Эта ночь была бархатной - Сильвия Морено-Гарсиа

улыбнулся. Он не был хорош собой и особой симпатии у Майте не вызывал, но все же она подумала: а что, если попросить его проводить ее до дома и пригласить к себе? Она частенько фантазировала, воображая себя распутницей в постели с незнакомым мужчиной. Но, в принципе, у нее в голове не укладывалось, как можно решиться на такое. На самом деле к Рубену Майте не испытывала влечения. Просто изнывала от скуки, а мысли об Эмилио Ломели воспламенили в ней эротический импульс, так что даже щеки порозовели. Подобное чувство у нее иногда возникало, когда она видела в киоске комиксы для взрослых. Вестерны, в которых много грудастых женщин. Все это был мусор, все без исключения.

Майте и Рубен покинули кофейню. Моросил мелкий дождь. Они шли под навесами магазинов, неспешно двигаясь в сторону дома девушки. Вернее, это она шла неторопливо, а Рубен подстраивался под ее шаг.

— Вы правда думаете, что «соколы» избили студентов, чтобы президент мог отправить в отставку мэра?

— Я понимаю, это звучит странно, но Мартинес Домингес был человеком Ордаса[43]. Когда Ордас выбрал Эчеверриа своим преемником, именно Мартинес Домингес писал ему тексты выступлений… во всяком случае, до тех пор, пока Эчеверриа не стал действовать против Ордаса. Возможно, и наоборот: Мартинес Домингес хотел ослабить позиции президента. ИРП[44] у нас — единственная партия, но это не значит, что она едина. Ордас и его сторонники… они не такие, как Эчеверриа. Они — представители старой гвардии. Я бы сказал, Эчеверриа хуже, он хитрей. На приемах он пьет напиток чиа или оршад[45], чтобы все думали: «О, он не такой, как эти шишки, которым из-за границы привозят бренди и шампанское». Но мне известно, что каждый год на Рождество он посылает директору издательства «Новедадес» ящик шампанского «Дом Периньон». Он приходит на официальные мероприятия в гуаябере[46], чтобы показать, какой он весь из себя мексиканец. Всем, кто готов его слушать, постоянно твердит, что он против янки, а сам сливает американцам важные сведения.

— Но это же внутренняя конкуренция.

— Конечно. Если только Эчеверриа и Мартинес Домингес не приняли решение о подавлении протестов совместно. ЦРУ ужасно боится выступлений коммунистов в Латинской Америке, а Мексика расположена в опасной близости от Кубы.

— Как все это сложно.

— Ничего конкретно я не утверждаю. У каждого своя любимая теория.

— А у вас какая любимая?

— У меня? — Рубен пожал плечами. — Они хотят, чтоб мы сдохли. Точка.

Майте недоумевала. Рубен говорил страшные вещи, но таким равнодушным тоном, будто его это совершенно не касалось. Как ему это удавалось? На мгновение у девушки мелькнула мысль: а не бросить ли ей все это к чертям собачьим? Бросить и забыть. Но с каждым шагом она все острее осознавала, что ею овладевает волнение. Не страх, не беспокойство, а бодрящее возбуждение. Как будто она стала героиней комиксов, произносила реплики, напечатанные в нарисованных облачках.

— А когда я переговорю с Эмилио, что дальше? — спросила Майте. — Я могла бы зайти к вам в типографию, но, кажется, ваш босс не любит, когда к вам приходят гости.

— Он ворчун. Но это надежная работа. Я могу зайти к вам в субботу, если вы будете дома. В районе обеда нормально?

— Особых планов у меня нет, — ответила Майте.

Тогда можно будет и пригласить Рубена к себе, если она захочет, конечно. Правда, потом придется вежливо выпроводить его. «Простите, молодой человек, думаю, нам не следует заводить серьезные отношения», — заявит она ему. Или скажет Рубену то, что Кристобалито сказал ей самой: «У нас с вами не может быть совместного будущего». Но Майте не хотелось думать о Кристобалито. Хотелось посмаковать выпавший ей шанс окунуться с головой совсем в другую историю.

Рубен и Майте вежливо попрощались у подъезда ее дома, и девушка стала быстро подниматься по лестнице. Как только она ступила в квартиру, чувство иллюзорности происходящего, ощущение, что атомы ее существа состоят из тысяч точек Бена Дэя[47], исчезло. Вид скучной, однообразной окружающей обстановки грубо вернул Майте к реальной действительности. В раковине на кухне гора немытых тарелок, пол покрыт дешевым линолеумом. В квартире над ней дети опять бесятся, топая по полу, словно стадо слонов.

Боже! Как ужасен, непригляден окружающий мир! Майте быстро прошла в «кабинет». Увидев книги на полках, она немного успокоилась, но почти сразу же ее снова охватило смятение. Что она скажет Эмилио Ломели? Сейчас уже поздно ему звонить, а утром в самый раз, но девушке совсем не хотелось, чтобы он принял ее за дуру.

Майте выбрала пластинку — песню «Blue Velvet»[48]. В исполнении Артура Прайсока[49] трехминутная песня, казалось, звучала целый час — его голос словно замедлял течение времени. Майте взяла блокнот и стала набрасывать сценарий беседы с Эмилио Ломели. Когда стих последний аккорд, она поставила ту же пластинку и продолжила писать. Закончив, Майте три раза отрепетировала весь разговор. Она сочинила несколько фраз, но пока не могла решить, на каких словах следует сделать акцент.

— Доброе утро, я хотела бы поговорить с господином Ломели. Его нет? Пожалуйста, передайте ему, что звонила Майте Харамильо. Это по поводу его фотоаппарата, — произнесла Майте.

Она полагала, что у Ломели должна быть секретарша, и если Майте будет слишком длинно представляться, то запутает ее, и та откажется соединить ее с шефом. Кроме того, Майте не хотела прослыть паникершей, пугая Эмилио заявлениями типа: «Ваша бывшая подруга пропала без вести». Нет, достаточно упомянуть фотоаппарат. А когда Эмилио перезвонит, она просто сообщит ему, что фотоаппарат не нашла, а Леонору она так и не видела.

Майте начеркала еще несколько фраз, рассчитывая, что они помогут ей не потерять нить беседы с Эмилио. Правда, каждое новое предложение все больше уводило предполагаемый разговор в сторону от Леоноры. Фразы скорее напоминали диалог из «Тайного романа».

Майте в четвертый раз прослушала песню «Blue Velvet», прибавив громкость и наблюдая, как игла звукоснимателя скользит по пластинке. Потом пошла за своей шкатулкой с сокровищами. Выложила все предметы на туалетный столик, подровняла. Итальянский кружевной веер, сломанный скрипичный смычок, крохотная детская туфелька, гипсовая фигурка апостола Иуды Фаддея.

В это мгновение, прижимая к груди блокнот с сочиненным телефонным разговором, Майте испытывала неподдельное блаженство. Все эти предметы на туалетном столике хранили чужие секреты. Позволяли ей заглянуть в душу, в жизнь другого человека. Она «отщипнула» по кусочку от каждого из бывших хозяев этих вещиц, но они об этом никогда не узнают. Как