Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни - Дипак Чопра

– Господи! Их привезли в мою больницу!

Впервые за всю медицинскую карьеру мне стало страшно. Я не был готов иметь дело с настоящими больными, в реальной ситуации, когда речь идет о жизни и смерти. И еще никогда не видел огнестрельных ранений. Я ерзал на краю кровати и глядел на телефон — боялся, что меня вот так прямо сразу и вызовут в отделение скорой помощи. К счастью, телефон молчал.

На работу я вышел на следующий вечер. Я должен был руководить всем отделением скорой помощи в ночную смену. Мне было строго-настрого запрещено будить главного врача-резидента без крайней необходимости. Но и тогда он едва ли взглянет с сочувствием на перенервничавшего интерна, растолкавшего его среди ночи. Я твердо решил, что обойдусь без этого. Все под контролем, как же иначе!

Мы приехали в Плейнфилд в июле 1970 года и прожили там год. Когда я в первый вечер вошел в отделение скорой помощи, коллеги, которые показали мне мой шкафчик и провели экскурсию по палатам интенсивной терапии, были не американцы. Один был немец, зато у остальных были азиатские лица, вроде моего — они приехали из Индии, Пакистана, Кореи и с Филиппин. Медсестры — некоторые из них еще доучивались в школе медсестер при больнице — были местные девушки, большинство — с итальянскими фамилиями. Столько врачей-иностранцев съехалось сюда из-за Вьетнамской войны. Армия забрала себе всех выпускников медицинских институтов и призвала под ружье множество молодых людей, которые, вероятно, хотели стать врачами, так что в стране остро не хватало докторов.

Волновался я напрасно: в первое дежурство мне так и не пришлось никого лечить. В отделении скорой помощи городской больницы так бывает нечасто, ведь сюда постоянно привозят несчастных прямо с улиц. К концу унылой ночи ко мне заглянула дежурная медсестра и пригласила на экспирацию. Термин этот я раньше не слышал, но позориться не хотел и вопросов не задавал. Медсестра провела меня по какому-то обшарпанному коридорчику в палату, где на койке лежал больной, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Вот, значит, что такое экспирация.

– Что мне полагается делать? — спросил я. — Он же мертв.

– Нужно заключение врача, иначе нам нельзя его переносить, — ответила медсестра.

Наверное, этой медсестре не раз и не два приходилось знакомить заезжих докторов с американским жаргоном. Я проверил пульс — нет. Медицинского фонарика, чтобы посмотреть реакцию зрачков, я не прихватил (если зрачки у человека не реагируют на свет, это один из важнейших признаков смерти). Вот я и попросил у медсестры фонарик, но использовал при этом слово «torch», которое на британском английском значит и «фонарь», и «факел».

– Я же просила засвидетельствовать смерть, а не кремировать труп! — растерялась медсестра.

Похоже, ей еще не случалось слышать от индийцев специфически британские словечки. Больше ничего я сделать не мог и двинулся к выходу, однако медсестра меня остановила. Нужно было сообщить горестную весть родственникам покойного, столпившимся в комнате ожидания. Это была моя обязанность. В Индии никому не приходится этого делать, поскольку родных всегда пускают в палату к умирающему.

Я с неохотой двинулся в комнату ожидания. Там сидело человек восемь. Когда я к ним вышел, они встали на ноги — молча, с серьезными лицами. Я начал говорить — и тут сообразил, что я даже не знаю, как зовут покойного. Родственники ждали, и я произнес первое, что пришло в голову:

– Очень сожалею, но у нас экспирация.

Кто-то из родственников заплакал. Один мужчина стал трясти мне руку и многословно благодарить за все, что я сделал. Я покивал, стараясь сохранить достоинство, и унес ноги. У меня осталось ощущение полной беспомощности, и я подумал, как это странно — приехать в страну, где больного подключают к разным аппаратам и при этом отключают от родных, а ведь они нужны ему больше всего!

Отделение скорой помощи стало в Плейнфилде предметом пристального общественного внимания, когда неподалеку произошла страшная железнодорожная катастрофа с множеством жертв. Травматология как специальность была тогда лишь в зачаточном состоянии, однако и здесь Америка далеко опередила остальные страны, а мне пришлось учиться работать в бешеном темпе. По моим стандартам уровень преступности в этих местах совершенно зашкаливал, даже в престижных районах. Оружие было общедоступно, и каждую пятницу к нам привозили на скорой двух-трех молодых мужчин — обычно негров или итальянцев — с пулями в груди. И тогда нельзя было терять ни секунды.

