Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

В очередной раз вступил на эскалатор, с трудом удерживаясь от желания заткнуть уши. Вдруг на моей ступеньке остановился некто и спросил – что за книжку я читаю. Мельком глянув на собеседника, я содрогнулся. Пьяным он вроде не был, хотя обдолбанных сразу не вычислишь. По форме одежды – кандидат в бомжи. Примерно мой ровесник. Но рожа! Сказать, что крепко битая, значит не сказать ничего. Само собой, фингалы, кровоподтеки, одутловатость, перекошенность. Однако, помимо всего перечисленного, лицо его вдоль и поперек покрывали достаточно свежие ссадины, характер которых… мм… Короче, складывалось впечатление, что несчастного с большой скоростью волочили на веревке лицом вниз сначала километр по железнодорожным шпалам, потом два километра по брусчатке, а потом еще 4,9 километра по не укатанному в гудрон керамзиту.

– Че там, в книжке, у тебя? – спросил он рожей. Впрочем, вполне добродушно.

Я читал дневники Хармса. Карманного формата издание, шрифт мелкий, прозаический текст то и дело перемежается стихами.

– Так… – ответил я неопределенно, – стишки…

– Стишки – это хорошо, – заценил человек с рожей и начал медленно спускаться по лестнице эскалатора.

Немного погодя снизу донеслась звонкая трель милицейского свистка. На платформе я увидел, как побитый стоит, согнувшись буквой «Г», будто собираясь блевать. Милиции рядом не было.

В вагоне, как только я поменял одну книгу на другую, ко мне подсел субчик в форме – нечто среднее между военным прапорщиком и начинающим ментом. Пьяный в хламину. Среди множества свободных вокруг мест он, естественно, выбрал то, которое пустовало рядом со мной. Сел, по инерции привалился боком и свесился над книгой, раскрытой у меня на коленях. Глянул по-птичьи в текст. (Как известно, у большинства птиц глаза расположены там, где у человека уши. Соответственно, для того, чтобы разглядеть предмет, находящийся внизу, птице нужно круто наклонить голову набок.)

– Че за книжка у тебя? – последовал вопрос.

Уворачиваясь от перегара и в зародыше подавляя стон, я молча показал обложку. На обложке золотым по синему крупно стояло: «ИОСИФ БРОДСКИЙ».

Вполне закономерно прапорщик заткнулся. На целых полминуты. Затем прозвучал вопрос номер два:

– А кто это?

«За-ши-бись!» – подумалось тут же.

Как назло, перегон между двумя станциями оказался длинным. Пришлось ответствовать.

– Поэт.

– А-а… – воспринял прапорщик. – А (вопрос номер три) че он писал?

Я наспех оценил ситуацию на предмет возникновения драки в случае аутентичного ответа. Вроде все нормально.

– Че писал-то поэт? – не унимался прапорщик.

С трудом я выдавил:

– Стихи.

Тут бухарь в форме заткнулся на целую минуту. Мы уже подъезжали к станции, и можно было укладываться; в любом случае я собирался поменять поезд и добираться на следующем. Но тут прозвучал вопрос номер четыре, в какой-то степени роковой для меня.

– А о чем стихи?

Я вышел из вагона, забыв вернуть пустой рот в исходное положение.

Подождал следующего поезда и поехал на нем. По случайности рядом оказался довольно мерзкий субъект. Я и посмотреть-то на него толком не успел, но он уже сам привлек мое к себе внимание тем, что булькал носом, забитым соплями. Всю дорогу он пытался втянуть сопли поглубже, перекачать их в глотку и проглотить. Мерзейшая процедура! Сопровождал он ее звуками «хр-р…», «хр-р-р…».

Я испытал прилив бешенства.

– Хр-р… хр-р-р…

«Вот ведь подлец!» – думаю.

– Хрр-ррр-рхх-р…

«Убить!» – думаю.

Решил было глянуть на него, чтобы хоть понять, с какой он рожей стоит, но больно гадостно делалось внутри. К тому же я ведь не просто так ехал. Я уже читал записи со съемочной площадки «Андрея Рублева», и там приводятся такие слова иконописца, сказанные им Феофану Греку: «Да разве не простит таких Всевышний? Разве не простит им темноты их? Сам знаешь, не получится иногда что-нибудь или устал, измучился и ничего тебе облегчения не приносит, и вдруг с чьим-то взглядом, простым человеческим взглядом в толпе встретишься – и словно причастился. И все легче сразу».

– Хр-р… хр-р-р…

Ладно, думаю, хрен с тобой. Все-таки посмотрю. Встречусь взглядом и причащусь как-нибудь.

Оборачиваюсь… а это негр! Мойдодыр отдыхает!

Посмотрел на меня встречно – просто до тупости и по-человечески мертво посмотрел.

– Гррм… Рр-рхх-рррргмррр…

«А-фи-геть… – думаю. – Простит ему Всевышний? Темноту его…»

Вышел на поверхность и – первым делом – уткнулся носом в свежеоткрывшийся sex-shop. Поскольку я заметил его слишком близко, меня, как пылесосом, затянуло внутрь. Представьте: посреди до горизонта необъятного рынка, толп абсолютно вторсырьевых людей, каких-то хачиков, старушек, несметно отъезжающих с венками на кладбище, в середине бесконечной вереницы коммерческих ларьков, изученных мной вдоль и поперек, возникает еще один, с надписью Sex-Shop. Представьте.

