Мир Дому. Трилогия (СИ) - Шабалов Денис

Я хлебаю безвкусные мутные сопли и поглядываю по сторонам. Что‑то нехорошее происходит в столовке – и мне это совсем не нравится. Я это чую нюхом – не зря же я Лис. Интересно, почему черных ублюдков сейчас меньше? И почему оставшиеся жрут так уныло и грустно? Где обычные смешки, где веселый гогот и радостные морды за столами? Скорее всего, у капо сорвалось какое‑то дельце. Либо, что куда вероятнее, кто‑то из них попался на воровстве. Итог понятен и закономерен – компост. Капо тоже идут на компост – сое похрен, на каком белке расти. Иногда машины, находя причину, наказывают своих псов – и, сдается мне, сегодня именно такой день. И игнорировать это нельзя – просто потому, что капо в итоге обязательно найдут, на ком сорвать злость.

А еще – и это беспокоит меня куда сильнее – две камеры, что я засек в начале ужина, совершенно точно продолжают пялиться на меня. Одна из них закреплена на правой стене, другая – на левой. И я чувствую себя зажатым в тиски. Почему мне такое внимание?.. Да что ж это, с‑с‑сука, творится?!..

– Закончили прием пищи!

Я безо всякого сожаления отодвигаю тарелку и поднимаюсь. Сегодня можно было забить на ужин вовсе – уже этой ночью нас ждет вкусный душистый крысиный шашлык. Я представляю себе, как вцепляюсь в него зубами, рву, жую, глотаю, запивая «Спотыкачом» или «Дохлоньяком» – и мой желудок издает протяжный голодный рык. Желтый, стоя рядом, откровенно ржет и похлопывает меня по плечу.

Вечер – время крыс. Наше время. Личное время с девяти до одиннадцати – свет становится слабее, частично скрывая от дежурного надзирателя то, что происходит в камере. Он, поигрывая резиновой палкой, прогуливается в проходе, время от времени заглядывая через решетку – но сумрак укрывает нас от его хмурого взгляда. Войти же внутрь в одиночку, без поддержки своих ублюдочных черных товарищей… на это решится только идиот. Чревато. Потом отряд наверняка частично вырежут – но твое бездыханное тело уже будет валяться под нарами, и тебе на эту месть будет уже наплевать.

В камере душно. Она парит взмыленными за день телами, непросохшими койками, бельем, отмытыми в который раз полами. Камера свои два часа как бы отдыха тратит правильно. Уже опалена паутина, уже помыт пол и наведен порядок. Уже подшивается одежда – за исключением пары‑тройки опущенных водолазов[6], номера нашего отряда стараются следить за собой. Уже развешены для просушки серые полотнища, которые заменяют нам простыни – каждый номер вешает ее словно штору, отгораживаясь на своих нарах от внешнего мира. Никто не против – для проведения личного времени это разрешено. Волглые, напитавшиеся влаги, простыни тяжело висят на нарах, на это время надежно укрывая обитателя ячейки от сторонних глаз. Что он делает там? Может, дрочит. Может, вскрывает себе вены. А может, жрет втихомолку утыренный с кадавра припас… Мы не знаем. Но эти два часа – его личное время, и он проводит его так, как считает нужным. Сдернуть простыню и явить миру его тщедушное тело – не по понятиям.

Наши нары – в дальнем конце камеры, потому мы почти не опасаемся взглядов надзирателей. У нас тут хорошо. Все нары в камере трехъярусные, они расположены вдоль стен, оставляя по центру проход шириной в полтора метра… но мы – бугры, и потому над нашими лежаками нет других. И это ценно – ведь ты лежишь не как в гробу, а можешь видеть потолок в трех метрах над собой. Простор. На лежаке в самом углу проживает Смола, мои нары следом по этой же стороне, напротив – Пан и Желтый. Мы бугры – и это наша привилегия.