Я гордился тем, что при появлении раненых превращался в сущего робота. Наша команда вместе с медсестрой из приемного покоя старались не дать пострадавшему умереть и по возможности вытянуть из него, что произошло. Тут уж было не до анамнеза. Параллельно я, желторотый докторишка, осматривал раны, фиксировал основные показатели работы организма, подключал раненых к кардиомонитору, ставил капельницу, надевал кислородную маску, проверял, не повреждены ли жизненно важные артерии, перикард и селезенка (их повреждение быстро приводит к смерти, поэтому задача врача успеть первым) и нет ли внутренних кровотечений, вливал физраствор и при необходимости первые пинты крови, удалял пулю, закрывал рану, а если рана была особенно страшная — вызывал хирурга-консультанта, а потом, когда стонущего пациента в полубессознательном состоянии увозили на следующую остановку — в палату — садился заполнять бумажки. Всегда была вероятность, что пройдет совсем немного времени, и кого-нибудь из этих молодых людей снова привезут с огнестрельным ранением, но мы работали наперегонки со смертью и об этом не думали.

Мы далеко не всегда имели дело с насильственными травмами. Я довольно часто сталкивался с повседневными случаями — вот пьяный упал и разбил себе голову, вот у ребенка поднялась температура, вот у женщины открылось кровотечение после подпольного аборта, вот у немолодого мужчины случился сердечный приступ на работе. Иногда за обращением к врачу стояла история, которую больной стеснялся рассказывать. Один мой коллега-интерн собрал целую коллекцию рентгеновских снимков, которую доставал в разгар вечеринок с участием врачей и медсестер. На снимках были совершенно поразительные, поистине чудесные предметы, которые застревали у людей в самых неожиданных естественных отверстиях.

А в промежутках между пациентами мы изнывали от скуки. Я читал «Крестного отца» Марио Пьюзо и спросил одну местную медсестру, что она думает о слухах, что мафия в этом районе будто бы очень влиятельна и даже помогает нашей больнице деньгами. В ответ медсестра лишь загадочно улыбнулась:

– Скажем так: если мой отец узнает, что у меня роман с врачом-корейцем, завтра из реки кое-что выловят.

Месяца через два я ощутил, какая власть мне дана, когда посреди довольно мирной ночи у меня выдалось полчаса безумия (правда, в нем была своя система). Не уверен, что в тогдашнем моем положении я имел право на подобное самоуправство. Я так вымотался — долгие ночные дежурства, потом изнурительный путь домой на красном «фольксвагене», когда перед глазами все плыло и я едва не засыпал за рулем, — что даже не думал, чем чревато мое поведение. И вот как-то ночью скорая привезла труп молодого человека, который якобы скончался по пути в больницу, и я, как положено, позвонил местному судмедэксперту. Дело было после полуночи.

– Мне приезжать ни к чему, — заявил по телефону судмедэксперт, — подпишите свидетельство о смерти, и дело с концом.

– Тут есть одна трудность, — ответил я. — Я не понимаю, что с ним случилось: ни ран, ни каких-то внешних симптомов…

– Ну и ладно. Напишите — инфаркт.

Я опешил. Покойник был совсем молоденький, лет двадцати трех, не больше. В таком возрасте от инфаркта умирают крайне редко.

– Разве вы не хотите провести вскрытие? — спросил я. Я ведь уже сообщил судмедэксперту, что умерший очень молод. А вдруг его отравили или, хуже того, он умер от какой-нибудь страшной инфекции, которая может быть заразна? Это же риск для друзей и родных!

Голос в трубке стал резче:

– Кем вы себя возомнили? Пишите — инфаркт!

После нескольких секунд напряженного молчания я отказался. На следующий день меня вызвали на ковер к непосредственному начальнику из лечащих врачей. И ясно дали понять, что мое дело — слушаться судмедэксперта. И соблюдать правила, а не докапываться до правды. Умерший был бедняк, и его смерть никого не интересовала. Однако спускать мне с рук эту выходку не стали. Все лечащие врачи у нас были американцы. Тех, кто учился в Азии, они не считали настоящими врачами. Даже единственный интерн-американец, который учился в медицинском институте в Болонье, и тот оказался под подозрением. Более деликатные и воспитанные доктора пытались скрывать свои предубеждения, однако нетрудно было догадаться, что они думают.