Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

– Встаньте, сударь! – просила она. – Моему сыну положено воздать вам почести.

– Что вы, сударыня! – возражал Симэнь. – Как можно преступить ритуал?!

– Что вы такое говорить изволите, сударь! – настаивала госпожа Линь. – Занимая такой солидный пост, вы ведь ему отцом приходитесь! А сын мой с малолетства пренебрегал учением и никогда не вращался в обществе порядочных людей. Если б вы, сударь, при всей вашей благосклонности наставляли моего сына на путь истинный, я была бы счастлива и сейчас же заставила бы его поклониться вам в ноги и относиться к вам как к отцу родному. А если он сделает, что не так, поучайте его. Я вам буду за это только благодарна.

– Вы, конечно, совершенно правы, сударыня, – отвечал Симэнь, – но ваш сын, уверяю вас, и умен, и радушен. Он еще слишком молод и мало искушен в жизни. Впоследствии, когда в полную меру раскроются его природные дарования, он безусловно исправится. Так что вы напрасно тревожитесь, сударыня.

Тогда Симэня попросили занять почетное место на возвышении. Ван Третий поднес ему три кубка вина и отвесил четыре земных поклона. После этого Симэнь сошел с возвышения и поклонился со сложенными на груди руками госпоже Линь. Она, довольная и улыбающаяся, от души поблагодарила гостя положенными поклонами.

С тех пор Ван Третий стал звать Симэня отцом. Вот ведь что случается в жизни!

Да,

Чтоб разнузданную похотьублажать бесстыдно,Потеряли честь и совестьнавсегда, как видно!

Взволнованный поэт по сему случаю выразил в стихах душевную печаль. Его стихи гласят:

От века жены и мужи в пирах – поврозь,Позорно – греховодить, соблазнять.Ван Третий не узрел, что видится насквозь,С поклонами отдал родную мать.

А вот еще стихи:

Покои женские у знати без надзора –И утром слышен крик не петуха, а куриц.Не оградиться славой рода от позора,Коль храм невинности и долга хуже улиц.

– Пригласи почтенного гостя в передние покои и предложи снять парадные одеяния, – обратилась к сыну госпожа Линь сразу после церемонии.

Дайань подал Симэню парадную шапку[12]. Вскоре они с Ваном Третьим заняли подобающие места, и вышли певцы. Когда повара подали кушанья, Дайань наградил их чаевыми. Певцы запели цикл на мотив «Вешние воды»:

Дрожит бирюза занавешенных оконРог месяца выпорол нитки,На пологе – лань в поединке жестокомУступит рогатой улитке.Окраской на щит черепаший похожа,Дыханьем весенним объятаПарчовая ширма девичьего ложа,И веет цветов ароматом.

На мотив «Сколько гордыни»:

Зеленый попугайНа жердочке висит вниз головою.А груши, как в снегах,Оделись дымно-белой пеленою.Как на Лофу-горе[13],Мне навевает ветер сны хмельные.Приди, краса, скорей,Часы ж пускай утихнут водяные.

На мотив «Живительная влага»:

Бессонница клена,морозом обритого.Корявые сучья —драконы нефритовые.Драконью красу чуя,снежинками фениксыЗапляшут влюбленнолетучие пленницы.Багряные тучис жемчужной тьмойВ преддверье пахучемсливались зимой.[14]

На мотив «Срываю ветку корицы»:

Среди парчи узорчатойтычинками пыльцыНа бережку пригорчатомпевицы и певцы,То солнцем вешним греются,то чаркою хмельной.Им мысли тешут ребусырифмованной волнойТо в деву-вазу стреламиприцельными метнут,То ягодами спелыми,слепившись опадут.То парными аккордамимажорны игроки,То трелями покорнымитрепещутся колки.

На мотив «Цветок нарцисса»[15]:

То мускус заполнял альков,То аромат «драконовой слюны».То многоцветье облаков,То палевые отблески луны.И шелест крыльев мотылек,порхающих под лампой в стены,То колыханье лепестковПод окнами дыханьем весны.Где фениксовый поясок?Рассветный сон младенчески глубок.И пудры выдохся елей,И на курильнице не счесть углей.

На мотивы «Опустился дикий гусь» и «Победной песни»[16]:

Лишь цитру заденет –осенних гусей вереница,Свирели затеи –свист иволги ласково длится.Пером зимородкащекочут платочки,А пальчики кротки —бамбука листочки.Согреет прилежноседой апельсинИ снегом вскипевшимзаварит жасмин.Кончился пир – распрощался с гостями.Но продолжается в спальне игра –Хмель закипает шальными страстями,Жажду услад не унять до утра.