Мне чем-то дорого это место. Я помню его в виде ровного чистого поля с автобусными конечными остановками. Ведь ничего раньше не было. Ничего… Долгие годы – тишина и покой от пространств…

А потом появилось. Содом. И Гоморра. Директора само собой своевременно застрелили. Я имею в виду, директора рынка. А теперь вот возник он, sex-shop. Естественно, я не мог оставаться в стороне и зашел внутрь.

Изнутри убранство напоминало аптеку. Слишком много снадобий. Чрезвычайно богатый ассортимент. На стеклянных полочках друг под другом, в ряд, стояли десятки приспособлений и умащиваний, по внешнему виду напоминающих петарды и шутихи. Если б не маститые половые органы (мужские), торчащие повсюду, я и в самом деле подумал бы, что попал в магазин пиротехники. Какое там! Кругом одни бездарные члены! Наиболее королевский из них – толщиной с Девушкину руку (м-да…). Плюс несколько накладных сисек и одна жопа до такой степени задристанной выделки, что в перевернутом виде вполне сошла бы за блевательницу. Продавщица довольно трэшового облика, почему-то убравшая почти все свое забойное мясо тела под одежду, немедленно поинтересовалась: чем она может мне помочь? Эх-х!.. Для виду я попросил показать мне DVD с соответствующим репертуаром, просмотрел картинки (к сожалению, везде на месте гениталий сияли звезды) и пообещал впредь непременно зайти…

Вот же день! Решил плюнуть судьбе в лицо и зашел отлить в центральный вавилонский «Mакдоналдс». Был крайне обескуражен изменениями в его интерьере. «Крупнейший ресторан быстрого обслуживания в Восточной Европе», как его представляли со дня открытия, полностью сменил дизайн и даже планировку. На вид стало дороже, все окрасилось в темно-бордовые тона.

До сих пор испытываю сложные чувства к этому заведению, поскольку именно в нем когда-то начинал пожизненную карьеру Простого Служащего. Впечатляюсь до сих пор: потогонная система, взмокшие тела молодых девочек под одинаковой бесполой униформой, декларированные улыбки, несанкционированная закладка пирожков, умыкание пластиков сыра. Каждый развлекался по-своему. Одного парнишку уволили за недостачу купюр, которых в кассе не было изначально. Еще двоих – за то, что, играясь со своей коллегой, они в шутку закинули ее на морозильный шкаф.

В обязанности рядовых сотрудников входила замена мусорных мешков по всему периметру площади. Однажды в паре с еще одним «членом бригады» заниматься мусором выпало и мне.

– Мне пох! – всю дорогу трындел этот малый. – Понимаешь? Пох! Я панк!

«А я тогда кто?» – тоскливо мыслилось в ответ…

Зашел на старое место работы просто отлить, проведать, так сказать, до слез знакомое предприятие, каждый закоулок в котором, каждый закуток узнаю с закрытыми глазами.

Вот и заветная комната для справления нужд сильного пола. Кстати, раньше она называлась «комнатой для пеленания ребенка». Я не глядя распахнул тугую дверь и оказался в мужском туалете… битком набитом женщинами!

Эти уроды зачем-то поменяли туалеты местами!!!

– Здрасти… извините… – пролепетал я, толкаясь задом в противоположном направлении.

Воплей не случилось. Смеха, впрочем, тоже. Хотя несколько приветливых и, как показалось, одобряющих улыбок я все же поймать успел. После чего в некотором ополоумении вышел в общий тамбур и двинулся в дверь напротив. Там находились свои. Я зашел в кабинку, вынул член и принялся уговаривать себя помочиться. Это, учитывая сложившийся эмоциональный фон, оказалось совсем не просто. Тем не менее процесс вскоре пошел. Наружу я выбрался вдвойне удовлетворенный, ведь все-таки облегчился хоть и в мужском формально туалете, но который раньше годами являлся женским и в каком-то ментальном смысле, в смысле определенной «намоленности», таковым оставался до сих пор. Если бы не аромат новеньких стройматериалов, которые использовали ремонтники, запах, характерный для именно женских отходов жизнедеятельности, долго-долго бы еще витал здесь. С ним очень трудно бороться, с запахом.

По контрасту, гуляя вечером по разным улочкам с их агрессивно-пресной архитектурой, ощущая тьму, холод, неуверенность в твердости почвы под ногами, да и вообще любую неуверенность, наблюдая мешанину транспорта, усугубляемую броуновским движением толп, замечая множество лиц, поврежденных одной и той же снулостью апатии пополам с бесцельной, спорадически вспыхивающей злобой, я должен был не только думать о качестве заполняющего мою жизнь говна, но и как-то на него реагировать, симметрично откликаться, хотя бы только для того, чтобы себе самому доказать – я-то нормальный, я-то все понимаю, все чувствую, как нужно ощущаю, ибо жив покамест и, наверное, хочу жить еще какое-то время. Но вместо этого я тихо, отчужденно плелся вперед, набирая снежные сугробы на своей голове и плечах.