Избранное - Евгений Рейн

ВТОРОЕ МАЯ

Памяти Ильи Авербаха

В такой же точно день — второе мая —Идти нам было некуда,А надо куда-нибудь пойти.И мы пошли с ЛитейногоЧерез мосты и мимо мечетиТуда, где в сердцевине петроградскойЖил наш приятель.Он не очень ждал нас.Но ежели пришли — пришли,И были мы позваны к столу.Бутылку водки принесли с собойИ в старое зеленое стекло —Осколки от дворянского сервиза —Ее разлили.                           Ты — второе мая, —Лиловый день, похмелье,Что ты значишь?Какие-то языческие игры,Остатки пасхи, черно-красный стягБакунина и Маркса, что окрашенВ крови и саже у чикагских скотобоен,И просто выходной советский деньС портретами наместников, похожихНа иллюстрации к брюзжанью Салтыкова…По косвенным причинам вспоминаю,Что это было в шестьдесят восьмом.Мы оба, я и мой приятель,А может быть, наоборот —Скорее все-таки наоборот,Стояли, я сказал бы, на площадкеМежду вторым и первым этажомОфициально-социальных маршейТой лестницы, что выстроена крутоИ поднимается к неясному мерцаньюКаких-то позолоченных значков.Быть может,                    ГТО на той ступени,Где не нужны уже ни труд, ни оборона…Приятель наш был человеком дела.Талантом, умником и чемпиономСовсем еще недавних институтов.Он на глазах переломил судьбу,Стал кинорежиссером — и заправским,И снял свой первый настоящий фильм.(И мы в кино свои рубли сшибалиВ каких-то хрониках и «научпопах».)Но он-то снял совсем-совсем другое,Такое, как Тарковский и Висконти,Такое же, для тех же фестивалей,Таких же смокингов и пальмовых ветвей.Ах, пальмовые ветви, нет, недаромВы сразу значитесь по ведомствам обоим —Экран и саван. Может, вы родня?И вот сидели вы второго маяИ слушали, как кинорежиссерРассказывал о Кафке и буддизме,Марлоне Брандо, Саше Пятигорском,Боксере Флойде Патерсоне, обЭкранизации булгаковских романов,Москве кипящей, сумасбродной Польше,Где он уже с картиной побывал.И это было все второго мая……Второго мая я сижу одинВ Москве, уже давно перекипевшейИ снова закипающей и снова…Что снова? Сам не знаю. Двадцать летНа этой кухне выкипели в воздух.Я думаю — и ты сидишь одинВ своей двухкомнатной квартирке над Гудзоном,Который будто бы на этом месте,Коли отрезать слева вид и справа,Неву у Смольного напоминает,Но это и немало — у меняВсе виды одинаковы, все виды.Есть вид на жительство, и больше ничего.Там, в этом баскетболе небоскребов,Играешь ты за первую команду,Десяток суперпрофессионалов,Которые давно переигралиСвоих собратий и теперь осталисьПод ослепительным оскаломВсесветского ристалища словес.И где-нибудь на розовом атоллеСидит кудрявый быстрый переводчик —Не каннибал в четвертом поколенье —И переводит с рифмой и размеромТебя на узелковое письмо. И это —Финишная ленточка, посколькуВсе остальное ты уже прошел.Ну что, дружок, еще случится с нами?Лишь суесловие да предисловья.А вот с хозяином квартиры петроградскойИ этого не будет.А он стоял в огромном павильоне,И скрученное кинолентой времяСпеша входило, как статист на съемкуСтрекочущего многокрыльем фильма,Да вдруг оборвалось……Второго маяМы все сидим в удобных одиночкахБез жен, которых мы беспечно растеряли,И без детей, должно быть затаившихЭдипов комплекс, вялый и нелепый,Как всё вокруг. И наша жизнь не в том…А в том — за двадцать летМы заслужили такую муку,Что уже не можем пойти втроемПо Петроградской мимо«Ленфильма», и кронверка,И стены апостолов Петра и Павла,Мимо мечети Всемогущего и мимоБольшого дома «Политкаторжан»,Откуда старики «Народной воли»Народной волей вволю любовались.Мимо еще чего-то, мимо, мимо, мимо…Вот так проводим мы второе мая.

НЯНЯ ТАНЯ

…я высосал мучительное правотебя любить и проклинать тебя.

