Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

Временная «разрядка» наступила после приезда Хонеккера в Москву на 70-летие Октября. Ознакомившись с моим докладом, он сказал, что разногласия сняты. Доклад был опубликован в ГДР полностью.

В декабре 1987-го я еще раз оказался в Берлине — там состоялась встреча генеральных и первых секретарей стран Варшавского Договора, на которой я рассказал об итогах поездки в США, где мы с Р. Рейганом подписали Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Да и вообще, к контактам с ГДР мы относились с вниманием, настойчиво вели линию на их развитие на всех уровнях и в различных формах.

«Без пяти минут двенадцать»

Но отношения осложнялись. До нас доходила информация, что на закрытых совещаниях секретарей окружных комитетов СЕПГ Хонеккер ориентировал их участников на негативные оценки перестройки. Из пропагандистского обихода был изъят давний лозунг «учиться у Советского Союза». Велась целенаправленная линия на ограничение информации о процессах, происходящих в СССР. Налицо было стремление сбить, зажать растущий интерес общественности к процессам демократизации в Советском Союзе.

В то же время известная антиперестроечная статья Н. Андреевой была сразу же перепечатана в «Нойес Дойчланд». И тем не менее среди молодежи, творческой интеллигенции ГДР, в партийных организациях все чаще и острее ставился вопрос об актуальности принимавшихся в Москве решений и для Берлина.

Конечно, ситуация в ГДР, непосредственно граничащей с более мощным немецким государством и отделенной от Западного Берлина узенькой полоской земли с возведенной на ней стеной, отличалась особой политической и социально-психологической остротой. Мы хорошо это понимали и ни в коей мере не намеревались понуждать руководство ГДР к какому-либо копированию нашей перестройки. Но не могли, разумеется, и отказаться от нее только потому, что она не нравилась Хонеккеру. До нас стало доходить все больше сигналов о растущем отчуждении между высшим руководством СЕПГ и массой членов партии, большинством общества. И в самом руководстве некоторые оценивали ситуацию иначе, чем генсек. Однако в силу жестких централистских порядков, укоренившихся в партии, да, наверное, и особой приверженности немцев к дисциплине и лояльности мало кто осмеливался открыто ему возражать.

Попытки отгородить граждан ГДР от правдивой информации о событиях в Советском Союзе неким подобием нового железного занавеса умело использовались средствами массовой информации и пропаганды ФРГ. В результате среди восточных немцев росло недоверие не только к пропаганде, но и к политическому руководству страны. Думаю, Хонеккер не мог не понимать этого. И вот, для придания вящей убедительности критике советской перестройки, с самого верха даются поручения академическим учреждениям — анализировать каждое выступление Горбачева на предмет выискивания расхождений с марксизмом-ленинизмом. Результаты этих изысканий систематически докладывались лично генсеку, рассылались по особому списку. Случалось, такие анализы докатывались и до Москвы. Они отличались рафинированным догматизмом, но отвечать было некому, поскольку к дискуссиям нас ни официально, ни в рабочем порядке никто не приглашал, все это делалось в закрытом порядке главным образом для внутреннего пользования.

На почве неприязни к перестройке шло явное сближение между Хонеккером, Живковым и Чаушеску. В своих выступлениях Хонеккер так же, как и лидеры Болгарии и Румынии, утверждал, будто самые глубокие демократические преобразования в ГДР были предприняты гораздо раньше, чем в СССР, 10–15 и даже 20 лет назад. Все это мало кого убеждало, хотя бы потому, что обстановка, складывавшаяся в мире во второй половине 80-х годов, со всей очевидностью требовала от правящих партий новых перемен, качественно иных поворотов в политике. Все говорило за то, что Хонеккер находится в плену догматических представлений, не хотел или уже не мог адекватно реагировать на реальности жизни.

Вот такой была ситуация, но она не ослабила наши усилия по углублению сотрудничества как в двусторонних отношениях, так и в рамках ОВД. Этим объясняется положительное решение вопроса о моем участии в торжествах по случаю 40-летия ГДР. Хонеккер настойчиво приглашал меня приехать на праздник. Отбросив всякие колебания, а они были, я сообщил в Берлин о своем согласии участвовать 6–7 октября в торжественном заседании во Дворце республики и других праздничных мероприятиях.

Тут надо сделать небольшое отступление. Первого октября через Раису Максимовну работники Советского фонда культуры, только что вернувшиеся из ГДР, передали мне информацию о беседе в Культурбунде, вызвавшей у них большое беспокойство. Их собеседники из ГДР охарактеризовали сложившуюся в стране политическую ситуацию как «без пяти минут двенадцать». В обществе назрел политический кризис, население выражает недовольство. Представители интеллигенции выходят из СЕПГ. Обращение Культурбунда к руководству с выражением озабоченности происходящим остается без ответа. Люди ждут, что во время празднования 40-летия будет открыто заявлено о существовании острых проблем в развитии общества и необходимости публичной дискуссии в стране. Если этого не произойдет, Культурбунд сразу после праздников намерен обсудить положение в стране и принять критическое публичное обращение к властям ГДР. Зная об авторитетности Культурбунда, я с большим вниманием отнесся к этой информации.

