Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

Наступила эпоха рутины и всеподавляющей апатии. Мы пробовали бороться, невзирая на смену состава игроков. Однажды (уже с Девушкой) решили сесть на мотоцикл и уехать во Владивосток. Не спорю, сидя за рулем гоночного мотоцикла, можно получать большое удовольствие от вождения, но очень скоро бензин закончился, мы все вымокли под дождем, а идущие навстречу люди, которые могли подсказать, где находится ближайшая заправка, давали ложные ориентиры. Мы, как идиоты, толкали мотоцикл из одного микрорайона в другой, с трудом огибая заснувшие светофоры. Город напоминал Воронеж, расположенный к востоку от Хабаровска. Мне в конце концов это надоело, и я сказал Девушке:

– Посмотри на нее!

Она посмотрела на бедную, мокрую, дрожащую от холода шотландскую овчарку, всю дорогу ютившуюся где-то под бензобаком, у нас под ногами.

– Посмотри на нее! – сказал я Девушке. – Она умирает! И она умрет, если мы сейчас же не повернем обратно. Умрет по твоей вине!

Девушке очень не хотелось признавать мою правоту, возвращение означало позор. Однако смерть бессловесного существа, искренне нас любившего и столь же искренне не понимавшего – почему мир так жесток, казалась мне ужаснее любого позора. Стремясь уберечь сердце от пытки жалостью, я бросил все и удалился во двор. Там стоял желтый девятиэтажный дом, на днях отметивший юбилей. По двору ползал младенец. Если на его пути встречались взрослые, он пожирал их. Глотал не жуя. Причем, скрываясь иногда из вида, младенец возникал потом то из дверей какого-нибудь подъезда, то его голова высовывалась из квадратного окошка, ведущего в подвал, то мелькала за стеклом окна на первом этаже. И каждый раз, объявившись, младенец показывал мне очередной трофей: полуобглоданную руку, шмат ягодицы, фрагмент грудной клетки. В очередной раз он даже смог приподнять для демонстрации таз взрослого мужчины с одной обнаженной ногой. Младенец важно откусывал от нее кусочки, не брезгуя густыми, покрывающими ногу до самой ступни черными волосами. Он вел себя точно как обычные нормальные дети, когда подчиняют собственным интересам существование окружающих людей… Не знаю, почему я подумал об этом.

Лифт продолжал движение до полной остановки.

Наружу я вышел в одиночестве. Остался позади длинный коридор, высокая дверь отворилась без стука. В комнате показывали какой-то фильм. Демонстрировали мне лично, по принципу «театра одного актера». Только здесь я был одним зрителем, попавшим даже не на съемочную площадку, а прямо внутрь действия. В жанровом отношении постановка напоминала винегрет, но сюжет закручивался довольно лихо, я еле успевал следить за тем, чтобы не попасться кому-нибудь под горячую руку. Раздавались выстрелы, одного излишне крутого хмыря выкинули через окно с большой высоты, наконец, две неглавные героини, сидя на полу в коридоре, начали выяснять между собой отношения. Я аккуратно примостился рядом. Одна из прелестниц, мулатка, по типажу выглядела «родной сестрой, всю жизнь тревожно ожидающей кровосмешения», другая, скандинавского розлива, внешними данными не уступала. Вполне дружелюбно поговорив, они незаметно переместились в спальню, где стали друг другом заниматься. Я, само собой, увязался следом. Неожиданно что-то в их постельном курлыканье меня смутило. Вскоре я понял что.

– Девочки, – говорю им.

– А?

Девочки замерли.

(Хорошее все-таки кино у нас показывают.)

– Вы, – говорю, – двигаетесь правильно, но… как-то неестественно.

Они внимательно слушали.

– Ваши движения слишком быстры и хаотичны, в жизни так не бывает. А если и бывает, то в результате определенных причин, каковых в данном фильме я не нахожу. Допустим, вы давно не виделись, соскучились, после долгой разлуки восстановили физические отношения – тогда все ваши жесты должны насыщаться страстью. Тут важно: какими глазами вы смотрите друг на друга, с чего начинаете – с долгого жаркого поцелуя или со взаимного раздевания, делаете ли вы это полусидя или одна сразу ложится на другую и так далее. Поскольку в ваших жестах можно усмотреть лишь сухой интерес, напрашивается вывод о том, что происходит встреча обычных знакомых. Причем поверхностно знакомых людей, испытавших сексуальную тягу в форме прихоти. Такое поведение – безусловно формально. Оно непременно сведется к области чисто женской физиопсихологии. А мы знаем, чем характеризуются любовные игры женщин. Вдумчивостью, скрупулезностью, повышенным вниманием к партнеру. Всего вышеперечисленного уж никак нельзя достигнуть впопыхах! Поэтому будьте, пожалуйста, внимательнее. Уберите спешку, добавьте мягкости. Вживаясь в образ, помните о сверхзадаче. Тогда вы угодите любому, кто на вас смотрит. Попробуйте еще раз.

