Мир Дому. Трилогия (СИ) - Шабалов Денис

Все.

Майку в штаны, робу поверх. Я разглаживаю серую ткань – и аккуратно, исподлобья оглядываюсь. Прокатило?.. Слева и справа в проходах чисто – и только у концов платформы виднеются номера, стоящие на шухере. Ни единого признака машин. Морда кирпичом, походочка развальцой – я выхожу из‑за платформы и равнодушным взглядом снова оглядываюсь по сторонам. Кто чё видел? Никто ничё не видел… И вдруг меня шибает пот – одна из камер, торчащая в стене неподалеку, смотрит прямо на меня…

Камеры, осматриваясь в пределах своего сектора, всегда крутятся. Если вдруг камера встала – значит, зафиксировала картинку. И я прямо жопой чую, что сейчас в центре этой картинки – я, собственной персоной. Неужели засекли ношу?.. От этой мысли меня снова пробивает холодный пот. Хочу ли я на компост? А вот хера в глотку! Все мои мысли о самоубийстве – бред и блажь. Я не хочу умирать! Да и кто хочет? Даже Пушка, которого волочили на компост, – не хотел умирать и потому пытался цепляться за бетон, как за последнюю соломинку.

Замерев, я стою и считаю секунды. Раз – и сигнал от камеры полетел куда‑то в приемный центр. Два – и он обрабатывается. Три – и кто‑то или что‑то, имеющее право принятия решений, отдает приказ обшмонать охреневшего крысюка. Четыре – и сигнал с приказом приходит к ближайшей машине. Вон он, КШР‑400, в пятидесяти шагах от меня, стоит недвижным изваянием. Он трогается…

Нет. Не трогается. Я стою, секунды – медленно, невыносимо медленно! – текут мимо… а машина продолжает торчать на месте. Начинает вращаться и камера – объектив уезжает вправо, дежурно осматривая цех… и я осторожно перевожу дух. Прокатило. Меня вдруг разбирает смех – обоссаться от страха, тыря провода… Лис, ёп твою намотай, это будет серьезная пробоина в твоем авторитете. Номера вопросительно смотрят на меня, но я отмахиваюсь. Смех – это нервное. Но поссать и впрямь не помешает…

На сегодня с меня хватит. Смола дал задание – и провода на мне. Аптечки пусть потрошат Желтый с Паном. Я медленно, вразвалку, отползаю от платформы, нахожу взглядом главбугра и чуть заметно киваю. Он прикрывает глаза и отворачивается. Информацию принял. Армен как‑то рассказывал нам с Васькой про шпионов, имеющих свой тайный язык – так вот уверен, что мы можем дать им немалую фору. Системы условных знаков у нас нет – разве что блатная феня, вряд ли известная машинам, – но мы чуем друг друга как однояйцевые братья‑близнецы.

Моча продолжает давить на клапан, и я устремляюсь к ближайшему капо.

– Слышь, начальник… Поссать бы...

– В штаны… – бурчит черная тварь – но милостливо разрешает покинуть работы. – Шустрее. Обед уже несут.

Я киваю. Обед – очередное говно, дрянь, завернутая в гадость и политая мерзостью. Но желудок уже сосет, требуя положенное.

Туалет в обязательном порядке есть в каждом цеху. Здесь грязно, ржаво и сыро, резко воняет мочой, бегают стада мокриц, а с потолка свешивается здоровенный паук – но нам ли обращать внимание на эти мелочи?.. Я делаю свои дела, попутно проверяю надежность намотки – и возвращаюсь в цех. И здесь встаю как вкопанный…

В цеху изменения. Они не касаются нашего отряда – но и номера, и бугры, и капо сейчас смотрят в дальний конец цеха, на ворота, отсекающие Док от Джунглей. Створки уже смыкаются, впустив внутрь гостей – и я чувствую, как помимо воли зубы мои начинают скрипеть от бешенства.

