Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Он владел этим языком с таким совершенством, так элегантно и точно, что выражение их лиц смягчилось, стиснутые губы расслабились, спины перестали быть такими прямыми. Дирк говорил:

— Это округ джинго[57]. «Юнион Джек»[58] свисает с каждой крыши. Избиратели — состоятельные люди, землевладельцы, представители доходных профессий, у вашей партии здесь нет перспектив. — Он говорил об избирательном округе Ледибурга. — На последних парламентских выборах вы даже не выдвинули кандидата, никто не хотел зря терять избирательный залог, и партия Сматса без труда сохранила место за генералом Кортни.

Старший из слушателей кивнул, глядя поверх своего золотого пенсне, приглашая Дирка продолжать.

— Если хотите бороться за место от Ледибурга, вам нужен кандидат с другим подходом, говорящий по-английски, владеющий недвижимостью, тот, с кем избиратели могли бы отождествить себя.

Это было прекрасное исполнение. Дирк Кортни, красивый, вежливый, оживленный, прекрасно владеющий обоими языками, расхаживал в номере по ковру, удерживая их внимание, время от времени останавливаясь и драматически подчеркивая свою мысль взмахами сильных загорелых рук, потом снова принимался расхаживать. Он говорил уже полчаса и наблюдал за аудиторией, отмечая реакцию каждого слушателя, оценивая их сильные и слабые места.

Через полчаса он решил, что все они преданы своим политическим идеям. Их трогает только призыв к патриотизму, к национальным интересам, к стремлениям их народа. «Отлично, — с удовлетворением думал Дирк Кортни. — Честных людей покупать гораздо дешевле». Бандитам приходится платить золотом, а честных людей он берет несколькими красивыми словами и благородными утверждениями.

Один из старших слушателей наклонился вперед и негромко сказал:

— Место за генералом Кортни с 1910 года. Он член правительства Сматса, герой войны и чрезвычайно популярен. К тому же он ваш отец. Думаете, избиратели предпочтут щенка, когда у них есть его отец?

Дирк ответил:

— Я не только готов рискнуть своим избирательным залогом, но настолько верю в победу, что готов внести значительную сумму в избирательный фонд партии.

И он назвал сумму, которая заставила их удивленно переглянуться.

— И что в обмен на все это? — спросил старший из политиков.

— Ничего такого, что противоречило бы интересам нации и моих избирателей, — серьезно сказал Дирк и дернул вниз карту, висевшую на стене.

Он снова заговорил, но на этот раз с заразительным рвением фанатика. Яркими красками он живописал вспаханные поля, протянувшиеся от горизонта до горизонта, и чистую пресную воду, текущую по многочисленным ирригационным каналам.

Все слушатели были фермерами, обрабатывавшими богатую, но враждебную почву Африки, и всем им доводилось разглядывать голубое чистое небо в тщетной надежде на дождевое облако, которое никогда не показывалось. Образ пахоты и утоляющей жажду воды подействовал на них неотразимо.

— Конечно, нам придется пересмотреть положение о неприкосновенности долины реки Бубези, — небрежно заметил Дирк, но никто не проявил озабоченности при этом заявлении. Все уже рисовали в своем воображении картину внутреннего моря, поверхность которого морщит ветерок.

— Если мы выиграем выборы… — начал старейший политик.

— Нет, минхеер, — вежливо перебил его Дирк. — Когда мы их выиграем.

Тот впервые улыбнулся.

— Когда мы их выиграем, — согласился он.

Дирк Кортни стоял на высокой платформе, засунув большие пальцы за проймы жилета. Когда он улыбнулся и наклонил благородную львиную голову с гривой блестящих кудрей, женщины в церкви зашептались, как цветы на ветру.

— Мясник, — сказал Дирк Кортни, и его голос звенел, повергая в дрожь всех: мужчин и женщин, старых и молодых. — Мясник из Фордсбурга, его руки по локоть в крови соотечественников.

Аплодировать начали люди Дирка, сидящие в публике, но эти аплодисменты тут же подхватили.