Они попробовали. И действительно – все получилось отлично! Просто отлично! Так я вошел в Искусство. Вошел и поправил его. Одна лишь деталь вызывала раздражение – бумажка, пришпиленная к стене. Перехватив мой взгляд, мулатка подскочила и в два приема сорвала бумажку. «Значит, про нее написано», – догадался я. И проснулся…

Болела левая половина физиономии, на которой лежал. А в спине слева же ныла мышца, словно бы потянутая, не могу даже сказать какая. Продольно-поперечная, наверное. Других ведь не бывает… Глаза, отказываясь воспринимать серый, пачкающий мир, ждущий меня за давно не стиранными кухонными занавесками, поползли кверху и уставились на потолок. Там – далеко-далеко «в небе» – безжизненным мертвым солнцем висело плоское блюдце люстры. Его окружало несколько галогенных светильников-планет.

«Боже ты мой… – подумал я обветшавшим мозгом, – какая тут красота кругом…»

Кажется, я понимаю животных, для которых неволя – смерть, но которые довольно-таки долго умудряются тянуть жалкое существование, прежде чем сдохнут в клетке. «В неволе они еще и размножаются», – говорят. Правильно говорят. Отсюда упадничество, разжиженность, скисшесть и сны – морок, навеянный импотенцией безумия.

День в вавилонах

Минула ночь, прошло и утро. Если можно когда всласть погулять по вавилонам, то только один раз в году – первого января, до обеда, когда толпы разной сволочи, обожравшись и обрыгавшись, завалились наконец спать. Именно тогда вольнолюбивому человеку можно выйти на свежий воздух, чтобы пройтись неспешно туда и сюда, наблюдая повсюду стекло битых бутылок, мятые коробки из-под конфет, кожуру мандаринов, остатки петард, воткнутые в серый от пороха снег, и прочие испражнения роскошной жизни. Дороги пусты, пространства раздвинуты, желание убить ближнего своего никем не возбуждаемо. Это потом уже, ближе к вечеру, оплывшая с похмелья сволочь начнет потихоньку пробуждаться, чтобы отнести поврежденный организм к ближайшему ларьку и купить в нем очередную порцию алкогольного яда. Снова нажрутся, снова встанут на четвереньки, оглядятся вокруг себя, заметят раздвинутые пространства, пустоту дорог и примутся носиться по ним в угаре, издавая неумытыми перевернутыми рожами своими хриплые возгласы «Э!», «У!», «А!», «Ы-Ы!». Гоготать начнут и взвизгивать, дергая друг друга за хвост. И редко какой нормальный субъект при виде такого великолепия не захочет открыть стрельбу, дабы тем самым продлить хоть на сколь-нибудь еще обманчивый покой и желанную справедливость. Но нет автоматов у хороших людей. Нет пулеметов. И огнеметов тоже нет. Руки пусты. Потому и приходится, едва лишь наступит первый вечер нового года, уходить с улицы, прятаться куда подальше, отдавая город на растерзание пьяным обезьянам без стыда и совести, без чести и культуры.

Даже непонятно – где хуже: на земле или под землей. На одной из станций метро по длинному эскалатору с дикими воплями бежала вниз большая дворняга. Возможно, она впервые оказалась в метро или эскалатор увидела впервые. Сунулась на движущиеся ступеньки, ее понесло вперед, и сама она понеслась в бездну, не в силах остановиться – с воплями, завываниями, лаем. Хвост собаки бешено крутился, глаза выпучило. Как назло, пассажиры в основном замороженно плыли на соседнем эскалаторе в противоположную сторону, поэтому вмешаться никто не мог. Несчастное животное неслось мимо, будто бы понукаемое гонимыми вон бесами. Душераздирающие звуки долго еще потом доносились с платформы станции…

В очередной раз вступил на эскалатор, с трудом удерживаясь от желания заткнуть уши. Вдруг на моей ступеньке остановился некто и спросил – что за книжку я читаю. Мельком глянув на собеседника, я содрогнулся. Пьяным он вроде не был, хотя обдолбанных сразу не вычислишь. По форме одежды – кандидат в бомжи. Примерно мой ровесник. Но рожа! Сказать, что крепко битая, значит не сказать ничего. Само собой, фингалы, кровоподтеки, одутловатость, перекошенность. Однако, помимо всего перечисленного, лицо его вдоль и поперек покрывали достаточно свежие ссадины, характер которых… мм… Короче, складывалось впечатление, что несчастного с большой скоростью волочили на веревке лицом вниз сначала километр по железнодорожным шпалам, потом два километра по брусчатке, а потом еще 4,9 километра по не укатанному в гудрон керамзиту.