Совсем другие истории - Надин Гордимер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но от некоторых поступали по-настоящему серьезные заказы. На такие просьбы не тратили слов. Достаточно было клочка бумаги, записки с пришпиленной к ней «иностранной валютой». Одни заказывали соль — ее практически не ввозили, слишком уж тяжелый груз. Многие просили нижнее белье себе или своим девушкам, а один нахал заказал контрацептивы — средства для планирования внесемейного бюджета, как я, к немалой радости всего сборища, не преминул окрестить их вслух. Я носился с блокнотом по комнате как очумелый, то и дело поминая отца Догерти: «Подумайте хорошенько, у вас всего один шанс!»
Да-да, и без пяти минут враги тоже явились. Вроде нашего соседа через дорогу — в прошлом, как поговаривали, протестантского священника, лишенного сана за какие-то прегрешения. Этот напыщенный осел, каких еще свет не видывал, в самом начале войны купил себе теплое местечко и теперь заведовал распределением скудных правительственных закупок за рубежом, главным образом женского белья. Я этого Никодима[14] чуть в шею не вытолкал, чудом взяв себя в руки. До того дня он держался так, словно нас для него вообще не существует. А тут смотрю — пожаловал, да еще раскачивается, точно эмир на коне, и благоухает «Эринмором».[15] Подплыл ко мне вразвалочку и спрашивает, не смогу ли я купить ему два флакона помады для окраски седых волос. И протягивает пять долларов. Я-то не забыл того случая, когда моя подруга подала прошение на покупку лифчика, а этот подлец предложил ей провести с ним выходные в какой-то занюханной деревушке.
Командировочные у меня были мизерные, но в Сан-Томе я сэкономил на ланчах и к концу недели наскреб валюты, чтобы купить кое-что для себя, в том числе таблетки от аллергии (пузырек отца Догерти я тогда позабыл в спешке). А для Клета я приобрел — к величайшему своему счастью — жестянку чая «Липтон и два пакета сахара по полфунта. Представьте себе, в какой ужас и ярость я пришел, когда один из этих пакетов у меня стащили в аэропорту, стоило на секунду отвернуться от багажа во время проверки паспорта! Как знать, если бы этот пакет не украли, Клету, может, и не пришлось бы потерпеть самое унизительное поражение от сахара, которое ему еще только предстояло.
В день моего возвращения к нему (и ко мне) пришла Мерси. Я привез ей кусок мыла «Люкс» и тюбик крема для рук. Она была в восторге.
— Хочешь чаю? — спросил Клет.
— О да! промурлыкала она нежным голоском. — У тебя есть чай? Здорово! И сахар! Здорово! Замечательно! Я возьму себе немного.
Я этого не видел, но, должно быть, она запустила руку в распечатанный пакет с сахаром и зачерпнула пригоршню, чтобы пересыпать в свою сумочку. Клет, как раз возвращавшийся с кухни, уронил горячий чайник и кинулся на нее коршуном. И это я уже увидел своими глазами. Мерси на миг растерялась — решила, видимо, что это какая-то дурацкая шутка. Но я-то знал, что шутками здесь и не пахнет, и в тот момент был готов возненавидеть Клета до конца своих дней. Он схватил Мерси за руку и, чуть не скрипя губами, начал разжимать ее пальцы.
— Клет! — рявкнул я. — Прекрати!
— Черта с два! — огрызнулся он. — Знаешь, где у меня эти девки уже сидят?! Только и знают, что хватать и тащить, что плохо лежит!
— Пусти меня! — вскрикнула Мерси, залившись слезами стыда и обиды. Высвободив руку из его хватки, она отступила на шаг, швырнула горсть сахара ему в лицо, схватила сумочку и бросилась вон. Клет подобрал сахар — с полдюжины кусочков.
— Сэм! — окликнул Клет слугу. — Поставь еще чайник! — А потом, повернувшись ко мне, повторил: — Майк, ты просто обязан рассказать им о моей битве с сахаром.
Глаза его сверкнули безумием воспоминаний.
— В школе его называли «Сахарный малыш», — опять уклонился я.
— Ну, Майк, рассказчик из тебя ни к черту! И как тебя только приняли в управление пропаганды!
Гости захохотали. Я видел, что Клет в отчаянии. Капельки пота выступили у него на лбу. Всем своим видом он молил позволить ему предаться торжеству самобичевания.
Я взбеленился.
— Из-за сахара он потерял свою девушку, — выпалил я. — Да-да, потерял хорошую, порядочную девушку, потому что не пожелал расстаться с полудюжиной кусочков сахара, который я ему купил.
— Неправда! — вскричал Клет. — Тоже мне, нашел порядочную девушку! Мерси была такая же загребущая бесстыдница, как они все!
— Как мы все, Клет. Интересно, как ты этого не понял раньше? Ты столько месяцев ходил к ней, спал с ней… а понял только тогда, когда я купил пачку сахара! Тут-то у тебя открылись глаза!