Хоронят няню. Бедный храм сусальныйв поселке Вырица. Как говорится, лепость —картинки про Христа и Магдалину —эль фреско по фанере. Летний день.Не то что летний — теплый. Бабье лето.Начало сентября…                                В гробу лежитТатьяна Саввишна Антонова —она, моя единственная няня, няня Таня…приехала в тридцатом из деревни,поскольку год назад ее сословьена чурки распилили и сожгли,а пепел вывезли на дикий Север.Не знаю, чем ее семья владела,но, кажется, и лавкой, и землей,и батраки бывали…                                Словом, этотипичное кулачество. Я сам,введенный в классовое пониманьев четвертом классе, понимал, что этоесть историческая неизбежностьи справедливо в Самом Высшем Смысле:где рубят лес, там щепочки летят…Она работала двадцать четыре годау нас. Она четыре годаслужила до меня у папы с мамой…А я уже студентик техноложки.Мне двадцать лет, в руках горит свеча.Потом прощанье. Мелкий гроб наряден.На лбу у няни белая бумажка,и надо мне ее поцеловать.И я целую. ДО СВИДАНЬЯ, НЯНЯ!И тихим-тихим полулетним днемидут на кладбище четыре человека:я, мама, нянина подруга Нюраи нянин брат двоюродный Сергей.У няни нет прямых ветвей и сучьев,поскольку все обрублены. Еезаконный муж — строитель Беломора —погиб от невнимательной работыс зарядом динамита. Старший сынрасстрелян посреди годов двадцатыхза бандитизм. Он вышел с топоромна инкассатора, убил, забрал кошелкус деньгами, прятался в Москвена Красной Пресне. Пойман и расстрелян.И даже фотокарточки егоу няни почему-то не осталось.Другое дело младший — Тимофей, —он был любимцем и примерным сыном.И даже я сквозь темноту рассудкав начале памяти могу его припомнить.Он приезжал и спал у нас на кухне,матросом плавал на речных судах.Потом война…                         Война его и нянюзастала летом в родовой деревнев Смоленской области.Подробностей не знаю.Но Тимофей возил в леса муку,и партизаны этим хлебом жили.А старший нянин брат родной Иванбыл старостой села.Он выдал Тимофея, сам отвезза двадцать километров в полевуюполицию, и Тимофея тамбез лишних разговоров расстреляли…А в сорок третьем няню увезликуда-то под Эйлау, в плен германский.Она работала в коровнике (онаи раньше о своих коровах,отобранных для общей пользы,часто вспоминала).А дочь единственная няни Тании внучка Валечка лежат на Пискаревском,поскольку оставались в Ленинграде:зима сорок второго — вот и все…Что помню я? Огромную квартируна берегу Фонтанки — три окназеркальные, Юсуповский дворец(не главный, что на Мойке,а другой), стоявший в этих окнах,няню Таню…А я был болен бронхиальной астмой.Кто знает, что это такое? Только мы —астматики. Она есть смерть внутри,отсутствие дыхания. Вот так-то!О, как она меня жалела, какметалась. Начинался приступ,я задыхался, кашлял и сипел,слюна вожжой бежала на подушку…Сидела няня, не смыкая глаз,и ночь, и две, и три,и сколько надо, меняла мнегорчичники, носила горшкии смоченные полотенца.Раскуривала трубку с астматолом,и плакала, и что-то говорила.Молилась на иконку Николаяиз Мир Ликийских — чудотворец он.………………………………И вот она лежит внизу, в могиле, —а я стою на краешке земли.Что ж, няня Таня?Няня, ДО СВИДАНЬЯ. УВИДИМСЯ.Я все тебе скажу.Что ты была права, что ты менявсему для этой жизни обучила:во-первых, долгой памяти,а во-вторых,                     терпению и русскому беспутству,что для еврея явно высший балл.Поскольку Розанов давно заметил,как наши крови — молоко с водой —неразделимо могут совмещаться……………………………………Лет десять будет крест стоятькак раз у самой кромки кладбища,последний в своем ряду.Потом уеду я в Москву и на Камчатку,в Узбекистан, Прибалтику, Одессу.Когда вернусь, то не найду креста.……………………………………Но все это потом. А в этот деньстоит сентябрьский перегари пахнет пылью и яблоками,краской от оград кладбищенских.И нам пора. У всех свои дела,и незачем устраивать поминок.На электричке мы спешим назадиз Вырицы в имперскую столицу,где двести лет российская коронапугала мир, где ныне областнойпровинциальный город.Мне пора на лекции, а прочим на работу.ТАК, ДО СВИДАНЬЯ, НЯНЯ. Спи пока.Луи Армстронг, архангел чернокожий,не заиграл побудку над землеюамериканской, русской и еврейской…

МАЛЬТИЙСКИЙ СОКОЛ