Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни - Дипак Чопра

Не думаю, что если я скажу, что современное медицинское образование внушает начинающему врачу, что сострадание тоже полезно, это будет сенсационное разоблачение. Когда в приемном покое в первый раз видишь собственными глазами тяжелую огнестрельную рану, это страшное зрелище, выбивающее почву из-под ног. Второй раз дается немного легче. А на сотый потрясения и жалости обычно уже не хватает. Повторение притупляет реакцию — но лишь поверхностно. На самом деле человек приспосабливается, а адаптация — одно из чудес нашей нервной системы. Стоит приучить мозг что-то принимать, и это становится нормой. Войти в горящий дом, прокатиться на спине у акулы в океанариуме, поехать в антарктическую экспедицию — все это очень быстро переходит от стадии «Вы хотите, чтобы я это сделал?!» к стадии «Работа есть работа».

Правда, адаптация — палка о двух концах. Она позволила мне вписаться в профессиональную медицину, подавив ненужные стороны личности. Временами я мог посмотреть на себя со стороны, стать человечнее, с искренней жалостью подержать за руку умирающую женщину или горько покачать головой при виде мальчишки из гетто, попавшего между двух огней в перестрелке между двумя бандами в Нью-Джерси — уже когда я перебрался в Америку. Адаптация не превращает человека в камень.

Если сам того не захочешь. Если вдуматься, сострадание только мешает, когда у тебя ровно десять минут на спасение жизни жертвы перестрелки. Подобная логика очень хороша для медицины скорой помощи. Когда я был начинающим врачом, она меня вполне устраивала. Но в этой логике есть изъян. А что если сострадание — часть лечения? Если это кажется слишком натянутым, скажем, что сострадание — окно, в которое видно другой мир, где можно найти совершенно иной метод лечения. Именно в этом мире существуют древние разновидности традиционной медицины. Именно там живут шаманы и целители. Они лечат биоэнергетикой, растительными снадобьями, священными обрядами и молитвами. Однако в рамках моего образования подобного мира не существовало, о нем нельзя было даже задумываться. Окно требовалось накрепко запереть, и так было и со мной — много лет.

10. Настоящие доктора

Санджив

Через два года после того как Дипак стал полноправным врачом, мы с Амитой получили распределение в деревню Курали. Нам надо было пройти годичную интернатуру, по условиям которой мы должны были провести три месяца в деревне — диагностировать и лечить бедных и незастрахованных. Это называлось «социально-медицинская ротация». От Дели до Курали было всего-то миль сорок, но это была полнейшая глушь. В деревушке, где электричество отключали по нескольку раз на дню, имелись магазин велосипедов, чайная лавка, еще несколько магазинчиков и крошечная школа — директор и один-единственный учитель. Мы жили в комнатушке размером с конуру, освещавшуюся свечками. Однако нас подобное отсутствие современных удобств совершенно не смущало. Ведь мы впервые в жизни занимались настоящей медициной. Когда тебе всего двадцать лет, от доверия деревенских жителей голова идет кругом. Иногда нам казалось, что мы гораздо старше и гораздо умнее, чем было на самом деле.

Положение было сложное. Мы четыре года учились пользоваться инструментами современного врача, а теперь от нас требовалось лечить, обходясь без них. Дипак предупреждал нас, что будет, поэтому мы не удивились, когда обнаружили, что в медпункте есть только ограниченный набор лекарств и почти никакого оборудования. У нас даже рентгеновского аппарата не было. Это была весьма приземленная медицина на самом базовом уровне.

Зато у нас было два куратора, которые надзирали над интернами, получившими распределение в три деревни в нашем районе. У них было полным-полно и знаний, и опыта. Нам казалось, они страшно умные. По вечерам мы обедали вместе с ними и беседовали о медицине. Работы у нас было по горло — по сто пятьдесят больных в день. В основном мне приходилось зашивать раны, накладывать лубок на сломанные кости и вводить противостолбнячную сыворотку. Амита лечила почти всех больных-женщин и большинство детей. В Индии многие женщины не хотят обращаться к врачу-мужчине, поэтому она лечила все болезни.