На мотив «Куплю доброго вина»:

Зубов точеный жемчуг в улыбке заблистал.Ты сердце мне открыла, достойное похвал, –С луны Чанъэ вернулась в подлунные миры,Спустилась чудо-дева с Шамановой горы.

На мотив «Великое спокойствие»:

Феникс-шпилька в волосах,Вьется юбки бирюза,Огнедышащим лицомОкружил дракон кольцом.Из-под пудры и белилПот невольно проступил.Обаянье юных лет!На запястии браслет,Губы нежные дарят.Пряных лилий аромат

На мотив «Веслом плеснули по реке»:

Заостренной бровьюворона черней.Ты меня согрелаласкою своей.Страсти нет предела –нет часов и дней!Стань моею кровью —милою моей.

На мотив «Семь братьев»[17]:

Вино ей кружит голову,багрит ее ланиты.И плоть с душой полноюв едином чувстве слиты.Драконом или мотылькомв ее пучине млею.Как будто обнял я тайкомзаоблачную фею.

На мотив «Настойка на сливовых лепестках»:

Слились, как облако с дождем,И нарушаем все запреты.Мы соглядатаев не ждем,И окна шторами одеты.Побудку прокричал петух,В клепсидре капель ток иссох,Блеск звездных россыпей потух,Рой светляков стал как песок.Заря светить уже готова,И на лазурном небосводеСветило показалось снова,Все ясным делая в природе.

На мотив «Усмирили Южноречье»[18]:

Эх!Скрипят ворота в дымке предрассветной,Закаркал ворон на ветвях платана.Делила ты с любимым ложе тайно,Но гость непрошеный спугнул нечайно,И упорхнула птичкой незаметной.

Когда подали четвертую перемену кушаний, а певцы спели два цикла романсов, внесли свечи. Симэнь сходил по нужде и стал откланиваться, но его удержал Ван Третий. Он пригласил гостя к себе в кабинет. Это было совершенно отдельное помещение, размером в три комнаты с небольшой верандой. Кругом пестрели цветы и красовались декоративные деревца. Сверкали начищенные до блеска принадлежности ученого. На крапленой золотом белой бумаге было выведено: «Поэтическая ладья Саньцюаня». На стенах висели древние живописные свитки «Сюаньюань вопрошает о дао-пути всего сущего»[19], «Фу Шэн хоронит канон»[20], «Бин Цзи расспрашивает вола»[21], и «Сун Цзин обозревает историю»[22].

– Кто такой Саньцюань? – спросил Симэнь.

– Так прозывается ваш сын, – после долгой заминки, наконец, проговорил Ван Третий.

Симэнь не проронил ни слова[23].

Принесли высокий кувшин вина. Они продолжали пировать и метать стрелы в вазу. Их услаждали певцы. Госпожа Линь с горничной и мамкой следила за переменой кушаний. Пир продолжался до второй ночной стражи. Захмелевший Симэнь, наградив тремя цянями певцов, стал откланиваться. Ван проводил гостя за ворота. где тот, в шапке с наушниками и собольей шубе, сел в паланкин и, сопровождаемый воинами, двое из которых несли фонари, отбыл восвояси.

Прибыв домой, Симэнь вспомнил дневной разговор с Цзиньлянь и направился прямо к ней в спальню.

Цзиньлянь еще не спала. С распущенными волосами-тучей, без головных украшений, полуодетая, но тщательно напудренная и нарумяненная, она сидела за туалетным столиком, согревая ноги у стоявшей рядом жаровни, и грызла семечки. На угольях кипел с лепестками страстоцвета чай. Из золотой курильницы-льва струился аромат благовоний.

При виде Симэня Цзиньлянь, подобрав подол пестрой юбки, торопливо засеменила лотосами-ножами ему навстречу и помогла раздеться.

Симэнь сел на кровать, и Чуньмэй внесла сверкающие чашки. Цзиньлянь взяла одну из них, вытерла своими тонкими нежными пальчиками следы чая на краях чашки и протянула Симэню. Он отпил глоток дивного, необычайно ароматного напитка. Это был люаньский чай[24] из молодых лепестков, нежных, как воробьиные язычки, заваренный с сезамом, подсоленными ростками бамбука, каштанами, тыквенными семечками и грецкими орехами, с добавлением туда же салатной горчицы и маслин, а также семян гинкго, коры душистой оливы[25] и лепестков розы. Довольный Симэнь велел Чуньмэй помочь ему раздеться и лег. Освещаемая лампою Цзиньлянь сняла головные украшения и, надев на ноги туфельки, тоже легла, сплетясь с Симэнем. Пестрая пара неразлучных уток заколыхалась на красной волне расшитого одеяла. Чуньмэй поставила на столик серебряную лампу с похожим на бутон лотоса абажуром, раздвинула двустворчатую украшенную фениксами ширму и вышла из спальни.