Учебник рисования - Максим Кантор

— Стало быть, Дупель даст Владиславу Тушинскому денег на выборы?

— Ну конечно! — оживилась Роза Кранц, — как же иначе? Разве вы не знаете, — выпучила она глаза на наивных интеллигентов, — теперь у всякого парламентария своя цена. Все берут. Хорошо заплатишь — и обо всем договоришься. Если мы хорошо заплатим левому крылу и правому — никакой центр за нами не угонится. Мы пройдем простым честным парламентским голосованием — в этом вся прелесть. Не требуется бунта, и захватывать телеграф не надо. Это будет бархатная революция. Дупель выделяет на выборы Тушинского двести миллионов.

— Долларов? — уточнил Первачев.

— Да уж не рублей! Михаил Зиновьевич готов вложить и больше. Хоть миллиард!

— И что, эти деньги он отдает в руки Тушинскому? — допытывался Первачев.

— Мы организуем предвыборный штаб, напишем расходную смету. Есть какие-то неизбежные траты: телефонные звонки, письма, почтовые марки, завтраки на пресс-конференциях, билеты, отели. Сам понимаете, набегает некая сумма. Но в целом, да, эти деньги пойдут на выборы.

— И что же, спросил Первачев, — Тушинский не драпанет с этакими деньгами?

— Владислав Тушинский — чистый, бескорыстный человек!

— Вот она, бескорыстная помощь Советов, — сказала насмешливо Герилья. Она оставила политическую дискуссию и немедленно включилась в разговор о золоте, — Весь золотой запас страны — берут и вывозят. Неплохо придумано. Братья по классу! Соратники! Мы ждали не этого, мы ждали новые самолеты. Вот Гитлер у Франко денег не берет, — сказала она, — Гитлер прислал легион Кондор, и ни песеты за самолеты не взял. Фюрер выходит пощедрее генералиссимуса!

Герилья поглядела на анархистов, на пилотов — и осталась довольна эффектом речи.

— Лучших пилотов прислал фюрер, — продолжала Герилья, — не поскупился! Германии, значит, пилотов не жалко. Да Германия и не боится — немцы в победе уверены. Может быть, вы, товарищ, свои кадры бережете? Выводите, так сказать, в резерв? Растеряете весь летный состав — вам Сталин не простит, верно? В легионе Кондор — там асы летают, не вам чета! У них один Виттрок троих стоит.

— Да, — сказал анархист, — до Виттрока нашим далеко.

— Может быть, — подытожила Ида Рихтер, — это обыкновенная трусость? — и она послала Лукоморову взгляд — из тех, что делают мужчину рыцарем.

— И трусость, и расчет, — сказала Герилья, — шкуру спасти — и финансовые проблемы решить.

— Ха-ха, — сказал анархист, — вот она, мелкобуржуазность. Чем кончилось, а? Золотишко тайком вывозим? Сами сматываетесь, и золотишко прихватили?

— Не беспокойся, товарищ, — сказал ему Лукоморов, — никуда мы отсюда не уйдем.

— Сегодня, — сказал Луговой, — в Картахену, сопровождать морской конвой.

— Золото вывозить? Красть золото у революции? Дачи в Крыму строить будете?

— Я приехал с Украины, — сказал сентиментальный интеллигентный анархист, — чтобы землю в Испании отдать крестьянам. Когда мы победим, потребуются деньги, на восстановление промышленности. Оказывается, деньги вы прикарманили.

Луговой прикрыл глаза от боли, зажал левую руку сильнее, чтобы пережать артерию, чтобы не дать дурной крови — а он чувствовал, что рана загноилась, — перетекать дальше по руке. Ему сделали перевязку, но он торопился, и перевязку сделали плохо, антибиотиков не нашли. Так, с закрытыми глазами, он прикидывал, что сказать. Его предупреждали, что Герилья — демагог, говорили, мол, тетка будет крутить людьми, врать напропалую.

Сказать можно было много — разного. Во-первых, золото давно уже увезли, два года назад увезли, и давно продали на интернациональной бирже в Лондоне. Деньги — так, во всяком случае, знал Луговой — ушли на нужды Испанской республики. Их не брали как плату за самолеты, просто отсылали в Испанию, сначала коммунистам, потом — разным правительствам, потом — эмиссарам Советов, которые распределяли деньги по фронтам. Что из этого своровано, неизвестно. Что-то своровали.