Работа была трудная, но я был счастлив. Я занимался тем, чем хотел всю жизнь. А иногда мне удавалось коренным образом изменить жизнь пациента к лучшему. Один господин пришел ко мне с очень странными симптомами. Он заметно похудел, у него держалась небольшая температура, он быстро уставал, его мучил лающий кашель. Даже в молодые годы я обожал ставить трудные диагнозы, применять на практике, к живому больному то, что узнал в аудитории. Я приложил к его спине стетоскоп и попросил глубоко подышать. Сердце у него билось необычно громко, поэтому я попросил его сосчитать — «раз, два, три» — шепотом. И отчетливо услышал его шепот в стетоскопе. Этот симптом называется «пекторилоквия». Часто он свидетельствует о том, что в дыхательных путях образовалась опухоль, проводящая звук. Уверенности у меня не было, но я заподозрил лимфому.

Я сказал куратору, что моему больному нужен рентген. У нас был микроавтобус, который несколько раз в неделю ездил в Дели и обратно. Мы направили больного во Всеиндийский институт — да, у него в груди было новообразование. Сделали биопсию, и она подтвердила болезнь Ходжкина. Больному назначили радиотерапию, он поправился и прожил еще много лет.

Я спас человеку жизнь. Ощущение было потрясающее. Куратор похвалил меня за то, что я поставил диагноз на основании не самого заметного физического симптома. Несколько дней я был местным героем.

В этой деревне мы лечили болезни, которых я потом ни разу в жизни не встречал. Одна женщина привезла в клинику своего сынишку, которого укусила собака. В таких случаях больше всего опасаются бешенства. Один из симптомов бешенства — водобоязнь. Не знаю, почему так происходит, но если больному бешенством показать воду, он приходит в ужас. Это всегда казалось мне странным, но нас так учили. Я принес кувшин воды и показал мальчонке, и он заплакал, задергался, лицо у него перекосилось от ужаса. Симптом очень яркий, но печальный, и он позволил мне с легкостью поставить диагноз. Мальчик умер. Я на всю жизнь запомнил его перепуганное личико.

В этом районе не было аюрведических больниц и клиник, зато было много специалистов по этой древней медицине, которые работали дома. Многие жители Курали уважали обе ветви медицины. Иногда больные приходили к нам, потому что их болезни не поддавались аюрведическому лечению, а иногда после нашей терапии обращались к местному целителю.

Днем мы лечили больных, зато по ночам могли развлекаться как хотели. Мы с Амитой были новобрачные, уехавшие жить в деревню, подальше от родни. После напряженных занятий в институте это была в некотором отношении просто идиллия. Мы часто встречались с бывшими однокашниками, распределенными в соседние деревни. Машины у нас не было, так что Амита садилась на раму велосипеда, а я катил четыре-пять миль через поля в ближайшую деревню. Мы пили пиво, танцевали под современную музыку вроде Элвиса Пресли и «Битлз». А потом снова садились на велосипед и катили домой под звездным небом в окружении полнейшей тишины.

В то время Индия воевала с Пакистаном, и у нас периодически случалась воздушная тревога. В такие ночи мы катили по темной дороге, и вдруг включались сирены, а потом над головой слышался рев самолета. Тогда прекрасное небо внезапно становилось грозным. Мы задирали головы в страхе, что это пакистанские бомбардировщики. Только потом мы узнали, что одну из главных ролей в грядущей победе Индии сыграл мой дядя адмирал Н. Нананд.

Одна поездка домой мне особенно запомнилась. Мы были на вечеринке в соседней деревне, и один бывший однокурсник угостил нас национальным блюдом пакора — пирожками с жареной курицей, картошкой и цветной капустой. Было очень вкусно, только однокурсник забыл предупредить, что подмешал в начинку гашиш. Я никогда не пробовал наркотиков, и гашиш подействовал на меня очень сильно. Нельзя сказать, чтобы мне понравилось, и когда я сообразил, что натворил наш приятель, то всерьез разозлился. Ругался, грозил отомстить, потом выпил целый кофейник кофе, чтобы дурь как можно скорее выветрилась. Но потом-то нам надо было ехать домой, в свою деревню. Мне уже случалось ездить на велосипеде, основательно нагрузившись пивом, однако это была самая долгая поездка в моей жизни. Больше я наркотиками не баловался, даже легкими.

Когда работа в деревне кончилась, мы стали совсем другими людьми. В Курали мы с Амитой приехали юными выпускниками мединститута безо всякого практического опыта. А через несколько месяцев мы уже имели дело с тысячами пациентов и обрели уверенность и в своих способностях, и во врачебном таланте. Мы были уже не дети с медицинским дипломом, а самые настоящие врачи.