И вот мы в Берлине на торжественном заседании. Впечатление от заседания, мягко говоря, не лучшее. Доклад Хонеккера повествовал о многих свершениях и достижениях за 40 лет, но что касалось нынешнего положения в стране и перспектив на будущее — никакого анализа и выводов.

От имени гостей слово было предоставлено мне. Скажу откровенно, это оказалось для меня нелегким делом. Хозяева настроены по-праздничному, а у меня душа не лежала следовать в фарватере за ними. Выход я нашел в том, что воздал должное труду граждан ГДР, преодолевших много трудностей и много сделавших в этой части Германии после войны. Советские люди все эти годы оказывали им поддержку и сегодняшний юбилей воспринимают близко к сердцу.

А большая часть выступления была посвящена нашему пониманию новых принципов, на которых теперь строятся отношения между социалистическими странами. «Равноправие, самостоятельность, солидарность — вот что определяет сегодня содержание этих отношений». В самой общей форме я сказал, что в республике есть проблемы, связанные как с ее внутренним развитием, так и с процессами модернизации, обновления, происходящими во всех социалистических странах.

Трудно сказать, как бы развивались события в ГДР, если бы Хонеккер в своем докладе, воздав должное прошлому, предложил кардинальные реформы. Возможно, уже было и поздно что-либо изменить. Но общество ждало. И оно могло бы поддержать инициативу руководства страны, если бы она отвечала его ожиданиям. Тогда еще раз Хонеккер упустил момент для выступления с крупной инициативой, нацеленной на будущее. А недовольство режимом уже перерастало в открытые массовые выступления.

Это в полной мере проявилось уже вечером — во время факельного шествия по Унтер-ден-Линден. Мимо трибун, на которых находились руководство ГДР и иностранные гости, шли колонны представителей всех округов республики. Зрелище было, прямо скажем, впечатляющее. Играют оркестры, бьют барабаны, лучи прожекторов, отблеск факелов, а главное — десятки тысяч молодых лиц. Участники шествия, как мне говорили, заранее тщательно отбирались. Это были в основном активисты Союза свободной немецкой молодежи, молодые члены СЕПГ и близких к ней партий и общественных организаций. Тем показательнее лозунги и скандирование в их рядах: «Перестройка!», «Горбачев! Помоги!». Ко мне подошел взволнованный Мечислав Раковский (они с Ярузельским тоже были на трибуне):

— Михаил Сергеевич, вы понимаете, какие лозунги они выдвигают, что кричат? — И переводит. — Они требуют: «Горбачев, спаси нас еще раз!» Это же актив партии! Это конец!!!

Неладное я почувствовал, когда мы еще ехали с аэродрома Шенефельд: плотные ряды молодежи почти на всем пути до резиденции скандировали «Горбачев! Горбачев!», хотя рядом был Хонеккер. На него не обращали внимания и тогда, когда мы шли с ним по узкому живому коридору из Дворца республики. Но того, что произошло во время факельного шествия, я просто не ожидал. Тот, кто видел все это, может по достоинству оценить последующие утверждения Хонеккера, будто его отстранение от руководства ГДР было результатом санкционированной Горбачевым интриги аппарата ЦК СЕПГ. Кстати, слова: «Горбачев, спаси нас еще раз!» — я услышал в Трептов-парке от школьниц, передавших мне цветы и записку. Там были тысячи юношей и девушек.

Хонеккер в эти дни не мог скрыть внутреннее волнение. Вечером, приветствуя проходящую мимо трибуны молодежь, он пританцовывал, напевал, вообще бодрился. Но видно было, что ему не по себе, он был словно в трансе. На следующий день мы встретились один на один. Беседа продолжалась около трех часов. Несмотря на все мои усилия, вывести его на откровенный разговор не удалось. Еще раз я должен был заслушать подробный отчет о достижениях. Хонеккер не принимал протест, исходящий из общества. А ситуация в ГДР при непосредственном наблюдении действительно оказалась такой, как ее охарактеризовали представители Культурбунда, — «без пяти минут двенадцать». Хотя и с оглядкой, об этом же говорили и члены руководства СЕПГ. После нашей встречи с их лидером некоторые спрашивали: понимает ли он, что для ГДР настал час перемен. Конечно, странным было, что этот вопрос задавали мне. Отсюда следовал вывод, что обстановка в Политбюро СЕПГ не дает возможности обратиться к генсеку с таким вопросом.