Радужная пони для Сома - Мария Зайцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Злоба, привычная подруга дней моих суровых, накатывает и закупоривает поступление крови к мозгу. Именно этим я могу объяснить свое дальнейшее поведение.
Потому что показательно обнимаю за печи обеих сестренок и скалюсь развязно Радужке:
— Эй, дитя цветов, падай ко мне.
У Радужки на мгновение делается очень обиженное лицо, как у ребенка, обнаружившего, что Дед Мороз — это сторож из детского сада. Но она быстро берет себя в руки и звонко спрашивает:
— Ты хоть знаешь, кто такие дети цветов?
Мне не нравится ее тон. И я сам себе не нравлюсь, потому что понимаю, что творю херню, которая откатит нас на километры назад, но тормознуть не могу, губы сами раъезжаются в ухмылке:
— Как кто? Такие, как ты, разноцветные бабочки!
Радужка смотрит на меня неожиданно грустно:
— Ты бы хоть иногда книги читал, а не только надписи на презервативах. Глядишь, и телки нормальные давать бы стали.
— Такие, как ты, цветочек? — Я подаюсь перед, смотрю на нее серьезно и пристально. В этот момент сердце замирает, предчувствуя херню. И мне надо остановиться. Все внутри орет, чтоб тормозил, что нельзя, нельзя, нельзя! Но обида в ее голосе, презрение и такая усталая, взрослая нотка снисходительности не дают услышать голос разума, а потому я продолжаю, максимально громко и обидно, — так ты мне скажи, какую книгу надо прочитать, чтоб ты мне дала?
Мы пялимся друг на друга, глаз оторвать не можем.
Я вижу, как наливаются слезами ее глаза, и ощущаю, как все внутри леденеет от этого. Гребанный дурак… Ох, дурак…
Если она сейчас заплачет… Блять…
Но Радужка не плачет. Она качает грустно головой и говорит:
— Так ведь книги не только читать надо, дурачок… Их еще понимать требуется. А вот это тебе как раз и недоступно. Потому что читать научить можно даже обезьяну. И даже тебя. А вот понимать прочитанное…
Она крутит головой и в гробовом молчании, наступившем после ее слов, выходит из буфета.
А я только и могу, что смотреть с болью и недоумением ей вслед.
Все понимание наступившей жопы, того, что Радужка меня теперь никогда, ни за что не подпустит к себе, настигает одномоментно.
И я вскакиваю, рычу нечленораздельно:
— Че сказала?
— Сказала, что ты, Сомик, тупой, — спокойно переводит мне Вилок, равнодушно дожирая пятый пирожок.
Я смотрю на него, не ожидая, что этот камень вообще хоть что-то понял и услышал, а затем с ревом:
— Че сказала???
Выметаюсь из буфета следом за Радужкой.
Мне надо ее догнать, внутри бурлит дикая злоба пополам с ненавистью.
К себе, идиоту.
К ней, слишком ранимой и умной.
Ко всей этой гребанной ситуации, когда все так сложно почему-то!
Какого хера все вдруг стало так сложно?
Глава 24
Я иду, ускоряясь машинально, видя перед собой заманчиво мелькающие радужные волосы.
Не знаю, что сделаю, когда догоню.
С одной стороны, надо бы объяснить, надо добиться, чтоб выслушала… И, в то же время, чувствую, как накрывает пиздецом по полной программе.
Ощущаю, как несет, как прет и распирает в разные стороны, словно шар надувной.
Все эти дни, что мы целовались взглядами в толпе, что я представлял себе ее в своей постели, сходя с ума от новизны впечатлений, от того, как быстро оказался в безводушном пространстве, где только она — воздух, она — смысл, я словно раздувался этим всем невыносимым, слишком непривычным, новым.
И вот оно — через край!
Не важно, что послужило триггером: ее взгляд презрительный, ее слова деркие, они всегда меня заводили, опять ее гребанный побег…
Не важно.
Важно, что рвануло. Верней, еще нет, но вот-вот.
Я человек все же! Я, блять, не привык к такому! Для меня и без того все чересчур!
Я привык быть простым, глумливым засранцем, играющим, а не живущим. Еще с детства привык, потому что так легче. Так проще.
А Радужка каким-то образом под кожу прямо — и в нутро! И там умудрилась отыскать что-то похожее на сердце!
И вот теперь я этим чем-то очень чувствую все! И не хочу этого чувствовать! Потому что больно! Не хочу!
И, одновременно, хочу. Ее хочу. В свои руки, под себя! Во всех блядских смыслах, и секс тут — вообще не на первом месте!
На первом месте — ее присутствие под кожей, внутри. Нехер меня кидать, нехер давать надежду, смотреть, а потом так делать! Нехер!
Отстраненно осознаю, что вообще не в себе. Словно со стороны смотрю на дикоглазого придурка, с рожей маньяка топающего по универскому коридору.
От меня отлетают люди, те, кому не повезло попасться навстречу.
Но я не вижу их. Никого не вижу, кроме нее: мелкой гремучей радужной змейки, умеющей так больно, до нутра самого, кусать.
Догоняю ее уже на пороге, разворачиваю к себе резко, за локоть, вижу огромные, полные слез, слепые глаза…
И умираю прямо тут, на пороге гребанного универа.
Прозрачные капли на ее ресницах завораживают, мгновенно перестраивают дикую злобу, что так рвалась из груди, в нечто. Нечто вообще противоположное.
Я перестаю дышать, перестаю думать, потому что главная задача сейчас: смотреть на эти капли, дробящиеся на миллиарды оттенков. Радужных, как ее волосы…
Не знаю, сколько проходит времени, мы застываем в прозрачном янтаре, не сводя глаз друг с друга… И я бы, наверно, так и остался стоять, загипнотизированный, но Радужка чуть заметно дрожит ресницами, капли падают с них на щеки, и я срываюсь.
Наклоняюсь, тяну ее на себя, жестко впечатывая в грудь, и слизываю эти капли, захлебываясь вкусом, сходя с ума от тихих, нежных таких, беспомощных стонов, всхлипов прямо в губы мне:
— Дурак какой… Боже… Дурак… Гад… Как ты?.. Как?..
Я не знаю, как Радужка. Я дурак, да, я мудак. Но я не могу перестать. И я не могу тебя отпустить.
Мне так нужно, Радужка, так нужно сейчас…
Я не говорю этого, потому что в горле все пересыхает, там пустыня Сахара, блять, и срочно нужен источник жизни.
И я приникаю к этому источнику, жадно, потому что умираю. А умирающему можно чуть-чуть побольше живой воды, да?
Ее губы — живая вода для меня, я пью, пью, не могу напиться, все мало, мало, мало!
Словно в бреду, ощущаю, как обхватываю ее, поднимаю над полом, потому что так легче целовать, доставая везде, придерживаю ладонью за затылок, чтоб не смела лишать источника жизни!