— Я воевал вместе с Шоном Кортни против Бомбаты, — вскочил на ноги мужчина в самом конце зала. — Я был с ним во Франции! — кричал он, пытаясь перекрыть овацию. — А где были вы, мистер Дирк Кортни, когда гремели барабаны войны?

Улыбка не покидала лица Дирка, но на его щеках загорелись два красных пятна.

— Ага! — Он посмотрел на человека через головы собравшихся. — Один из доблестных разбойников генерала. Сколько женщин вы застрелили в Фордсбурге?

— Вы не ответили на мой вопрос, — крикнул человек, и Дирк перехватил взгляды двух рослых мужчин, которые незаметно начали пробираться к спрашивающему.

— Четыре тысячи жертв, — продолжал Дирк. — Правительство хотело бы скрыть это от вас, но — четыре тысячи мужчин, женщин и детей!

Двое здоровяков схватили добычу, и Дирк широким театральным жестом отвлек от них внимание слушателей.

— Правительство, которое презирает жизнь, собственность и свободу своих граждан.

Послышался короткий шум, крик боли, и человека вытащили через боковую дверь в ночь.

Газеты сразу подхватили обвинения — те самые газеты, которые расхваливали решительные и своевременные действия генерала Сматса, теперь называли их жестокими и кровавыми.

Кампанию, начатую Дирком Кортни, подхватили все сторонники Герцога; общественное мнение раскачивалось, как маятник или кривое лезвие палаческого топора.

В ратуше Ледибурга Дирк Кортни выступал перед тремя тысячами слушателей, в ледибургской церкви — перед тремя сотнями. Он выступал во всех сельских церквях округа, встречался у сельских лавок с избирателями, которые стекались сюда по вечерам, чтобы поразвлечься, но при этом неизменно присутствовали журналисты. Дирк Кортни постепенно продвигался на север, днем навещая свои земельные владения, свои новые сахарные заводы, а по вечерам выступая на небольших собраниях избирателей. Он всегда был полон жизни и неотразим, красив и красноречив и обещал слушателям землю, пересеченную железнодорожными рельсами и отличными дорогами, с процветающими городами и оживленными рынками. Его слушали увлеченно.

— Их двое, — сказал Пунгуше. — Один — старый самец. Я хорошо его знаю. Весь прошлый год он оставался на португальской территории на северном берегу реки Усути. Тогда он был один, но сейчас нашел себе самку.

— Где они переправились? — спросил Марк.

— Ниже Ндуму и прошли на юг между болотом и рекой. Льву пять лет, он очень хитер, поджарый, высокий в плечах и с короткой рыжей гривой. На лбу шрам. Лев прихрамывает на правую переднюю лапу: два года назад в него попала пуля из мушкета. На него с самого детства почти непрерывно охотятся люди, и теперь он состарился и устал.

Лев переправился через реку в темноте, львица плыла первой; они уходили на юг от охотников, которые собирались на следующее утро загнать их в буше. Лев слышал бой барабанов и чуял запах костров. Слышал он и лай собак. Две или три сотни туземцев с охотничьими собаками и десяток португальцев с ружьями преследовали его, потому что лев убил двух быков на окраине одной деревни. Утром охота начнется снова, и лев увел свою самку на юг.

Она тоже крупная, и, хотя еще молода и неопытна, быстра и сильна и учится с каждым днем. Шкура у нее пока без отметин, не тронутая ни когтями, ни шипами. Спина гладкая, оливково-черная, по бокам масляно-желтая, а у горла и на брюхе — кремовая.

Она еще в детских пятнах, но в ту ночь, когда они пересекли реку, у нее впервые началась течка.

На южном берегу они сильными отрывистыми движениями отряхнулись от воды, и лев, глухо рыча, принюхался к самке и задрал морду к ярким белым звездам, изогнув спину, когда почуял мучительный острый запах ее выделений.

Она отвела его на полмили в северу в одну из заросших густым лесом долин, и здесь заползла в гущу колючих кустов — крепость, охраняемую двумя кустами с двухдюймовыми шипами; кончики у шипов красные, словно уже окрашенные кровью.