Мир Дому. Трилогия (СИ) - Шабалов Денис

Во‑вторых – зажигалка. Настоящая латунная зажигалка из большой гильзы от патрона. Грубая, надежная. Она просохнет, мы заменим кремень, вставим горючки и толкнем в Норе на что‑то хорошее.

Еще есть кожаный ремень. Какой‑то раззява просрал его и нам он вполне пригодится. Я вдруг начинаю ржать как бешеный конь – может, этот раззява даже и наш любитель садомазо нарядов, капо‑два… Но тут, как говорится: что с возу упало – то кобыле легче. Ремешок сам по себе дрянь – но вполне сгодится на мену. Кажется, Ящер из Семнадцатого отряда искал что‑то похожее…

Но среди этих вещей есть и настоящее сокровище. Оно скромное – как и полагается чему‑то, имеющему особую ценность. Глядя на эту хреновину и не подумаешь, что за нее можно получить что‑то большее, чем полфляги настоящей воды или таблетку обезболивающего. Нет, оно стоит дороже…

Серый графитовый карандаш в пластиковой упаковке. Просто карандаш и все. Упаковка не вскрыта – и это еще лучше; это значит, что оплата будет очень высокой. Машинам не нужны карандаши – они оперируют ноликами и единичками. А на поясах наших капо рядом с палками и шокерами висят подсумки с планшетами‑коммуникаторами. Но у нас есть Армен – а у Армена есть летопись, толстая стопа истрепанной бумаги, скрепленная хер пойми чем. И потому карандаш так ценен. Отличная находка.

Мои сраные рыболовы продолжают грести, а я отодвигаю сокровища в сторону, откидываюсь к липкой холодной бетонной стенке и прикрываю глаза. Этой ночью я плохо спал – сначала проклятый холод, потом – жара… Впрочем, тут без изменений. Ночью температура понижается – энергетики говорят, что мощности генераторов, работающих на отопление, перекидываются куда‑то еще – и первая половина ночи заставляет стучать зубами. Может, нас к чему‑то приучают, может, ломают еще больше, чем есть – разве поймешь? Зато потом, спустя два‑три часа, камера становится самой настоящей парилкой. И ты просыпаешься весь мокрый – ведь заснул закутавшись во все, что можно. Кто‑то, вроде нас с парнями, имеет нагревательный элемент, термостат – он всегда прячется под нашими шконками, даря немного тепла. Хотя в основном элементы нужны для Норы, для того, чтобы на наших нарах лежали комки, выделяющие как бы тепло – тепловизоры механизмов, обходящих ночью коридоры Гексагона, видят нас даже в кромешной тьме.

Нора… Я зажмуриваюсь, не в силах сдержать поднимающееся откуда‑то из глубины чувство радости и предвкушения. Всего день – и потом на одни сутки Нора примет нас в свои объятия. Наш лучик света в темном царстве…

Капо не дураки. Капо – прослойка между крысами и машинами – и они тоже хотят спокойно жить и жрать свой хлеб и маслице. И конечно, они понимают – нельзя затягивать гайки бесконечно. Рванет. Обязательно рванет. Всегда должен быть клапан сброса. И этот клапан для нас – Нора.

Нора открыта выродками в черной форме очень давно. Нора прячется в подземных коммуникациях, почему‑то не известных машинам – она большая, в ней есть место для карт, выпивки и жратвы получше, есть место для действительно красивых баб. И – Круга. Нашей арены, где делаются ставки, а крысюки выходят биться. Там живут пять чемпионов Норы, давно списанных как НТБ, – живут припеваючи, качают железо, лупят мешки и сходятся в тренировочных схватках друг с другом. Нора – наша общая тайна, и знает о ней исключительно малое количество людей. Только бугры, только карлы и сами капо. Ну разве еще самые доверенные крысюки, которых перед допуском обязательно проверяет Армен. Если кто‑то ляпнет о Норе рядом с простым номером‑работягой – ночью им смерть. Списание на НТБ и компост. Задушат свои же бугры – и его, и того, кому он проговорился. Именно в круговой поруке молчания залог существования Норы.

