Окись серебра - Виктория Александрова

Да и над внешним видом после родов придётся поработать…

Но каждый раз, когда она смотрела на себя в зеркало, то видела всю ту же невысокую, стройную, подтянутую девушку с большими глазами и неровно остриженными волосами, собранными в маленький хвост на затылке. О том, что она уже пять лун носит ребенка, говорили лишь увеличившиеся живот и грудь.

— А мы успеем? — Кристина приблизилась к сидящему за столом Генриху, приобняла его за плечи сзади и заглянула в письмо, чтобы посмотреть дату.

— Если выедем завтра, то успеем. — Он обеспокоенно взглянул на Кристину. — Ты точно хорошо себя чувствуешь, чтобы ехать?

— Точно, — чуть покраснев, улыбнулась Кристина. Она уже привыкла и к тошноте, и к слабости, и к головокружению, и к прочим «прелестям» беременности, и сейчас, на пятом месяце, переносила всё это куда легче, чем в начале. — Только мне надеть нечего… Моё красное платье на живот не налезает, ткань на лифе не тянется совсем.

Генрих смерил её внимательным взглядом. Сейчас на Кристине было шелковое серое платье с чёрной и золотой незатейливой вышивкой на неглубоком вырезе и шнуровкой спереди. Оно было весьма скромным, повседневным, как и большинство её платьев. Поэтому для праздника следовало выбрать что-то другое.

Кристина видела, как на различные церемонии и торжества одеваются благородные дамы. Шелка насыщенных цветов, блестящий бархат и прозрачная парча заморского производства, золото, серебро и драгоценные камни разных сортов, а зимой — тонкая, ярко окрашенная шерсть, дорогая кожа и редкие меха. Сама же она не любила наряжаться, у неё было всего одно праздничное платье на все сезоны, которое теперь невозможно было надеть из-за увеличившегося живота.

Кристина не любила этикет, Кристина не любила моду, Кристина не любила большинство общепринятых традиций касаемо того, как надо одеваться. В одежде она предпочитала в первую очередь практичность, а потом уже красоту. Поэтому многослойных длинных подолов и шлейфов, рукавов до пола и жёстких корсажей в её гардеробе не было.

— Да, для леди ты одеваешься чересчур скромно, — заметил Генрих, который всегда носил на первый взгляд простую, но всё же дорогую, искусно, добротно и со вкусом выполненную одежду.

— Просто не хочу тратиться на тряпки, — пренебрежительно скривилась Кристина.

— Да-да, а теперь тебе не в чем поехать, — хмыкнул он. — Конечно, можно приказать нашей замковой швее, но она вряд ли до завтра успеет сделать что-то приличное. Зато… знаешь, от моей матери кое-что осталось… Хотя она была повыше тебя. Правда, не знаю, согласишься ли ты…

— А что такого? — подняла бровь Кристина. — Давай я что-нибудь примерю, если ты не против. Может, что-то понравится.

Слышать о леди Виктории было несколько странно. Генрих почти ничего не рассказывал о своей матери, да и Кристина не настаивала. По себе она знала, какую боль порой могут приносить воспоминания о почивших родителях. И она не видела её портретов, не находила каких-либо её вещей, поэтому была удивлена тому, что от неё остались платья, которые она может примерить.

— Хорошо, пойдём, — улыбнулся Генрих, откладывая пергамент.

Они вышли из кабинета, дошли до винтовой лестницы в конце коридора и поднялись на верхний этаж башни, названной Вдовьей. Осторожно шагая по узким ступенькам и придерживая подол платья, Кристина задумалась, что ей не следовало бы сюда идти: от слуг она узнала, что в эту башню переселялись все леди Штейнберг, как только умирали их супруги. И, если она переживёт своего мужа, ей тоже придётся… Кристина покачала головой. Ну что за бред. В такие вот «плохие приметы» верят только глупые селянки.

Тут же она тоскливо вздохнула. Натали верила в приметы, но глупой не была, даже наоборот. Хотя вряд ли она бы предостерегла госпожу подниматься в башню с таким названием, просто посоветовала бы ей гнать прочь дурные мысли. Девушка говорила, что если часто думать о чём-то плохом, то это самое плохое непременно произойдёт хотя бы потому, что ты его ждёшь. Кристина была полностью с ней согласна — она испытала это на себе, и не раз.

Видимо, заметив беспокойство жены, Генрих ободряюще улыбнулся. И Кристина сразу забыла обо всех тревогах.

Вскоре они добрались до маленькой коричневой дверцы, запертой на массивный, чуть тронутый ржавчиной замок. Генрих снял с пояса связку ключей, выбрал нужный и медленно, со столь несвойственным ему трепетом отворил дверь. Он приоткрыл её, пропуская вперёд Кристину, но ей не очень-то хотелось заходить туда первой. Однако она все-таки зашла, чувствуя, как дрожат коленки и ощутимо бьётся о рёбра сердце. Руки невольно метнулись к животу, словно она хотела защитить ребёнка, сама не зная от чего. Вряд ли за дверью их ожидает рой призраков…

В комнате было темно, пахло пылью и прохладой. Генрих закрыл дверь изнутри, быстрым шагом приблизился к окну и распахнул шторы. Комнату медленно, будто нехотя наполнил прозрачный желтоватый свет заходящего солнца. Кристина огляделась. Комната была маленькой, большую её часть занимала кровать, застеленная серым покрывалом с золотыми, бежевыми и белыми узорами: цветами, листьями и просто изогнутыми линиями. Между кроватью и стеной был втиснут шкаф, рядом с ним стояло зеркало в полный рост в резной раме, с которой давно уже сошла позолота. У самой двери располагался изящный стул и столик — на нём в беспорядке лежали шкатулки, зеркальца, гребни и прочие безделушки. Среди всего этого выделялась небольшая простая деревянная рамка, в которую был заключён портрет женщины.

Преодолев волнение, Кристина поддалась любопытству и осторожно взяла рамку в руки. У изображённой на портрете женщины были густые чёрные кудри, зачёсанные набок, мягкими волнами спадающие на изящные плечи. Зелёные глаза чему-то смеялись — художнику удалось уловить особую искорку во взгляде женщины. Кристина сразу поняла, кто это.

— Это она? Твоя мама?

— Да, — кивнул Генрих, не глядя на портрет.

— Она была очень красивой… А ты похож на неё.

Это было правдой: те же глубокие зелёные глаза и тёмные волосы, те же острые скулы, та же улыбка… Интересно, сколько Виктории было лет, когда писался этот портрет? На нём она выглядела не старше тридцати пяти.

Вдруг показалось, что леди Штейнберг с портрета взглянула на невестку требовательно, вопросительно, словно ожидала от неё каких-то слов. Стараясь не думать о том, что сходит с ума, Кристина негромко, одними губами проговорила:

— Не беспокойтесь, миледи. Ваш сын в надёжных руках.

— Знаешь, иногда ты мне её напоминаешь, — сказал вдруг Генрих не своим голосом. — Не знаю, чем, но… есть какое-то неуловимое сходство.

— Брось, — смущённо усмехнулась Кристина, — я никогда не была и не буду