкуренции -- она видела вокруг себя таких, кому хотела бы подражать, но не состязаться с ними. Благо было еще не поздно, подала документы в Институт Культуры. Ее приняли сразу. Тут ей и происхождение помогло. Партия, как раз в это время, решила сблизить город с деревней. Нести в село культуру в самом широком смысле этого слова. Культуру во всем: в производстве, общении, жизни... Культуру в массы. Наденька очень соответствовала этому лозунгу.

Педагоги в институте были замечательные. Они невольно сосредоточились тут повыгнанные из других учебных заведений, редакций, "культурных учреждений" за свои взгляды, что, само собой, подразумевало их высокий профессиональный уровень. Так уж получалось в те годы: способности давали человеку возможность приобрести высокий профессиональный уровень (и учебой и самообразованием, в большей степени). Высокий же профессионализм неизбежно требовал своей точки зрения на события, явления, существующие теории и гипотезы, что с трудом переносилось властью, когда дело касалось технических, естествоиспытательских дисциплин, и категорически отвергалось в вопросах гуманитарных, будь то аспекты общей философии или сугубо специальные проблемы. Скажем, "гармонического в музыке" или "восприятия мира Клаузиусом". Студенты, как и всегда, не были однородной массой, хоть их тщательно отбирали, и главный голос в Приемной комиссии имел начальник отдела кадров, а не ректор. Одни рьяно брались за учебу и достигали больших успехов не по меркам Института, к которому профессионалы смежных областей -в музыке, актерском мастерстве или литературной учебе - относились пренебрежительно, предполагая низкий уровень преподавания и контингента, что было весьма сомнительно и в том, и в другом случае. Тот, кто хотел, приобретал многое у своих педагогов... но были и такие, которых вполне устраивало место массовика - затейника на больших стадионах и елках в заводских клубах...

Наденька находилась где-то посредине. Хорошенькая, быстрая, смешливая блондиночка была симпатична и педагогам и сокурсникам. Как-то легко она сдавала все предметы, не проявляя ни к какому из них особого рвения, как-то просто и легко собирала взносы, когда выбрали профоргом, и очень просто умела собрать ребят на субботник, когда выбрали комсоргом. Ей нравилось, что ее поддерживают - она не отказывает, не обещает и не подводит потом... и само собой получалось, что на все общественные посты выбирали и назначали ее... Сначала она, как и все, отнекивалась, потом постепенно то ли привыкла, то ли какой то внутренний голос поддакивал и понукал ее -- она уже не представляла себе, как жить без этого: чтобы не огранизовывать, собирать, командовать... Она перестала отказываться даже для виду, потом уже сама искала себе "общественную нагрузку". Ее ценили наверху. Она, как представитель студенчества, запросто могла попасть к Секретарю парткома, Ректору, похлопотать за кого-то, добиться успеха, и ребята ее тоже ценили за это. Очень важно было в своей среде иметь защитника, заступника, человека, который мог помочь в отношениях с властями -- проблем у каждого во время обучения возникало много...

Как-то на третьем курсе ее вызвали в партком и издалека завели разговор о вступлении в партию. По опыту было известно, что многие, особенно"творческие личности" с большой неохотой даже разговаривали на эту тему, а райком требовал "омоложения рядов" -- это был важный показатель в работе парторганизации. Наденька покраснела, но даже не застеснялась и не стала кокетничать -- согласилась серьезно и обдуманно. Она сказала, что это очень правильно, что старшие ей доверяют, потому что, когда это произойдет, ей легче станет "работать с молодежью". Эти точные формкулировки, которые не требовали объяснений, очень ей нравились -- облегчали жизнь. Они ей казались такими емкими и проверенными десятилетиями, что смешно было ими не пользоваться, да и в современных книгах, которые ей приходилось читать, правда не много, было совершенно то же самое. А раз пишут в книге, значит, это правильно, - это она усвоила еще со школы. Ведь "книга -- источник знания"! Разве не этот лозунг висел у них в школе во всю стену прямо при входе.