Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник) - Бернард Корнуэлл

– Если мы останемся с Томасом, – сказал он, – нам придется сразиться с Робби. Как раз этого и добиваются наши враги. Они желают нашего раскола.

Томас перевел эти слова для Джейка и вдобавок твердо заявил, что нормандец прав.

– Так что же нам делать? – поинтересовался Джейк.

– Томас отправится на родину, – заявил сэр Гийом, – а мы останемся до тех пор, пока не разбогатеем. Ну а получив деньги, тоже отправимся по домам.

Он кинул Томасу поводья двух лошадей.

– Я бы и сам рад остаться с тобой, – сказал нормандец.

– Тогда мы все погибнем.

– Или погибнем, или будем преданы проклятию. Но ты, Томас, поезжай домой, – настойчиво повторил он, доставая туго набитый кожаный кошель. – Денег здесь хватит вам на дорогу, а может быть, и на то, чтобы убедить епископа снять проклятие. Церковь ради денег на все готова. Все у тебя наладится, и через годик-другой ты еще навестишь меня в Нормандии.

– А Робби? – спросил Томас. – Что он будет делать?

Сэр Гийом пожал плечами:

– В конечном счете он тоже отправится домой. Того, что он ищет, сам знаешь, Томас, ему не найти.

– Я в этом не уверен.

– Тогда и ты такой же безумец, как он.

Сэр Гийом стянул латную рукавицу и протянул руку:

– Ты не в обиде на меня за то, что я остаюсь?

– Ты должен остаться, – сказал Томас. – Дождись денег, мой друг. Теперь ты командуешь гарнизоном?

– Конечно.

– Тогда Робби придется выплатить одну треть выкупа за Жослена.

– А я оставлю кое-что на твою долю, – пообещал сэр Гийом и, пожав Томасу руку, повернул коня и повел своих людей прочь.

Джейк и Сэм в качестве прощальных подарков сбросили с седел еще две связки стрел и тоже ускакали.

Томас с Женевьевой поехали на восток. Моросящий дождь быстро промочил насквозь их новые плащи, но лучник не замечал этого, ибо сердце у него кипело от злости. Он злился на себя за то, что оплошал, хотя единственный выход для него заключался в том, чтобы возвести Женевьеву на груду хвороста и поднести к ней факел, а на это он ни за что бы не пошел. Ему было горько и обидно, оттого что Робби обратился против него, хотя резоны шотландца были ему понятны и в каком-то смысле казались даже заслуживающими оправдания. В конце концов, разве Робби виноват в том, что влюбился в Женевьеву! Ну а корить человека за то, что он заботится о своей душе, и вовсе глупо. Так что Томас злился на то, как вообще устроена жизнь, и эта злость занимала его мысли, отвлекая даже от проливного дождя.

По мере продвижения на восток они одновременно забирали южнее, стараясь держаться кромки лесов, где им все время приходилось пригибаться перед нависшими низко ветками. По безлесной местности они передвигались с удвоенной осторожностью, стараясь держаться возвышенностей, и внимательно высматривали одетых в кольчуги всадников. К счастью, ни один им не встретился. Если люди Робби и отправились на восток, то, видимо, придерживались низин, Томасу и Женевьеве на пути никто не попадался.

Томас и Женевьева старательно избегали деревень и хуторов, что, впрочем, не составляло особого труда, ибо гористая местность, пригодная не под пашню, а разве что для выпаса мелкого скота, была населена скудно.

Под вечер им встретился пастух, который, выскочив из-за скалы, выхватил спрятанную за пазухой кожаную пращу и камень, но, углядев на боку у Томаса меч, торопливо спрятал свое оружие и принялся подобострастно кланяться.

Остановившись, Томас поинтересовался, не видел ли этот малый солдат. Женевьева перевела вопрос, а потом и ответ: вооруженных людей пастух не видел.

Одолев после встречи с напуганным пастухом милю, Томас подстрелил козу. Стрелу лучник извлек из туши и вернул в колчан, а добычу освежевал, выпотрошил и разделал. На ночь беглецы устроились на краю лесистой долины в заброшенной, стоящей без крыши хижине. С помощью кремня и стального кресала Томас разжег огонь, и они поужинали жареными козьими ребрышками.

Нарубив мечом ветвей с лиственницы, Томас соорудил для ночлега простой навес, прислонив его наклонно к стене, получилась хоть какая-то защита от дождя. Под этим укрытием он сделал подстилку из папоротника-орляка.

Томас вспомнил свое путешествие из Бретани в Нормандию с Жанеттой. Интересно, где теперь Черная Пташка? Они путешествовали летом, кормились с помощью его лука, избегали встреч с любыми живыми существами, и то были счастливые дни. Теперь то же самое повторялось с Женевьевой, на этот раз в преддверии зимы. Насколько суровой она будет, Томас не знал, но Женевьева сказала, что ни разу не видела, чтобы здесь, в долинах, лежал снег.

– Он выпадет южнее, в горах, – сказала она, – а здесь зимой просто холодно. Холодно и сыро.

Дождь шел не переставая. Обе лошади ходили на привязи и пощипывали редкую травку на поляне рядом с журчавшей у развалин речушкой. Порой в разрывы среди облаков проглядывал лунный серп, серебривший высокие лесистые кряжи по обе стороны долины. Томас прошел полмили вниз по течению, произвел разведку местности, но, не увидев других огней и не услышав ничего внушавшего беспокойство, он рассудил, что они в безопасности если не от Божьего гнева, то, по крайней мере, от человеческих козней. Вернувшись к костерку, возле которого Женевьева пыталась просушить их тяжелые плащи, Томас помог ей раскинуть шерстяную ткань на раме из ветвей лиственницы, а потом присел у костра и, глядя, как светятся красные угольки, задумался о своей горестной участи. Ему вспоминались страшные картины, которыми были расписаны церковные стены, – картины, изображавшие грешные души, летевшие кувырком в преисподнюю, где их поджидали глумливо усмехающиеся бесы и ревущие языки пламени.

– Ты размышляешь об аде, – решительно заявила Женевьева.

Томас поморщился.

– Верно, – признался он, удивляясь, как она догадалась.

– Ты правда веришь, что Церковь обладает властью отправить тебя туда? – спросила она и, когда он не ответил, покачала головой. – Это их отлучение ничего не значит.

– Еще как значит! – угрюмо возразил Томас. – Оно отнимает у нас Небеса, отнимает Бога, отнимает надежду на спасение. Отнимает все!

– Бог здесь! – гневно воскликнула Женевьева. – Он в огне, в небе, в воздухе. Епископ не может отнять у тебя Бога, как не может отнять поднебесный воздух.

Томас промолчал. Ему вспоминался стук епископского посоха о камни мостовой и звон маленького ручного колокольчика, отдававшийся эхом от стен замка.

– То, что он сказал, – это всего лишь слова, – продолжила Женевьева, – а слова недорого стоят. Те же самые слова они говорили и мне. И в ту ночь в подвале мне явился Господь. – Она подбросила в костер веточку. – Я ни разу не подумала, что умру. Даже когда смерть подступила близко, я ни на миг не подумала, что это случится. Что-то в моей груди, как маленькая пичуга, щебетало, что этого не будет. Кто мог это знать? Бог, Томас, только Бог! Бог – повсюду. Он не цепной пес церковников.