Возле нас пыхтит, отжимаясь, Жирок. Жирок – крысюк надежный, доверенный и потому он посвящен в секрет Норы. Недавно он изъявил желание поучаствовать в боях, и мы решили дать парню возможность. У Жирка бой через три декады, ему выходить против чемпионов – и Смола с первого дня дал указание таскать ему усиленный паек, чтобы Жирок сгонял свое сало, появляющееся на нем неизвестно откуда, и больше качал мышцы. Любыми доступными способами. Жирок доказывает всю правильность наших взглядов на доппитание и прекрасно знает, что после отбоя ему выдадут еще немного жратвы. Вот и старается, являя миру небывалую резвость в строительстве мускулатуры. Дурачина и не подозревает, что дополнительное питание из нашей нычки в конечном счете поможет не ему, а нам – ведь Жирок будет нашей ставкой на этом бое. Ставку мы сделаем через конвейерных – подставную и уж точно выигрышную. И Жирок, опять же, уверенности после победного боя прибавит… Ибо верить, что наш оглоед сможет одолеть кого‑то из чемпионов Норы – дураков нет. Но мы не говорим ему. Пусть пыхтит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Через три полки от нас лежит Висельник. Даже со своего места я вижу, как он тяжело с присвистом дышит, иногда поднимая руку и стирая со лба выступающий крупными каплями пот. Висельник – длинный и невероятно тощий хлыщ, сутулый, словно знак вопроса. Висельник он из‑за желчно‑зеленоватого цвета своей вечно унылой морды. Ему хреново уже четвертый день, и он с большим трудом выползает на работы. Мы стараемся прикрывать его – но понимаем, что ему осталось совсем недолго…

– Сдохнет скоро, – проследив мой взгляд, говорит Желтый. – Вчера еще двигался кое‑как – а сегодня с работ пришлось на себе переть. Народ недоволен…

– Сам дурак… – ворчит Пан. – Не потеряй глистогон – может, и выкарабкался бы…

Я киваю. Глистогон дал Док – блистер мелких серых таблеток, которые должны были убить червей в брюхе Висельника. Но этот безрукий баран успел употребить только одну, а остальные потерял. Идти к Доку по второму разу из‑за этого идиота? Желания нет. И это значит, что с таблетками Висельник потерял и жизнь.

– Ухитрило ж его… – цедит Смола. – Там упал, здесь потерял…

Я снова киваю. Все началось еще в прошлую декаду, когда во время уборки стоков Висельник свалился в коллектор и окунулся с головой. Наверняка там же и хлебнул… Потому что к концу декады его брюхо начало раздуваться, а изо рта завоняло отборным гнильем. Док отреагировал сразу, и Висельник через нас получил свой глистогон… но если ты круглый идиот, то тебя не спасет даже помощь Дока.

– Пацан хочет пернуть! – орет вдруг кто‑то из номеров. Я свешиваюсь с лежанки, смотрю вдоль прохода – это Жухлый. У Жухлого нередки проблемы с пузом – и водолазам достается от него чаще всего.

Короткое быстрое шуршание – и ближайший газонюх выползает из‑под нар. Он торопится оказать услугу нормальному пацану Жухлому. Медлить нельзя – по этой команде водолаз должен явиться немедля. Если же нет – все опущенные в камере будут жестоко наказаны, а потом, ночью, водолаза, осмелившегося быть нерасторопным, накажут свои же. И, часто, смертью.

На четвереньках газонюх подскакивает к крысюку. Жухлый распускает завязки на штанах, загибается, отклячивая жопу, – и водолаз приникает своим ртом к его шоколадной дырке. Жухлый пыжится – и исторгает из кишечника мощный трубный звук. Я ухмыляюсь – кажется, даже и крошка полетела…

– Готово… – удовлетворенно пыхтит Жухлый и завязывает шнурок на штанах. – Уноси.

Водолаз торопливо захлопывает пасть – наружу не должно прорваться ни грамма – и на четвереньках бежит к решетке. Снова раскрыв рот, выдыхает мерзость Жухлого наружу – и, обернувшись, замирает: номера по пути его следования принюхиваются, проверяя качество оказанных услуг.

– Чисто.

– Чисто…

– Чисто вроде… – басит с крайних нар Ниппель.

– Свободен, – ворчит Жухлый. – На место пошел…

Короткое шуршание – и водолаз снова исчезает под нарами.

Водолазы, черти, гребни, козлы и прочие пидоры – низшая каста в нашей иерархии. Для этой категории существует даже определение – обиженные, опущенные или поднарные. Попасть в категорию обиженных просто – а выбраться уже невозможно. Неуплата карточного долга, телесный контакт с другим опущенным, стукачество, крысятничество, кража чужого имущества, излишнее пиздобольство и нежелание следить за своим базаром… Да даже просто слабость характера, неумение постоять за себя. Если на тебя барагозит какое‑то чмо, а ты ссышь врубить ответку – с большой вероятностью тебя опустят и определят в поднарные.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})