Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне понятно то, как вам, рабочим, трудно идти к своей цели сквозь дремучий лес 25 миллионов мелких собственников, наличие которых делает естественным «уклоны» и вправо и влево. Знаю и то, как много пьют, как много лентяев, дураков, зазнавшихся негодяев. Но сверх этого я знаю, что в мое время — комплименты исключаются — не было таких юношей, как Вы, а теперь их — тысячи. Суть дела не в Днепрострое, не в В[олго]-Д[онском] канале и т. д., а в том, что быстро растет действительно «новый» человек. Мое право восхищаться и удивляться основано вот именно на росте этого человека. Для меня настоящие «великие» люди — это так называемые «маленькие» люди. Вот чего Вы, пожалуй, не поймете сейчас.
Мелочи: неверно, что прозу художественную можно писать «без таланта», «одним усилием воли», — этими средствами даже стул хорошо не сделаешь. А если стул делать с любовью — это будет высокоценный стул знаменитых мастеров Буль или Жакоб. Д. Лондон был «волюнтарист», но — очень талантливый. Если Вы читали Шелли в переводах Бальмонта — Вы читали только Бальмонта, которому был совершенно непонятен мистицизм и анархизм Шелли. На Фофанова я Вам указал только как на предшественника Бальмонта. О Бунине я говорил с точки зрения чистоты его языка, четкости, а Вы говорите о другом — об однообразии его и о скудной образности.
Вам бы надобно идти в вуз какой-нибудь и вообще — учиться. Не надо ли Вам книг? Пришлите список, вышлю. Не стесняйтесь.
Ну — крепко жму руку.
А. Пешков
21. XII. 28.
Sorrento.
1929
944
А. И. ЯРЛЫКИНУ
1 января 1929, Сорренто.
Искренно обрадован тем, что книги мои переводятся на язык чуваш.
Мне кажется, что литература всего легче и лучше знакомит народ с народом. Это не есть суждение профессионала, влюбленного в свое дело, — это вывод из моих наблюдений за 40 лет сознательной жизни моей. Вывод этот подтверждается тем, что нигде в западноевропейских странах не переводится так много книг с чужих языков, как у нас, в Союзе Советских Республик. Поэтому русский грамотный человек знает о жизни европейских народов несравнимо больше, чем эти народы знают и знали о России и о племенах, издревле живущих среди русских людей.
Все эти племена, и в их числе — чуваши, теперь получили широкую возможность узнать то, чего они не знали. Им казалось, что их угнетал русский народ. Теперь они увидят, что вся жизнь и везде основана на угнетении людями друг друга; увидят, что и в русской жизни богатые угнетали бедных, понуждая их этим угнетать беднейших и еще более беззащитных. Книги учат нас понимать, что причина всех страданий рабочего народа, источник всего зла жизни — власть богатых, власть капиталистов. Люди будут свободны и счастливы, когда все они станут экономически равными. Этого можно достигнуть только коллективным трудом, который, уничтожив частную собственность — основу угнетения людей, — уничтожит вместе с нею зависть, жадность, злобу.
Я всю жизнь мою работал для того, чтоб рассказать трудовому народу эту правду — единственную правду, которую не могут опровергнуть мудрецы всего мира. Чем скорее рабочие люди всей земли усвоят эту правду, тем скорей они осуществят на земле справедливую, свободную и легкую жизнь.
От всей души желаю народу чуваш бодрости духа и неистощимой энергии в работе над развитием своей культуры, в работе строительства новой жизни.
М. Горький
1. I.29.
945
ЛИТЕРАТУРНОМУ КРУЖКУ ПРОФШКОЛЫ г. ЗАПОРОЖЬЕ
6 января 1929, Сорренто.
Присланные вами литературные опыты небрежностью и несерьезностью своею вызвали у меня впечатление шутки «от безделья».
Я получаю сотни рукописей гораздо более малограмотных, но в них всегда чувствуется искреннее стремление людей сказать что-то от себя и своим голосом. В произведениях ваших я этого не почувствовал.
Особенно плохи афоризмы, и не только потому, что автор плохо знаком с формой афоризма. Все они крайне грубы и непродуманны. Стихи обнаруживают незнакомство с техникой стиха.
А главное — малограмотно все. Если вы серьезно думаете учиться писать, купите книги, которые познакомили бы вас с черновой работой. Хотя бы книжку Крайского «Как писать стихи и рассказы». Подробной критикой таких опытов, как ваши, я не имею права заниматься, у меня нет времени для этого.
А. Пешков
6.I.29 г.
946
Д. Н. СЕМЕНОВСКОМУ
7 января 1929, Сорренто.
Д. Семеновскому.
Дорогой мой —
очерки Вашего типа для издания, о котором я мечтаю, не годятся. Вы правы.
Вы, наверное, поймете меня, если я скажу Вам, что следовало бы создать ряд книг «житийного» характера, нечто вроде четьи-минеи, ряд биографий героев труда, бескорыстно всю жизнь творивших маленькое свое дело для великого будущего. Вот какова идея.
Думаю, что Вашему «строго души» она близка, и, м. б., Вам следовало бы попробовать написать, просто и мудро, — как Вы умеете делать некоторые стихи, — два, три таких жития.
Рукопись в Гиз Вы уже отправили?
Будьте здоровы. Всего доброго.
А. Пешков
7.I.29.
947
В. С. ДОВГАЛЕВСКОМУ
12 января 1929, Сорренто.
Примите, дорогой т. Довгалевский, сердечную мою благодарность за помощь, оказанную Вами мне в деле с Гржебиным, — деле столь же своеобразном, как и неприятном для меня. Вероятно, впервые случилось так, что писателю приходится выкупать у издателя свой ему подарок, и, разумеется, писатель чувствует себя не совсем хорошо. Однако на сей поступок его вынуждают причины отнюдь не «экономического» характера и уж, конечно, не каприз.
На-днях я получу деньги из Москвы и немедля вышлю Вам телеграфом 300 д[олларов], а для Гржебина — 200. Был бы рад выслать ему всю сумму сразу или же большую часть ее, но Москва задерживает посылку мне и вообще посылает понемногу.
Вы спрашиваете о моем здоровье — спасибо! Отвечу так: работоспособен, работаю не менее 12-ти часов в день. К сожалению, мучает бессонница и — отсюда — головные боли, их я испытываю первый раз в жизни.
Но работа — изумительно интересна. «Наши достижения» сильно увеличили количество моих корреспондентов, и ежедневно, со всех
