Шаманы крови и костей - Айя Субботина

  Миэ ворчала и всеми силами противилась поспешному отъезду, но дасириец стоял на своем. Они и так потеряли время, пока валялись одурманенные в своих постелях. Шансы поймать беглецов истощались так же стремительно, как снег на жарком солнце, но Арэн продолжал верить.

  До заката оставалось несколько часов, которые дасириец и волшебница провели в бешенной скачке. Влажная от утреннего дождя земля налипала на копыта лошадей, и те щедро отбрасывали ее на дорожные плащи всадников. Вскоре Арэну начало казаться, что на зубах хрустит земля и плохо перегнившая с прошлого года трава, а комки мокрой грязи забрались даже за шиворот. Когда дорога расширилась настолько, что на ней могли бы разминуться два обоза, Миэ взмолилась об отдыхе. Дасириец, нехотя, согласился. Звезды высыпали на небо щедро, будто кто из богов обронил миску с пшеном. Таремка сетовала на больную спину и не притронулась к еде. Не стал ужинать и Арэн: перед глазами еще стоял обугленный труп северянки, а далекие перепевы ночной птицы казались затихающим детским смехом.

  Спал Арэн тревожно: сперва ему чудились шаги крадущегося Раша, и дасириец несколько раз хватался за меч, готовый сразиться с румийцем, после ветер стал приносить вонь погребального пожарища. Когда дасириец разогнал марево сна, солнце уж вышло из ночной обители и стремительно взбиралось вверх по небесному своду. Арэн так и не смог заставить себя съесть хоть кусок из того, что Миэ разогрела на собранном наспех костре.

  - Ты не хуже моего понимаешь, что Раш никогда бы не поехал по торговому тракту, - сказала таремка, заваривая травы, которые купила еще в первый день приезда в Рагойр. Вода в глиняной кружке сделалась мутно-желтой, но аромат, что курился над ней, будоражил нюх дасирийца. Невольно, он потянулся попробовать, но волшебница живо отбила его руку. - Это женские травы, нечего тебе пить их, если только нет охоты сиськи отрастить и в бабу наряжаться.

  Арэн поморщился, и вернулся на прежнее место. Хоть родившийся нынче день выдался погожим и безоблачным, промозглый северный ветер пробирался в каждую прореху одежды, и студил путников. Сон одолел дасирийца только, когда на горизонте посветлело.

  - Он мог свернуть где угодно, - продолжила бормотать таремка. Говорила будто бы себе под нос, но делала это слишком громко, чтоб Арэн не догадался, чьим ушам предназначались слова. - Нам теперь никак его не выследить. Тем более, оба мы ничего не смыслим в разведывании следов и троп. Да хоть бы и были следы - дождь давешний все смыл.

  - Боги будто против нас, - пробормотал дасириец, грея ладони у костра. - Отчего так? Я доброе дело сделать хочу, наказать тех, кто служит черной богине.

  - Шараяна сильна, - резонно заметила волшебница. Она обмотала кружку тряпицей, чтоб не обжечь пальцы, и через тряпицу же отпила немного варева, жмурясь, точно обласканная кошка. - Иные боги берегут нас, а темная так же ревностно сторожит своих детей. Уж не знаю, как-то она станет привечать северянку, только Рашу и его сестрице точно всякая поддержка будет. Не зря же говорят, что Шараяна всем румийцам мать, каждого хранит, как первенца. Оттого и ближе она к своим последователям, является им чаще и на молитвы охотнее откликается. Так что неведомо еще, на кого из нас больше божественной милости ложится.

  Дасириец не стал спорить. Все знали, что Шараяна хранить румийцев больше зеницы ока: ее повелением остров, куда боги сослали зарвавшихся шаймерских магов, был окутан непроходимым туманом, ее же воля многократно усилила магию румийцев, позволяя им творить более могущественные чары. Иные боги Эзершата молчали, оставаясь почти безучастными к судьбам людей. Миэ права - румийцы обласканы черной богиней, и, может статься, именно она теперь отводит от Раша погоню.

  - Я поклялся на ее костях, - сказал Арэн, поздно понимая, что произнес слова в полный голос.

  - И что? Кости Бьёри не станут от тебя ответа требовать. Теперь о ней Гартис позаботиться, и, если будет его воля, отпустит северянку к Скальду, чтоб душа ее получила новое рождение. Твои клятвы ей муки не облегчат.

  "Облегчат мою совесть", - мысленно ответил дасириец.

  - И не гляди на меня как на по́хотный гнойник, - проворчала таремка, шумно отхлебнув от кружки. - Твоя клятва тебя же и погубит. Видала я таких, верных каждому слову - жаркие, будто прут раскаленный, тронь только - мигом все вокруг вспыхивает. Только в том жару сами же и горят.

  - Хватит пустопорожних разговоров. - Дасириец поднялся, отряхнул сенник. Разговоры с таремкой досаждали, словно голодные мухи: будто бы и вреда от них никакого, а надоедает, потому что жалят все в одно место. Может, волшебницы и права была, только от такой правды легче не становилось. Воротило от себя самого: что же он за воин такой, если данных клятв сдержать не может?

  - Как скажешь, только ты все ж подумай о моих словах. Ветер этот кстати - может, выветрит дурь из твоей башки.

  Несколько дней они ехали по тракту, не встретив ни единой живой души. Дни сменялись ночами, ночи - рассветами. Дорога вела их через многовековые черные леса: густые кроны старых древ густо так переплелись верхушками, что солнце терялось в них, а внутри царил сырой сумрак. В конце концов, сырость выстудила Миэ, и таремка расхворалась. В тот день их нагнал иджальский караван: смуглокожий торговец, покоренный красотой таремки, охотно взял ее на один из своих обозов. Миэ тут же скрылась за пологом, и до самого вечера дасириец не видел ее. Зато купец оказался словоохотлив и рот его практически не закрывался. Он рассказал, что возвращается из Артума, где выгодно продал зерно и оружие. Оказалось, весть о напастях северян расползлась по Эзершату скорее, чем думалось Арэну, и предприимчивые торгаши спешили нажиться на чужой беде. Арэн, как мог осторожнее, спросил у него, не встречались ли ему по пути всадники, двое или трое: беловолосая девушка, воин, изувеченный ожогами и красавица в одеждах пилигрима. Вдруг беглецы переждали где-нибудь в укромном месте и после повернули обратно, чтобы наверняка избавиться от погони. С другой стороны, на Румосе теперь самое безопасное место для обоих. По крайней мере до тех пор, пока лица их не сотрутся из памяти остальных. Впрочем, дасириец никогда не считал Раша настолько глупым, чтоб тот поверил, что его обман канет в небытие. Карманник горячился и был не воздержан на язык, но никогда не совершал глупостей. Один его обман чего стоит. Арэн оправдывал свою слепоту только тем, что, как и все жители Эзершата, привык считать румийцев изуродованными недолюдьми. Интересно, сколько же их ходить по миру? Никем не узнанные черные румийские волшебники, на уме которых только одно - посеять раздор, насадить волю своей матери Шараяны?