Нора мирит меня с Гексагоном. В Норе я вижусь с Васькой, пробившейся через кастовость Электроцеха и нежелание тамошних капо пускать в Нору бабу. Хотя девок там как раз хватает – гладких, чистых и даже сладко пахнущих туалетным мылом. Из‑за них жизнь кажется чуточку краше. В Норе я иногда выхожу в Круг. Я выхожу, когда понимаю – сегодня мне не помогут спустить пар ни классные сиськи, ни самогон со странным привкусом резкой сладости, ни даже партейка‑другая в очко. А еще я выхожу в Круг ради Ласки. Я выхожу в Круг и даю выход своей злобе на этот гребаный мир. И тело само говорит за меня…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

…Головой точно в цель, заставив окружающих услышать сочный, смачный звук рассекаемой плоти. Кот – широкий в кости и чуть медлительный – опрокинулся навзничь, и его голова врезалась в бетон со звуком разбитых бильярдных шаров. Все? Все, сука?!.. Лежи, сволочь, не вставай! Лежи!.. Но Кот встал. Разбрызгивая кровь, с расквашенным в кровавые сопли носом. Встал, покачиваясь и готовый биться дальше.

Он здоровый и сильный. Не увалень – но скорости ему точно не хватает. И меня ему не достать – батя Ефим показал мне многое из своего арсенала. Я ныряю вниз, уходя от удара… и хотя его кулак все же цапнул мое лицо – с ноги достаю в пах. Кот хрипит, хакает, сгибаясь и сжимая колени… И – добивка, локтем промеж лопаток и левой с оттягом в печень.

Кот снова падает – но я чувствую, как теплая струйка крови течет по щеке, и не хочу останавливаться. А потому – вбить носок в копчик и добавить в ухо. И снова ногой в голову. И еще раз! И еще!.. Здесь нет судей! Это Нора и Круг, родной! И это тебе, чтоб лежал и не вставал, когда не надо…

Я выдыхаю, приходя в себя и отогнав воспоминания. Наверно, Док прав – я чертовски злющая скотина. Но разве есть среди нас добряки?..

Добряки в Гексагоне… это даже не смешно. Единственный добряк, которого я знал, – батя Ефим. Но он мог себе это позволить – он был сильным, а сильный человек – добр. Сильный может позволить себе быть добрым – в его душе нет страха, а ведь именно страх рождает злобу. Он был единственный добряк. А все остальные вокруг – такие же крысы, полуголодные и злые. И уж мы, бугры, – куда злее остальных. Наверно, работяги ненавидят нас, ненавидят даже сильнее, чем наших цепных псов… Ведь мы порой куда страшнее – мы заставляем делать то, что нужно нам, что нужно отряду, буквально выбивая необходимое. И наказание за невыполнение бывает очень жестоким… Но потом они сами приходят к нам за помощью. Нас никто не заставляет помогать, мы давно можем жить кум королю и класть с прибором на крысюков… но это неправильно. Они такие же люди, как мы. Просто мы чуть хуже, немного сильнее и самую малость злее. И все. Ведь нам приходится решать многое – то, что часто кажется номерам само собой разумеющимся.

А еще мы, бугры, точно знаем простую вещь – мы не умрем обычной смертью. Нас всех, когда допустим оплошку, ждет Лабиринт – и это еще бóльшая тайна. Лабиринт, два или три уровня подземных коммуникаций под Норой, куда капо запускают провинившихся. И карлов, чтобы те делом доказали, что готовы стать полноправным надсмотрщиком. Никому бы не пожелал оказаться в Лабиринте…

– Лис!.. Эй, Лис!.. – меня теребит один из моих багорщиков.

Я открываю глаза и поправляю слегка сбившуюся маску.

– Че хотел?

– Там хрень какая‑то…

Я вопросительно смотрю на номера – а он тычет рукой в сторону крупноячеистой решетки сита, куда ныряет мутный говноручей.

– Я поближе подошел – а там дыра в решетке. Иди посмотри. Здоровенная…

Дыра – это не хорошо. Совсем не хорошо. Дыра – это значит, что сквозь сито в систему может попасть предмет. И тогда смену, которая допустила этот косячище – накажут. Я вовсе не горю желанием получить еще один выговор на отряд, окончательно поставить крест на Норе – и торопливо вскакиваю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Показывай.

Дыра и правда есть – вот только не в сите, как я подумал с перепугу, а в решетке, закрывающей боковой перепускной канал. Этот канал используется тогда, когда коллектор за ситом выводится из работы для чистки – и река говна в этом случае устремляется в сток обходным путем. Решетка перепускного канала тоже должна быть в целости – вот только сейчас я этого явно не наблюдаю…