— Все уже слышали, что это ты его купил, Майк. Незачем повторять. Не в этом же дело…
— А в чем тогда дело?
И тут я сообразил, до чего же все это глупо. И как легко — даже теперь — мы поддаемся вспышкам бессмысленной злобы, как в те времена отчаяния, когда от одного сердитого слова, брошенного впопыхах, между двумя в общем-то миролюбивыми друзьями могла разгореться война не на жизнь, а на смерть. И я обратил все в шутку, удержавшись буквально на волоске от пропасти.
— Когда Клет соберется жениться, — сказал я, — для него придется придумать специальную брачную клятву. «И буду делить с тобою все блага мира, кроме продуктов компании “Тейт энд Лил”». Если отцу Догерти когда-нибудь разрешат вернуться в страну, он это оценит по достоинству.
Умера и его приятель снова покатились со смеху.
Амос Оз. Путь ветра
1Последний день Гидеона начался с великолепного восхода.
Заря была нежна, словно осенью. За сплошной пеленой облаков, одевшей восточный горизонт, мерцали вспышки бледного света. Новый день лукаво скрывал свои планы, ничем не выдав, что у него за пазухой дожидается своего часа волна полуденного зноя.
Горы на восходе сияли пурпуром, утренний ветерок овевал их. Вот стену облаков пронзили длинные косые лучи.
И настал день. Темные дыры амбразур замигали, словно детские глазки спросонья, когда солнце коснулось их ласковой рукой. Ослепительный шар поднялся над горизонтом, ударил по стройным рядам облаков и сокрушил их. Восток пылал. Нежный пурпур отступил и бежал перед яростным блеском алого.
Лагерь пробудился по сигналу за несколько минут до восхода. Гидеон встал, босиком вышел из барака и, все еще во власти сна, стал глядеть на разгорающееся утро. Одну узкую ладонь он козырьком приставил к не желавшим просыпаться глазам, а другой рукой принялся машинально застегивать пуговицы. В свежем утреннем воздухе уже слышались голоса и металлический лязг машин; несколько усердных мальчишек уже чистили оружие для первой проверки. Гидеон медлил. В душе зашевелилась какая-то усталая тревога, смутное желание непонятно чего. Солнце уже давно взошло, а он все еще сонно торчал возле барака, пока кто-то не толкнул его в спину и не велел заняться делом.
Он вернулся в комнату, заправил походную кровать, почистил автомат и взял бритвенные принадлежности. По дороге, среди эвкалиптов с белоснежными стволами и висящих гроздьями плакатов с требованиями дисциплины и опрятности, он вдруг вспомнил, что сегодня как раз День независимости, пятое ияра.[16] Сегодня взвод должен был устроить праздничное парашютное шоу в долине Изреель. Он зашел в душевую и, ожидая, пока освободится зеркало, чистил зубы и думал о девочках. Часа через полтора все приготовления будут закончены, взвод погрузится в самолет и будет на пути к месту назначения.
Целая толпа радостных штатских будет ждать, когда они прыгнут, и среди них, конечно, будет много девчонок. Они будут прыгать почти над Ноф Харишем — кибуцем, где Гидеон родился и жил до того дня, как ушел в армию. Когда ноги коснутся земли, его окружит толпа ребятишек из кибуца; они будут прыгать вокруг и кричать: «Гидеон! Смотрите, это же наш Гидеон!»
Он протиснулся к зеркалу между двумя огромными парнями, достал бритву и принялся намыливать лицо.
— Жаркий сегодня денек, — сказал он.
— Еще нет. Но будет, — солидно ответил один из них.
А второй проворчал ему в спину:
— Закрой хлебало. Так и будешь целый день языком чесать?
Гидеон не обиделся. Наоборот, от этих слов внутри у него поднялась необъяснимая волна радости. Он вытер лицо и вышел на плац. Голубой сумеречный свет сменился серовато-белым грязным сиянием хамсина.[17]
2Шимшон Шейнбаум вчера вечером авторитетно сообщил, что хамсин уже на подходе. Встав с постели, он первым делом устремился к окну и с чувством глубокого удовлетворения убедился, что, как всегда, был прав. Он закрыл ставни, чтобы защитить комнату от обжигающего ветра, сполоснул водой лицо, волосатые плечи и грудь, побрился и сделал себе на завтрак кофе со сладким рулетиком, который принес вчера из столовой. Шимшон Шейнбаум терпеть не мог попусту тратить время, особенно по утрам, когда так хорошо работалось: выходить из квартиры, тащиться в столовую, болтать, читать газеты, обсуждать новости — и вот уже пол-утра как не бывало. Он всегда начинал день с чашки кофе и рулетика. В десять минут шестого, после раннего выпуска новостей, отец Гидеона Шейнбаума уже сидел за столом. И так изо дня в день круглый год безо всяких исключений.