Первой идет боевая ППК. Она изрядно порвана – отлично видно заклинивший первый и второй суставы задней левой лапы, – и машина просто волочит ее за собой. Часть навесного оборудования сбита, визоры и оптика в сетке трещин, в правом щите – множество пробоин самого разного размера. Замыкая, в походном порядке тянутся зомбари – от обычного их каменно‑надменного вида нет и следа, они жутко устали, многие перемотаны кровавыми тряпками, часть без шлемов и брони. Их куда больше обычного – я знаю, что стандартно платформу сопровождает отряд из десяти единиц – и я вдруг понимаю, что это наверняка остатки сводного отряда. А посередке следует транспортная платформа – и на ней, кучкой, держась друг за друга, сидят десятка полтора детей самых разных возрастов. Они жмурятся от яркого света прожекторов, они вертят головенками, испуганно глядя по сторонам, мордочки их изгвазданы грязными разводами… и именно это зрелище, эти дети, заставляют мои челюсти сжиматься до зубовного скрежета, а кулаки до боли в ногтях. Суки. Суки рваные, твари поганые, грязное вонючее шакалье… Кому я адресую свои проклятия? Я не знаю. Но ответственные за эту мерзость обязательно должны понести наказание. Самое страшное наказание, какое только возможно…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Рядом вдруг появляется брат Желтый – он словно ангел‑хранитель оберегает меня в такие моменты, понимая, что творится у меня на душе.

– Лис… Лисяра, братан… Тише ты, успокойся… – я чувствую, как он осторожно похлопывает меня по плечам, загораживая своей ряшкой картину проходящей платформы. – Тише, братуха, тише… Все, уже все, ушла… Уже ушла, успокойся…

– На Малолетку… – я не узнаю свой голос.

Желтый философски пожимает плечами. Говорят, что часть детей – и особенно тех, что притащили из Восточного ДОМа, – отправляют куда‑то дальше, за внешние ворота Завода. Куда – не знает никто. Остальных – на Малолетку.

– На Малолетку, наверно… Ты давай это… угомонись. У тебя руки в крови, видишь?..

Я поднимаю руки к лицу – они и впрямь в крови. Давно не стриженные ногти оставили на ладонях глубокие борозды – и сквозь грязь сочится бледно‑розовая сукровица.

Вытирая руки о штаны, я подхожу к транспортной платформе, куда мы так усердно грузили машинный лом, сажусь на бетон и приваливаюсь к чугунному колесу. Капо не против – скоро обед, и отряд отдыхает в ожидании варева. Я с трудом возвращаюсь в реальный мир. Не знаю, почему – но дети всегда действуют на меня таким образом. Может, потому, что я сам хлебнул Малолетки до самого горлышка?..

Малолетки Гексагона после Родильни живут отдельно, лишь изредка пересекаясь с отрядами на Общих работах. Они варятся в собственном котле. Дети жестоки сами по себе – и на Малолетке их жестокость превосходит все мыслимые границы. Там нет законов – ведь у них еще нет взрослого опыта, нет понимания добра и зла. Нет краев и тормозов. Там все, как в самых настоящих джунглях – слабый делается еще слабее, сильный – сильнее. Из крысенят там рождаются самые настоящие крысиные волки – и они не жалеют ни себя, ни своих товарищей в погоне за местом под солнцем. За место под тусклыми лампами Гексагона. Лицемерие, жестокость, подлость – эти качества прежде всего ценятся там. Таких берут на карандаш сразу. Их не отделяют от остальных – просто следят за самыми шаристыми, наглыми и злыми, теми, кто не боится лезть в драку. Подрастая, малолетки уходят в отряды – и большинство их становятся обычными номерами. Но те, кто уже показал себя – отбираются в карлы. Чтобы потом, пройдя Лабиринт, надеть черное, взять в руку дубинку и стать полноправным капо.

Но на Малолетку приходят не только из Родильни. На Малолетку отдают всех, кого машины вытащили из Джунглей – таковых, конечно, куда меньше, но они все же есть. Их участь предрешена – они приходят в уже сформировавшиеся шайки, где на каждого новичка смотрят как на жертву или конкурента, где новичок остается один на один с кодлой мелких злобных тваренышей. И много ли он может противопоставить стае?..

А ведь они, эти детишки, которых приволокли сегодня из Джунглей, могли бы избежать этой участи. Кто знает – может быть, там, откуда их забрали, они были счастливы?.. Может, там у них был шанс прожить лучшую жизнь?.. Может, там у них была семья, были мать и отец… Может, они были и у меня?.. Но в Гексагоне им всем придется забыть о прошлой жизни. Навсегда. Тяжелый труд, постоянный голод и круговорот серых дней, когда вчерашний день неотличим от завтрашнего – и лишь один день в декаду, когда разрешается немного почувствовать себя человеком. И так – вся жизнь, весь тот срок, что тебе отпущен.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})