Он мог рассказать им, что золотой запас — пустяк; Испанию давно разворовали всю — до дна, по нитке обобрали. Хватились — золотой запас! Подумаешь, золотой запас — это что, решает что-то в экономике? Франко давно вывозит железную руду в Германию, только в тридцать шестом отправили четыреста тонн. Он мог рассказать о соглашении, подписанном Гитлером в Байрейте, на Вагнеровском фестивале, по поводу бартерного обмена: оружие — ресурсы. Эта сделка была совершена в славных колониальных традициях (так в обмен на огненную воду брали жемчуг у дикарей) и предвосхищала дальнейшие операции просвещенного Запада — «Нефть в обмен на продовольствие» в Ираке. Он мог рассказать о корпорации ХИСМА, торгующей ресурсами Испании и Марокко. Спекулянты давно сделали миллионные состояния на недрах той земли, которую эти люди собирались защищать. Он мог бы сказать им так: вы завтра освободите эту землю в Гренаде и захотите ее отдать крестьянам, но у вас не получится, потому что эта земля уже давно продана. Можно было также рассказать и о том, что политика невмешательства Англии дает последней возможность торговать одновременно и с республикой и с националистами, и по дешевке брать руду и скупать шахты. Он мог рассказать про германский концерн РОСВАК, который давно осваивал недра Испании с не меньшим упорством, чем легион Кондор — небо. Концерн основал Геринг, и давно выставил требования по выплате военных долгов природными ресурсами. Все нейтральные демократические страны давно это знали и принимали участие в дележе испанской земли. Золото ничего уже не решало. Впрочем, и золота не было.

Он сказал только одно.

— Промышленность в России тоже надо поднимать. Танки плохие.

— Сюда вы плохие шлете, это ничего. Прислали Е-26, это разве танки?

— Деньги верните, — сказал грубый анархист, — мы здесь сами построим, что надо.

— Что, забрали все золото?

— Забрали.

— Я сомневаюсь, — сказала Герилья, — что приказ об изъятии золота может исходить от Москвы. Это провокация!

— Ничего вы не заберете! И никуда отсюда мы не уедем!

Лукоморов вышел на середину комнаты.

— Главное, — сказала Герилья, — его не выпускать, — Прямая, черная, стремительная, она метнулась к дверям — встать на пути возможного бегства Лугового. Убедить не получилось. Оставалось действовать.

— Не уйдет, — сказал Лукоморов и, волнуясь, взялся за кобуру.

— Не бей в голову — промажешь, — сказала Герилья, — стреляй по ногам, а лучше — в живот.

Анархисты придвинулись, окружая Лугового. Ида Рихтер спряталась за спину Лукоморова, будто бы от опасности, а на самом деле для того, чтобы Лукоморов осознал, что ей требуется защита, осознал ответственность момента. Своим обильным бюстом Ида Рихтер прижималась к спине Лукоморова, и тот чувствовал ее грудь через гимнастерку.

— Провокатор! — сказал Лукоморов значительно.

— Запомните, — быстро говорила Герилья, — никто его не видел, ничего о нем не знает. Всем ясно?

— Сядь на место, Лукоморов, — сказал Колобашкин. Это были первые слова, что он произнес во время спора, — Сейчас соберемся и поедем, — сказал он Луговому, — все в порядке. Успокойтесь, — сказал он анархистам. И взволнованным женщинам:

— Не нервничайте, барышни.

— Нашелся командир! — крикнул грубый анархист, — Да кто ты такой? Что ты — один против трех — сделаешь?

Лукоморов, однако, сник, сел на стул.

— Куда нам против Колобани, — сказал он обречено.

Анархисты поглядели на него с недоумением: рослый красавец Лукоморов выглядел значительно эффектнее Колобашкина, низкорослого и узкогрудого. Анархисты недоумевали, как такой большой и яркий человек может робеть перед невыразительным человечком. Разумеется, им, как и прочим, живописали подвиги Колобашкина, но поверить, что в этом вялом субъекте может проявиться характер, более того, то самое легендарное бешенство, перед которым бегут марокканцы, было непросто.

— Ты дай ему в лоб, товарищ, — посоветовал грубый анархист.

— Сам дай, — сказал Лукоморов, — действуй, а я на тебя посмотрю.

— Нет единства, — сказал интеллигентный анархист, — если простую вещь сделать не можем — как победим?

— У них разве поймешь, что к чему, — сказал анархист грубый, — cегодня они — за, завтра — против. Политические проститутки.

— Если мы все вместе не можем, — начал интеллигентный анархист, но его грубый товарищ уже утратил интерес к событиям. Он плюнул на пол и тоже сел на стул.

— Говорю тебе, не лезь, сами разберутся. Не наше дело.

— Я обращаюсь к вам, — сказала Марианна Герилья, — к вам, бойцам народного фронта, — но грубый анархист даже головы не повернул. Человек бурного темперамента, он быстро возбуждался и так же быстро приходил в состояние апатии. Он сказал товарищу так