Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький

А. П.

940

РАБОЧИМ ОДЕССКОГО ХЛЕБНОГО ЗАВОДА ЦРК

Декабрь, до 7, 1928, Сорренто.

Сердечно благодарю товарищей-рабочих одесского хлебозавода за честь, оказанную мне. Вы очень обрадовали меня вниманием вашим, и еще больше радости дает то, что постепенно и с быстротой, которой вы и сами не замечаете, рабочий народ становится действительным хозяином своей страны. Знаю я, что для вас, товарищи, жизнь все еще не легка, но хорошее скоро не сделаешь, а вы должны и можете хорошее сделать в своем рабочем государстве. Это трудная работа, великая работа, и до вас нигде в мире рабочие не брались за нее. Вы показываете путь к новой жизни рабочему классу всего мира, и к вашей работе прислушиваются, у вас учатся рабочие люди всей земли. Не далеко время, когда они пойдут за вами.

Будьте здоровы и бодры духом, верьте в свои силы.

М. Горький

941

П. X. МАКСИМОВУ

19 декабря 1928, Сорренто.

П. Максимову.

Какой смысл издавать Вам книгу свою в провинции, где она не найдет достаточного количества читателей?

Вопрос этот не следует принимать за отказ мой дать предисловие к В[ашей] книге, — поймите этот вопрос как предложение издать книгу в Гизе.

Мне думается, — и, полагаю, Вы согласитесь с этим, — что сборники очерков работы «великих-маленьких» людей были бы крайне полезны, и я уже кое с кем говорил о необходимости делать такие сборники по областям, округам, даже — районам. Уже имею обещание сделать книгу по Иваново-Вознесенску,

Если Вам улыбается участие в этой работе — посылайте рукопись мне сюда, если не хотите — телеграфируйте: Италия, Сорренто, Горькому: предисловие.

Так.

Будьте здоровы.

А. Пешков

19. XII. 28.

942

И. С. АЛЕКСАНДРОВУ

21 декабря 1928, Сорренто.

Получил письмо из Йошкар-Ола, — ну, слава тебе, Тетереву! Снова слышу крепкий голос живаго человека, т. Ивана, который, яко древний Антей, коснувшись земли, обретает силу для борьбы и работы. А то московское Ваше письмо даже обидело меня; ткнул человека мизинцем какой-то шибздик, и Вы уже Пушкина от Гоголя не можете отличить, не то что себя от шибздика. Странно — откуда у вас, тт., такая дамская чувствительность к мелким обидам, — у вас, прошедших «огни и воды и медные трубы»? Ведь еще не в раю живем, а среди грешников, у которых нервы сильно потрепаны, и среди болванов, которые, едва изучив азбуку, чувствуют себя гениальнейшими околодочными надзирателями. Побывать бы вам в моей шкуре, — в шкуре человека, которого ежедневно и на всех европейских языках пытаются обидеть, но ему все это нимало не мешает делать свое любимое дело. Я не хвастаюсь терпением и говорю это лишь для того, чтоб сказать: не обращайте внимания на пустяки. Меня лают за то, что я не кричу о кошмаре глупости и пошлости, это, конечно, неверно, я кричу, но — осторожно, ибо нет смысла обижать своих для удовольствия чужих, на радость врагам. Две тысячи лет — и больше! — люди указывают друг другу на то, как они плохи, а вот я думаю, что пора говорить о том, как и чем они хороши. Это особенно важно для нашей страны, где год от года является все больше великих-маленьких героев. Поэтому: человек, который ухитрился делать вместо 50 челноков — 500 в сутки, — это человек более ценный, чем 500 лентяев и дураков, значит на него-то и нужно обратить внимание, его-то и следует похвалить, возвеличить. Верно? Ну, так вот. Вы, дорогой, коротенько напишите — где, на какой фабрике работает этот человек и как велико практическое значение его усовершенствования. И о всяком подобном факте личной инициативы, о всяких маленьких героях труда сообщайте в Госиздат, «Наши достижения».

Рассказами о таких фактах мы с Вами будем электрифицировать трудовую энергию людей. Так? Наш главный и лучший учитель — труд.

«Лесную глушь» — читал, о ней напишу через недельку, подробно. Вам, дружище, надобно читать классиков и следить за тем, чтоб под Ваше перо не попадали «умные» слова. Попроще пишите. Истинная красота и мудрость — в простоте. Факт.

Крепко жму лапу.

А. Пешков

21. XII. 28.

943

Л. Ф. ХИНКУЛОВУ

21 декабря 1928, Сорренто.

Л. Ф. Xинкулову.

Можете быть уверены, что я пишу Вам не по «сознанию долга», а также и не по желанию «учить» Вас, а просто потому, что мне интересно и приятно беседовать с человеком, который моложе меня на 40 л., т. е. почти на два поколения, и которого волнуют очень серьезные мысли. В Вашем возрасте я ведь тоже «ненавидел подлое, слабое, себялюбивое, изолгавшееся человечество». Но затем, становясь старше, я заметил, что «изолгавшееся» человечество отлично и беспощадно обличает свою ложь устами библейских пророков, отцов церкви, поэтов, таких сатириков, как Свифт, Лесаж, П.-Л. Курье, как Бодлер, наш Щедрин и сотни, тысячи специалистов по обличению пороков человечества. Разумеется — это прекрасная и, конечно, полезная работа, к тому же это легкая, приятная работа. Что может быть легче подчеркивания недостатков человека? Их так много, они так очевидны, и находить их проще, чем грибы в лесу. Возможно, что и польза обличения пороков равна пользе собирания грибов, которые — кстати напомню — хотя и вкусны, но не очень питательны. По этой «линии наименьшего сопротивления» — по линии критики ближних — в молодые годы мысль особенно быстро развивается. Живешь — настоящим, многовековое, героическое и трагическое дело творчества культуры в прошлом — плохо знаешь, целью будущего ставишь «самоутверждение», ну, и рубишь сплеча все, что мешает «самоутвердиться». Да. И только в очень зрелом возрасте начинаешь понимать, что, пожалуй, было бы и социально и лично полезнее, если б сила «критического анализа» была обращена не на людей, а на себя самого, что было бы лучше обратить больше внимания на достоинства людей, меньше на их недостатки, потому что оказывается: история развития культуры есть в главнейшей, существенной части своей — история развития в трудовой массе сознания ее достоинства и что только сила этого сознания и способна «перевернуть мир», как Вы пишете. Другой «точки опоры» для этого — нет.

Боюсь, что Вы — человек молодой, с хорошим сердцем и, видимо, даровитый, — позволяя мысли своей развиваться «по линии наименьшего сопротивления», нанесете этим существенный ущерб себе, приобретя некоторую «однобокость» суждений.